Реклама
Книги по философии
В.Н.Порус
Рациональность. Наука. Культура
(страница 30)
Спор между этими противоположными установками составил стержень философских рассуждений о природе человеческого познания, о рациональности и задачах гносеологии на протяжении всего ХХ века. Имеет ли этот спор перспективу?
Рассмотрим одну из его сторон. Понимание рациональности всегда было связано с тем или иным решением проблемы объекта познания и объективности знания. Классическая традиция европейской гносеологии, идущая от Аристотеля и Декарта, полагает объективность идеалом знания. Этот идеал имеет два взаимосвязанных, но различных смысла. Во-первых, объективно знание, которое "совпадает" со своим объектом (напомним, что в Средние Века "объектом" называли понятие, идею, а не чувственно воспринимаемую "вещь"). Во-вторых, объективным считается знание, из которого устранено все, что в процессе его получения связано с субъектом и средствами его познавательной деятельности. В контексте европейской христианской культуры этот второй смысл объективности был тесно связан с представлением о греховной, "испорченной" природе человека, которая тяготеет над его познавательными устремлениями. Но человеческий дух, божественный по своему происхождению, способен все же преодолевать природное тяготение и возноситься к Истине, воплощенной в идее-объекте. Познание уподоблялось строительству храма. Когда строительные леса убраны, выстроенное знание, согласно идеалу объективности, должно было стать "самим объектом" в его мысленном выражении, Храмом Истины. Опыт более поздних веков вынудил европейских мыслителей критически отнестись ко второму смыслу объективности. Так понимаемую "объективность" Э.Гуссерль называл "овнешнением" знания, превращением его в нечто утратившее свои корни и отчужденное от человека, предстающее перед ним как извращение его собственной духовности, как посмертная маска убитого им самим предмета познания137. Овнешненное знание есть плод "натурализма" и "объективизма" - двух наименований для одного и того же представления о знании как о чем-то способном вести полноценное существование, будучи отделенным от человека, его целей и ценностей.
Как было отмечено Э. Гуссерлем, а вслед за ним многими критиками "наивного" или "метафизического реализма" (Х.Патнем, Б. ван Фрассен и др.), именно "объективистская" установка в конечном счете ведет к скептицизму и крайнему субъективизму в теории познания. Утверждения о существовании объектов (онтологические высказывания) зависят от определенной концептуальной системы; например, одна фундаментальная физическая теория говорит о существовании "корпускул" или "частиц", другая помещает на место этих объектов "поля". "Постулировать же множество объектов "как таковых", Кирпичей Мироздания или чего-то в этом роде, существующего в абсолютном смысле, безотносительно к нашему рассуждению, а также понятие истины как "соответствия" этим объектам - значит попросту возрождать давно рухнувшее здание традиционной метафизики", - пишет Х.Патнем138. Оторвав знание от процесса его получения, научную методологию - от ценностно-целевых ориентиров, такая возрожденная метафизика утрачивает возможность сопоставления знания с "объектом-самим-по-себе". Объективность становится рекламной вывеской над входом в самые различные и даже противоположные по содержанию "концептуальные схемы" и "понятийные каркасы". Если интерпретировать выбор между этими "схемами" как произвольный, волевой акт субъекта, это дает аргументы критикам науки, усматривающим в ней не оплот объективности и рациональности, а убежище и опорную базу утонченного субъективизма и скептицизма. Э.Гуссерль придавал этому серьезное значение как одному из оснований "кризиса европейской цивилизации", захваченной потоком безверия и сомнений в возможностях Разума.
Развитие науки в ХХ веке выявило уязвимость "натуралистического объективизма", причем самый чувствительный удар был нанесен самой "натуралистической" наукой - физикой. Исследование микромира с его квантовыми закономерностями показало, что "в сферах опыта, которые расположены далеко за пределами повседневности, упорядочение чувственного восприятия по образцу "вещи-в-себе", или, если хотите, "предмета" уже не может быть осуществлено и что, таким образом, выражая это простой формулой, атомы уже не являются вещами или предметами", - писал В.Гейзенберг. Объекты физики микромира "суть составные части ситуаций наблюдения, обладающие высокой объяснительной ценностью при физическом анализе явлений"139. Комментируя эти высказывания, А.В.Ахутин пишет: "Всякое фундаментальное понятие не просто сформировано, но содержательно включает в себя (как понятие) сам способ своего формирования... То, что в классической науке могло быть отнесено к гносеологии, к проблемам метода познания, необходимо было каким-то образом включить в логику самого предмета. Или же вообще отказаться от этого метафизического образа. Ведь объективность научного знания ничуть не пострадает, если перестать мыслить объектно, довольно согласованности математической теории и экспериментальной интерпретации. Исчезает, таким образом, вовсе не объект, а лишь метафизическая привычка мыслить объектно"140.
Отказ от метафизических привычек характерен для "неклассической" научной рациональности, которая берется учитывать относительность объекта к средствам, операциям и методам познавательной деятельности; не элиминация, а экспликация этих средств выступает как условие истинности знаний141. Конечно, экспликация - не самоцель рациональности, да она и не гарантирует от скептических выводов. Связь субъективного и объективного в знании более основательна. Наука, вглядываясь в природу, видит в ней свою собственную конструкцию! Научное познание включает в себя программу условий, поддающихся проверке и репродукции, при которых осуществляется познание его предмета; но эта программа, как и построение предмета в соответствии с ней, должна раскрывать собственную природу предмета, а не произвольный замысел исследователя.
Выполнимы ли оба эти требования совместно? На это надеялся А.Эйнштейн, предлагавший применять к научной теории критерии "внутреннего совершенства" и "внешнего оправдания", то есть согласованность и эвристичность математического аппарата, позволяющего не только объяснять экспериментальные данные, но и направлять эксперимент, увеличивая "эмпирическое содержание" теоретических конструкций (И.Лакатос). "Критерий внутреннего совершенства, дополняя критерий внешнего оправдания, превращает теорию относительности в теорию действительности"142. В основании такой надежды - сам факт науки и ее огромных успехов. Но для теоретического рассмотрения вопроса "Как возможно совместное выполнение этих требований?" (вопроса, напоминающего кантовские проблемы "Критики чистого разума") нужна эпистемология, для которой объективность знания не есть нечто тождественное "бессубъектности".
В этом - замысел феноменологии Э.Гуссерля. Она может быть понята как попытка "окончательной рационализации" познавательных возможностей человека за счет расширения и углубления рационалистического арсенала; она предполагала снять разграничения, проводимые "классической рациональностью" между мышлением и созерцанием, дискурсом и интуицией как путями познания "сущностей"143. Однако, как выяснилось, радикальная реформа теории познания, замышленная Э.Гуссерлем, оказалась... недостаточно радикальной!
Возьмем проблему интуитивного познания. Теоретики "классической рациональности" по-разному относились к интуиции. Б.Спиноза видел в ней свидетельство причастности мыслящего индивида к мыслящей субстанции, а К.Поппер выводил ее за пределы эпистемологии, помещая в ряд психологических характеристик "контекста открытия". Психологи часто рассматривают интуицию как особый механизм "свертывания" неявных дискурсов в моментальных "инсайтах". Интуицию причисляют к "творческим способностям Разума", результаты действия каковых подлежат рассудочной рационализации144. По известному определению Гуссерля, "всякая первично данная интуиция (Anschauung) является правомочным источником познания"145. Энтузиастические последователи Гуссерля постоянно подчеркивают, что с интуиции начинается путь "от вещи к голове": мысль "изначально едина с миром", выражая сущность любого из фрагментов реальности; процесс познания только "извлекает" мысль из этого единства, отражая ее в дискурсе. Забывая об этом и отождествляя мысль об объекте с понятием этого объекта (результатом дискурса), мы отторгаем мысль от объекта и "тщетно бьемся над теоретико-познавательной белибердой субъект-объектного отношения"146.
Разумеется, не всякая мысль об объекте есть его понятие и отождествлять их может только очень наивный теоретик. Научное познание не может состояться без движения в пространстве дискурса, иначе шарлатан от науки неотличим от Ньютона. Но если "дискурс" уводит от Anschauung, от "изначального единства" мысли и мира, от непосредственного совпадения интенциональных актов сознания с сущностью "вещи" или "объекта", то что остается от этого единства в понятии? Не ложь ли "мысль извлеченная"? Теория познания, избегающая проблемы необходимого распада "изначального единства", действительно была бы сущей белибердой, даже и без субъект-объектного отношения.
