Реклама
Книги по философии
Фрэнсис Бэкон
Великое восстановление наук. Новый Органон
(страница 46)
Ваш безгранично любящий воспитанник
Фр. Бэкон.
Глубочайшая древность скрыта от нас покровом молчания и забвения (исключая лишь сказанное в Священном писании). Мифы, созданные поэтами, пришли на смену молчанию древности, а за мифами последовали, наконец, те сочинения, которыми мы обладаем теперь; так что самые отдаленные и потаенные уголки древности отделены, скрыты от последующих веков этим покровом мифов, который распростерся между тем, что исчезло, и тем, что существует сейчас. Впрочем, мне кажется, что большинство сочтет эти мои занятия игрой и забавой, полагая, что я претендую чуть ли не на ту же свободу в изложении мифов, что и сами поэты, создававшие их; но я имею, конечно, полное право на это, дабы несколько скрасить и мои собственные размышления над достаточно сложными вещами и сделать более приятным знакомство с ними других. Для меня не является тайной, сколь податливую материю представляет миф, как легко его можно привлечь, а то и притянуть в подтверждение разных точек зрения и какое большое содержание заложено в нем, так что прекрасно можно найти в нем и такой смысл, о котором никогда раньше и не помышляли. Мне вспоминается также, что уже с давних пор прибегают к подобного рода толкованиям: ведь немало было тех, кто, желая в своих изобретениях и выдумках опереться на авторитет древности, пытался для этой цели привлечь сказания поэтов, так что этот пустой обычай весьма распространен и отнюдь не нов. Ведь в свое время Хрис[Author ID1: at Sun Jan 2 16:37:00 2000 ]зипп, как толкователь снов, старался приписать древнейшим поэтам взгляды стоиков, и еще более неуклюже алхимики пытаются приложить к своим опытам шутливые и забавные рассказы поэтов о превращениях. Все это, повторяю, нам достаточно известно, и мы знаем этому цену: знаем с каким легкомыслием и сколь произвольно пользуются некоторые аллегориями, и все же мы не хотим на этом основании отказаться от нашего намерения. Прежде всего нелепости и произвол, допускаемые здесь некоторыми, не означают, что вообще жанр параболы не заслуживает уважения. Ведь это было бы и дерзко и нечестиво, ибо религия охотно прибегает к такого рода покровам и тайнам, и тот, кто пытается их уничтожить, мешает общению человеческого с божественным. Но посмотрим на это дело с точки зрения человеческой мудрости. Во всяком случае я честно и искренне заявляю: я склонен считать, что весьма многим мифам, созданным древнейшими поэтами, уже изначально присущ некий тайный и аллегорический смысл. Меня заставляет думать так и преклонение перед прошлым, и то, что в некоторых мифах я нахожу удивительные и совершенно очевидные подобие и связь с обозначаемыми в них вещами как в самом сюжете мифа, так и в значении имен, которыми наделены действующие в них лица, так что невозможно отрицать, что этот тайный смысл уже с самого начала был заложен в мифе и старательно завуалирован его создателями. Действительно, может ли быть кто-либо настолько непроницательным, настолько слепым к очевидному, чтобы, услышав миф о том, как Фама (Молва) после гибели гигантов явилась на свет как их сестра, не понял бы, что речь идет о подстрекательских слухах, тайно распространяемых партиями, как это бывает всегда после поражения мятежей? Или, услышав о том, как гигант Тифон вырвал жилы у Юпитера и унес их и как Меркурий похитил их у него и вернул Юпитеру, сразу же не обратил бы внимание на то, что это говорится об удачных мятежах, подрывающих и богатство и авторитет королей, хотя спустя немного времени любезные речи и мудрые указы постепенно, как бы незаметно, смиряют умы подданных и восстанавливают силы государей? Или, услышав о том, как в знаменитом сражении богов против гигантов осел Силена своим ревом обратил в бегство последних, не подумает, что этот рассказ совершенно ясно имеет в виду далеко идущие замыслы мятежников, которые большей частью рушатся из-за нелепых слухов и ложного страха? Наконец, для кого может остаться неясным смысл и значение имен, если Метида, жена Юпитера, ясно обозначает рассудительность, Тифон -- надменность, Пан -- Вселенную, Немезида -- возмездие и т. п.? И пусть никого не смущает то обстоятельство, что здесь порой что-то примешивается из истории, или кое-что говорится лишь ради красоты, или же допускаются хронологические ошибки, или из одного мифа что-то переносится в другой и вводится новая аллегория. Ведь все это неизбежно, ибо мифы были созданием людей, живших в разные эпохи и преследовавших различные цели: одни жили раньше, другие -- позже, одних интересовала природа, других -- гражданские дела. У нас есть и другое немаловажное доказательство скрытого и тайного смысла мифов. Некоторые из мифов столь бессмысленны и нелепы по своему сюжету, что уже издалека можно услышать в них параболу, громко заявляющую о себе. Ведь миф, представляющийся вероятным, можно считать придуманным для интересного и приятного изложения событий так, как они могли происходить в действительности, ну а то, что никому и в голову не придет помыслить или рассказать, по-видимому, создано с другими целями. Как, например, назвать выдумку о том, что Юпитер взял в жены Метиду, и, как только заметил, что она беременна, сразу же проглотил ее, и поэтому сам стал беременным и родил из головы своей вооруженную Палладу? Я полагаю, ни одному человеку даже во сне не могло присниться такое чудовищное, неукладывающееся в сознании измышление. Прежде всего для нас имеет особое значение и особенно важно то, что большинство мифов, как нам кажется, ни в коем случае не созданы теми, кто их распространяет и передает, т. е. ни Гомером, ни Гесиодом, ни другими. Ведь если бы нам было совершенно ясно, что эти мифы возникли в ту эпоху и созданы теми авторами, которые их излагают и от которых они дошли до нас, то, я думаю, нам никогда, не пришло бы в голову ожидать или предполагать при таком их происхождении что-либо великое или "возвышенное" Но, если внимательнее взглянуть на это, стянет ясно, что эти мифы излагаются и передаются как уже созданные раньше, воспринятые от других, а не как только что придуманные. Более того, поскольку писатели почти одной и той же эпохи по-разному передают одни, и те же мифы, нетрудно сообразить, что общее в них взято из древнейших преданий, то же, в чем они разнятся, есть собственное создание этих авторов. И это обстоятельство еще более увеличило наше уважение к мифам: как будто они стоят вне времени и являются не созданием самих поэтов, а чем-то вроде священных реликвий, дыханием лучших времен, проникшим в поэзию греков из преданий еще более древних народов. Ну а если кто-то будет и дальше возражать против того, что аллегория в мифе всегда была чем-то привнесенным извне, чуждой, а отнюдь не органически присущей ему с самого момента возникновения, мы не станем докучать тому, а оставим его при той категоричности суждения, на которую он претендует, хотя она более похожа на тупость и скорее подобна свинцу, и атакуем его (если он только этого окажется достойным) совершенно другим способом. Люди двояко пользуются параболами и, что более всего удивительно, в прямо противоположных целях. Параболы могут затемнять и скрывать. смысл, но могут раскрывать и прояснять его. Если мы не будем говорить о первой цели (дабы не вступать в спор) и допустим, что древние мифы смутны и сочинены лишь ради развлечения, все же остается вне всякого сомненья вторая цель, и никакой произвол фантазии, ни одна ученая посредственность не смогут помешать тотчас же принять этот способ поучения, так как он основателен и трезв, свободен от пустых претензий, в высшей степени полезен, а иной раз и необходим науке. Ибо, когда речь идет о новых открытиях, далеких от представлений толпы и глубоко скрытых от нее, нужно искать более удобный и легкий доступ к человеческому пониманию через параболы. Поэтому в древности, когда открытия и заключения человеческого разума -- даже те, которые теперь представляются банальными и общеизвестными, -- были новыми и непривычными, всюду мы встречаем всевозможные мифы, загадки, параболы, притчи, к которым прибегали для того, чтобы поучать, а не для того, чтобы искусно скрывать что-то, ибо в то время ум человеческий был еще груб и бессилен и почти неспособен воспринимать тонкости мысли, а видел лишь то, что непосредственно воспринимали чувства. Ведь как иероглифы старше букв, так и параболы старше логических доказательств. Да и теперь, тот, кто хочет в какой-нибудь области осветить людям что-то новое, и притом сделать это не грубо и труднодоступно, обязательно должен пойти по тому же самому пути и прибегнуть к помощи сравнений. Потому мы заключим наши рассуждения следующими словами. Мудрость прошлого была или великой, или счастливой. Великой, если она силой вымысла воплотилась в фигуру, или троп; счастливой, если люди, думая совсем о другом, сумели дать материал и повод для столь глубоких наблюдений и размышлений. Мы же считаем, что наши усилия (если они в чем-нибудь могут быть полезны) и в том и в другом случае будут достаточно уместны, потому что мы сделаем более понятными или мысли древних, или сам предмет исследования. Конечно, я не могу не знать, что и другие уже брались за это дело, но, если вам интересно мое мнение (я говорю отнюдь не высокомерно, а лишь откровенно), все эти труды, хотя и очень значительные, и очень сложные, почти совершенно утратили свое значение, ибо эти люди, плохо знающие предмет, вся ученость которых не идет дальше известных общих мест, сводили смысл парабол к каким-то избитым общим истинам и не смогли постичь ни их истинного значения, ни их настоящих особенностей, ни их глубочайшего смысла. Мы же (если не ошибаюсь), говоря новое слово о вещах, уже давно известных, и оставляя в стороне все лежащее на поверхности и очевидное, будем стремиться к более глубокому и более важному.
