Реклама
Книги по философии
Шри Ауробиндо
Человеческий цикл
(страница 20)
Данное противоречие возникает в силу того треугольного строения высшего, или более тонкого менталитета, на которое нам уже довелось указать. В нашем менталитете есть сторона воли, поведения, характера, которая создает этического человека; и есть другая сторона - выражающая чувство прекрасного (имеется в виду красота в широком смысле слова, а не только высокое искусство), которая создает артистического или эстетического человека. Поэтому может существовать такое явление, как преимущественно или даже исключительно этическая культура; очевидно также, что может существовать преимущественно или даже исключительно эстетическая культура. Таким образом, сразу появляются два противоположных идеала, которые должны находиться в естественном противоречии и смотреть друг на друга косо, с взаимным недоверием или даже осуждением. Эстетический человек склонен смотреть с раздражением на этический закон; он видит в нем препятствие для своей эстетической свободы и способ подавления своего художественного чувства и художественных способностей; по природе своей он гедонист, ибо красота и наслаждение не отделимы друг от друга, а этический закон осуждает земные радости, зачастую даже самые невинные, и пытается затянуть в узкий корсет человеческое стремление к наслаждению. Эстетический человек может принимать этический закон, когда тот становится прекрасным, или даже пользоваться им как одним из своих орудий для созидания прекрасного, но только если сумеет подчинить его эстетическому принципу своей природы; точно так же он часто обращается к религии, привлеченный ее эстетической стороной - красотой, великолепием, пышностью ритуала, возможностью эмоционального удовлетворения, умиротворения или поэтической одухотворенностью и возвышенностью - можно сказать, чуть ли не гедонистическими аспектами религии. Но даже когда он принимает их полностью, он делает это не ради них самих. За эту естественную антипатию этический человек отплачивает ему с лихвой. Он склонен не доверять искусству и эстетическому чувству как чему-то разлагающему и расслабляющему, чему-то неорганизованному по самой природе своей и губительному для высокого и строго самоконтроля из-за своей чарующей притягательности для страстей и эмоций. Он видит, что эта сила гедонистична, и считает, что гедонистический импульс не морален, а зачастую и аморален. Ему трудно понять, как можно согласовать потворство эстетическому импульсу со строгой этической жизнью, если не заключить его в очень узкие и тщательно охраняемые границы. Он развивает тип пуританина, который возражает против наслаждения из принципа; не только в крайних своих проявлениях - а преобладающий импульс стремится стать всепоглощающим и ведет к крайностям, - но по складу своего характера он остается в основе своей пуританином. Взаимное непонимание между этими двумя сторонами нашей природы является неизбежным условием человеческого развития, в процессе которого предполагается максимально выявить возможности каждой из сторон и испытать их в крайних своих проявлениях для того, чтобы понять весь диапазон наших потенциальных сил.
Общество есть тот же индивид, взятый в более крупном масштабе; поэтому различие и противоречие между типами индивидов повторяется как различие и противоречие между типами обществ и наций. В поисках наиболее выразительных примеров мы не должны обращаться к социальным формулам, которые в действительности не иллюстрируют эти противоположные тенденции, но отражают их в извращенном, искаженном или ложном виде. Мы не должны брать за образец этического типа пуританство среднего класса, отмеченное ограниченной, умеренной и конвенциональной религиозностью, которая была столь характерна для Англии девятнадцатого века; то была не этическая культура, но просто местный вариант обычной формы буржуазной респектабельности, которую на определенной стадии цивилизации вы найдете в любом обществе, - т.е. обывательщина в чистом виде. Равным образом мы не должны брать за образец эстетического типа любое просто богемное общество или такие примеры, как Лондон эпохи Реставрации или Париж известных кратких периодов своей истории; такое общество, несмотря на некоторые свои претензии, всегда ставило своим принципом потворство среднему человеку, живущему жизнью ощущений и чувств, которого поверхностный интеллектуализм и эстетизм освободил от условностей морали. Мы даже не можем взять за образец этического типа пуританскую Англию; ибо, несмотря на напряженную, чрезмерную сосредоточенность на воспитании характера и этического существа, в ней преобладала религиозная тенденция, а религиозный импульс стоит особняком от прочих наших субъективных тенденций, хотя и оказывает на всех них влияние; он sui generis1 и должен рассматриваться отдельно. Чтобы найти истинные, если не всегда вполне чистые образцы того и другого типа, мы должны обратиться ко временам чуть более отдаленным и сравнить Афины эпохи Перикла с ранним республиканским Римом или (в самой Греции) со Спартой. Ибо спускаясь все ниже по реке Времени на нынешнем витке эволюции, мы видим, что в массе своей человечество, обогащенное коллективным опытом прошлого, становится все более и более сложным, и старые четко выраженные типы не повторяются или повторяются случайно и складываются трудно.
Республиканский Рим - прежде чем он соприкоснулся с покоренной Грецией и в конечном счете полностью попал под ее влияние - наглядно демонстрирует один из наиболее поразительных психологических феноменов человеческой истории. С точки зрения человече-ского развития он представляет собой почти уникальный эксперимент воспитания высокого и сильного характера, лишенного, насколько это возможно, мягкости (которая приходит к человеку с чувством красоты) и света (который приносит с собой игра разума) и не воодушевленного религиозной страстью; ибо религиозные убеждения раннего Рима ограничивались суеверием, поверхностной религиозностью и не имели ничего общего с подлинным религиозным духом. Рим воплощал собой человеческую волю, подавляющую и дисциплинирующую эмоциональный и чувственный ум, чтобы сформировать определенный этический тип, способный господствовать над собой; именно это господство над собой дало Риму возможность достичь также господства над окружающим миром и навязать другим народам свой общественный порядок и закон. Культуре или природе всех в высшей степени преуспевших имперских народов в периоды их формирования или роста было свойственно это превосходство воли, характера, стремления к самодисциплине и самоконтролю, которые составляют самую основу этической тенденции. Рим и Спарта, как и прочие этические цивилизации, имели свои серьезные моральные недостатки, терпимые или сознательно поощряемые традиции и обычаи, которые мы назвали бы аморальными, они не сумели развить более мягкие и утонченные черты морального характера, но это не имеет существенного значения. Этическая идея в человеке меняется и развивается, но суть подлинного этического существа всегда остается одной и той же - это воля, характер, самодисциплина, самоконтроль.
Ограниченность этой идеи сразу станет очевидной, когда мы посмотрим на самые выдающиеся примеры ее воплощения. Ранний Рим и Спарта не знали философии, искусства, поэзии, литературы, широкой ментальной жизни, всей прелести и радости человеческого существования; их искусство жить исключало или не поощряло наслаждение жизнью. Они питали недоверие к свободной и живой мысли и эстетическому импульсу, какое неизменно испытывает исключительно этический человек. Дух раннего республиканского Рима сколько мог противоборствовал греческим влияниям, которые широко распространялись в обществе, закрывал школы греческих учителей, изгонял философов, а наболее типичные римские умы смотрели на греческий язык как на некую угрозу, а на греческую культуру как на мерзость; Рим инстинктивно чувствовал в ней врага, подступившего к его стенам, уга-дывал некую враждебную и разрушительную силу, смертельно опасную для его принципов жизни. Спарта (казалось бы, греческий город) допускала в качестве чуть ли не единственного эстетического элемента сознательного этического воспитания и образования военную музыку и поэзию, но даже при этом, когда появлялась необходимость воспеть военные подвиги, ей приходилось обращаться за помощью к афинянину. Любопытный пример влияния этого инстинктивного недоверия даже на широкий и эстетичный афинский ум мы находим в утопиче-ских построениях Платона, который в своей работе "Государство" счел необходимым сначала осудить, а потом и изгнать поэтов из идеального государства. Конец этих чисто этических культур ясно свидетельствует об их неполноцености. Они либо исчезают, не оставляя после себя ничего привлекательного и полезного для будущего человечества или же оставляя очень мало (как исчезла Спарта), либо разрушаются в результате мятежа сложной человеческой природы против противоестественного ограничения и подавления, как разрушилась этическая культура раннего Рима, выродившаяся в эгоистическую и зачастую оргиастическую распущенность Рима республиканского и имперского. Человеческий ум нуждается в мысли, чувстве, радости, расширении; стремление к расширению собственных границ заложено в самой его природе, и ограничение полезно для него лишь в той мере, в какой оно помогает укрепить, направить и усилить его развитие. Он категорически отказывается называть культурными те цивилизации или эпохи, которые не допускали разумную свободу развития, - сколь бы благородными ни были их цели или сколь бы прекрасным само по себе ни было их общественное устройство.
С другой стороны, мы оказываемся перед соблазном объявить совершенной культурой все те эпохи и цивилизации, которые, несмотря на все их недостатки, поощряли свободное человеческое развитие и, подобно древним Афинам, сосредоточивались на мысли, красоте и наслаждении жизнью. Но в истории афинского общества было два разных периода: период искусства и красоты, т.е. Афины Фидия и Софокла, и период мысли, т. е. Афины философов. В первый период определяющими силами в обществе были чувство красоты и потребность в свободе жизни и наслаждении жизнью. Эти Афины мыслили, но мыслили на языке искусства и поэзии, в образах музыки, драмы, архитектуры и скульптуры; они находили удовольствие в интеллектуальной дискуссии, но при этом не столько стремились прийти к истине, сколько наслаждались игрой мысли и красотой идей. Афины имели свой моральный кодекс, ибо без нравственности не может существовать никакое общество, но там не было подлинно этического импульса или этического типа - только обычная конвенциональная нравственность; и свои представления об этике афинская мысль была склонна выражать в терминах красоты: to kalon, to epieikes - прекрасное, гармоничное. Самая религия Афин была религией красоты и служила поводом для проведения приятных ритуалов и празднеств и создания художественных творений, т.е. была источником эстетического наслаждения, слегка окрашенного поверхностным религиозным чувством. Но без характера, без сколько-либо высокой и строгой дисциплины сила жизни быстро иссякает. Афинское общество истощило свою витальность в течение одного восхитительного века, который оставил его обескровленным, обезволенным, не способным преуспеть в жизненной борьбе, лишенным творческой силы. И оно действительно на время обратилось именно к тому, чего ему недоставало: к серьезному поиску истины и развитию систем этической самодисциплины; однако оно умело только мыслить, оно не умело успешно воплощать свои замыслы на практике. Поздний греческий ум и афинская культура дали Риму великую стоическую систему этической дисциплины, которая спасла его в разгаре оргий первого имперского века, но не смогла осуществиться в Греции; ибо философия стоицизма призывала к напряжению некой силы, которой не было и не могло быть в афинском обществе и характере типичного эллина; она являлась противоположностью их природы, а не ее выражением.
