Filosofa.net

— Нет уж! Если хочешь, сам о себе объявляй. А я погляжу, что из этого выйдет!

Диоген поднялся и громко закричал, покачиваясь из стороны в сторону:

— Граждане! Кто хочет купить себе хозяина?! Кто хочет купить хозяина, спешите сюда!

Все вокруг потешались, но тут к Диогену приблизился какой-то пожилой человек в голубом хитоне и, смеясь, спросил:

— Уж не ты ли и есть хозяин, продающий себя?

— Представь себе, это я! — гордо ответил Диоген.

— А я, — вмешался здесь работорговец, — хозяин этого «хо­зяина»! Беру за него три мины!

Покупатель в сомнении покачал головой, собираясь отойти, но Диоген задержал его:

— Это совсем недорого, клянусь богами! Ведь три мины — сто­имость рабочей лошади, а я умом скакун!

И, улыбнувшись, покупатель сказал:

— Прекрасно! И куда же скачет твой ум?

— В просторы философии, милейший!

— Ты изучаешь явления космоса?

— Диалектика мертвой материи меня не занимает. Диалекти­ка души — вот предмет моих занятий!

— Что ж, в таком случае ты сгодишься моим сыновьям как вос­питатель. Согласен?

— Согласен, — сказал Диоген, — но с одним условием . Вокруг рассмеялись, а хозяин Диогена насмешливо сказал:

— Этот тип еще смеет условия ставить!

— Да, ставлю условие, — упрямо кивнул Диоген.

— Какое? — спросил покупатель.

— Следовать за мной и делать только то, что я тебе скажу . И снова в толпе рассмеялись, а покупатель, желая намекнуть на пословицу, что яйца не учат курицу, насмешливо продекла­мировал:

- Вспять потекли источники рек!

— Ты прекрасно знаешь Еврипида, господин хороший, — уга­дав, чей это стих, сказал Диоген. — Но позволь тебя спросить, если ты нанял, к примеру, врача, а он предупредил тебя, что нужно следовать его советам, ведь ты не стал бы упрекать его изречениями Еврипида? И, пристально вглядевшись в Диогена, покупатель сказал:

— Я беру этого человека! — И, отсчитав положенную сумму торговцу, добавил: — А вот тебе еще одна мина к запрошен­ным! Когда работорговец ушел, Диоген спросил нового хозяина:

— На какую кличку ты отзываешься?

— Я торговец Ксениад .

— А моя кличка — Собака. Не удивляйся, это мое прозвище, а звать меня Диоген, что значит богорожденный! — И он с шут­ливым величием поднял вверх палец. — Так куда мы отправ­ляемся?

— Ко мне домой, в Коринф.

Прекрасно! — одобрил Диоген. — Я всю Элладу обошел, а быть в знаменитом Коринфе мне до сих пор не довелось».

В Коринфе он не нанял себе жилья и не поселился ни у кого из гостеприимцев, а стал жить под открытым небом;

изрядно потрескавшаяся от времени бочка (а точнее: большая глиняная амфора для хранения жидкостей и зерна — по-гречес­ки «пифос») служила ему убежищем и пристанищем;

— был совершенно лыс, хотя и носил длинную бороду, дабы, по якобы его словам, не изменять вида, данного ему природой;

— был сутул до сгорбленности, из-за этого его взгляд всегда был исподлобья;

— ходил, опираясь на палку, в верхней части которой был сук, куда Диоген вешал свою котомку странника;

— ко всем он относился с язвительным презрением;

— без стеснения занимался у всех на глазах мастурбацией и мо­чился, как собака;

— его собственноручные сочинения: «О любви»; «Государство» («Политая»); «Эдип»; «Фиест». (Трагедия);

Александр Македонский, беседуя с 70-летним Диогеном в Коринфе, в пригородной кипарисовой роще Кранеоне, сказал, что он, Александр, великий царь. Диоген довольно беззастенчиво, если не прямо нахально, ответил ему: «А я — собака Диоген».

- Ищу человека, а не негодяя.

/Такой ответ Диоген дал, когда его, озабоченно что-то разыскивающего днем с зажженным фонарем, спросили о том, что он делает./

Александр Македонский о Диогене:

- Если бы я не был царем, я хотел бы быть Диогеном.

Антон Павлович Чехов о Диогене:

- Свободное и глубокое мышление, которое стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете мира — вот, блага, которых никогда не знал человек. И вы можете обладать ими, хотя бы вы жили за тремя решетками. Диоген жил в бочке однако же был счастливее всех царей земных.

Однажды Диоген держал речь на городской площади. Много народа слушало его слова с большим удовольствием. Как вдруг он оборвал свою речь, сел на землю и на глазах у всех испражнил­ся. Все сразу же отшатнулись от него, называя кто полоумным, а кто бесстыдником.

Однажды некий «прыгун» сказал Диогену:

— Как жаль, Диоген, что ты, с такой закалкой, никогда не уча­ствовал в Олимпийских состязаниях. Наверняка ты был бы пер­вым!

— Зато я участвую в состязаниях более важных, чем Олимпийские.

— В каких же это? — не понял «прыгун».

И, укоризненно качнув головой, сказал Диоген:

— Вы же знаете: я состязаюсь в борьбе с пороками.

Одна из притч Диогена:

— Один владелец несметных богатств, — неторопливо начал Диоген, — созвал на пир гостей со всех земель, всех народов и языков, всякого звания, пола и возраста. Будучи щедрым, он выставил перед гостями обильные угощения и каждого оделил тем, что ему всего полезнее. Приглашенные наслаждались и благодарили хозяина. Но вот нашелся среди них один, кому показалось мало того, что назначалось ему, и он стал захваты­вать то, что назначалось для его соседей, даже не подумав, что отнимает в том числе у слабых и хворых и даже малых детей. И стал он отнятое хапать и пихать себе в рот до тех пор, пока желудок не извергнул все это обратно! Так вот, щедрый вла­делец богатств — это природа, гости на ее пиру — все люди и народы мира, а алчный — это богатей, которые отнимают у всех, кто слабее их!

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Диоген умер 13.06.323 г. д.н.э., съев сырого осьминога и заболев холерой; но есть и такая версия, что смерть наступила «от задержки дыхания».

Соотечественники воздвигли Диогену много медных памятни­ков и на одном из них, на родине философа в г. Синопе, выре­зали эпитафию:

Время точит и камень, и бронзу,

Но слова твои, Диоген, жить будут вечно!

Ведь ты учил нас благу довольствоваться малым

И наметил пути продвижения к счастливой жизни!

Многие киники, как и Диоген, жили подаяниями, но в этой своей бед­ности были, следуя и подражая Диогену, довольно остроум­ны. Один из них, Телес (III в. до н. э.), говорил богачу: «Ты даешь щедро, а я принимаю мужественно, не пресмыкаясь, не роняя своего достоинства и не ворча».

В качестве более односторонней формы этой стоиче­ской моральной философии следует рассматривать кинизм, который снова выходит на сцену в начале хри­стианской эры. Чем больше научные составные части стоической философии отступали на задний план перед ее практическими требованиями, тем ближе она подхо­дила к кинизму, из которого некогда вышла; и чем хуже становились, начиная с последнего века римской республики, нравственные и политические условия жизни, тем настоятельнее должна была казаться по­требность противодействовать развращенности и бед­ствиям времени в резкой, но успешной форме древних киников. Тень этих киников вызвал уже Варрон в своих «Менипповых сатирах», чтобы как можно резче сказать правду своим современникам; письма Диогена, по-видимому, уже ставили своей прямой целью настоя­щее возрождение кинической школы. Но различить эту школу мы можем лишь в эпоху Сенеки, который среди киников своего времени чрезвычайно восхваляет Деметрия. Из позднейших киников самые выдающиеся суть: Эномай из Гадары при Адриане; Демонакс, который умер в почти столетнем возрасте в 160 г. после Р. X. в Афинах; Перегрин, который позднее назывался Проте­ем и который публично сжег себя в 165 г. в Олимпии, и его ученик Феаген. Однако эта школа, интересная в культурно-историческом отношении, имеет для исто­рии науки лишь косвенное значение как показатель распространенных настроений. Кинизм, который даже у лучших своих представителей не был свободен от некоторых злоупотреблений, для многих служил толь­ко поводом к праздной бродяжнической жизни, к не­пристойному поведению, к удовлетворению тщеславия через посредство хвастливых выходок, возбуждавших сенсацию. Ни от одного из этих позднейших киников до нас не дошло ни одной новой мысли. Деметрий, а также, несмотря на свои эксцентричности, Перегрин (которого Геллий, Noct. Att. XII, 11, прославляет, на­зывая его vir gravis et constans) высказывают те нрав­ственные принципы, которые уже давно сделались об­щим достоянием через посредство стоицизма; Демо­накс, который в качестве философа был эклектическим сократиком, пользовался всеобщим уважением за свой мягкий, любезный, человеколюбивый характер; Эно­май в отрывках своего «Изобличенного обманщика» резко нападает на оракулов и в связи с этим защищает свободу воли против стоиков. В качест­ве проповедников морали эти лица и их единомышлен­ники оказали значительное и в общем, без сомнения, благотворное влияние на образ мыслей и настроение своей эпохи. Однако ни один из них не прославился какими-либо научными заслугами. Но именно потому, что этот позднейший кинизм был скорее образом жизни, чем научным мировоззрением, его почти не косну­лась смена философских систем; он пережил все шко­лы, за исключением неоплатонической, сохранился доV века и имел еще отдельных приверженцев даже вVI веке.