Filosofa.net

Следует заметить, что между обоими направлениями аналитической философии (лингвистический и логический позитивизм) существует определенного рода связь. Она выражается, во-первых, в том, что сама логика противостояния вынуждает лингвистических аналитиков обсуждать те философские проблемы и их решения, которые были существенны для логического позитивизма. Во-вторых, и это главное, лингвистический анализ унасле­довал от логического позитивизма некоторые принципи­альные установки в понимании самого характера философ­ской деятельности.

Свою задачу аналитические философы видят в том, чтобы вскрыть источник «метафизических» псевдопроблем и выявить реальный, подлинный смысл слов, неправильно употребляемых философами-метафизиками». Так, например, если путем анализа слова «знать» выявля­ется, что оно имеет целый ряд контекстуальных значений, между которыми вряд ли можно найти что-либо общее, то, утверждают лингвистические аналитики, не существует какой-либо общей дефиниции знания и, следовательно, задача построения общей философской теории познания лишена смысла.

Представители линг­вистического анализа сводят свои задачи к чисто нега­тивным, или, как они сами предпочитают говорить, «тера­певтическим», — к элиминации философских проблем, т. е. к избавлению философии от нее самой.

Аналитическая философия превращается, таким обра­зом, в своеобразную «философию философии», занятую лишь теми проблемами, которые предложены философами, и не имею­щую ни потребности, ни нужды в том, чтобы заниматься вопросами, которые волнуют представителей специальных наук, или же пытаться решать социально-этические про­блемы, поставленные современным социальным развитием.

Философ, не формулирующий никаких философско-«метафизических» тезисов, не пытающийся решать миро­воззренческие проблемы, не конструирующий онтологиче­ские или гносеологические системы, зато занятый высокопрофессиональной и специализированной деятельностью по выявлению с помощью особой техники точного смысла слов и выражений, обнаружению и устранению бессмыс­лицы,— таков идеал лингвистических аналитиков. Фило­софия становится одной из многих специальных дисциплин. В прошлом были великие философы, а теперь впервые в ис­тории появились философы «искусные», подчеркивал Л. Витгенштейн 3.

Конечно, строго говоря, по Витгенштейну, филосо­фия—это не наука, а философ не является ученым. В са­мом деле, ведь философ (имеется в виду философ-анали­тик) не похож он на логика, он занят анализом смысла слов и выражений обычного, актуально используемого языка, описанием того, что реально дано в языке. Философия, таким образом, есть описательная дис­циплина, но не в смысле описательной эмпирической нау­ки, которая формулирует те или иные генерализации на основе статистического подсчета разных случаев. Он учил, что познание есть отображение (не зависящих друг от друга) фактов. Суждения являются “философиями истинности” единичных высказываний о фактах, т.е. выводимых из них логическим путем.

Язык интересует философа не в его чисто лингвистиче­ских качествах, а как носитель значений. При этом одно и то же значение может быть выражено разными языковыми средствами и даже в разных национальных языках. Значе­ния философом могут быть выявлены путем своеобразного «идеального эксперимента», т. е. мысленного представле­ния возможных ситуаций, в которых употребляется то или иное слово, простого «всматривания» в работу языка и фиксирования того, что «непосредственно очевидно».

«Было бы правильно сказать, — пишет Л. Витгенштейн,— что наш анализ не может быть научным . В на­ших рассуждениях не должно быть ничего гипотетического. Мы должны избавиться от всяких объяснений, и одно лишь описание должно занять их место. И это описание получает свою способность прояснять, т. е. свою цель в связи с отно­шением к философским проблемам. Они, конечно, не явля­ются эмпирическими; они разрешаются скорее всматриванием в работу нашего языка, и притом таким образом, что­бы заставить нас осознать эту работу, несмотря на побуждение к ее неверному пониманию. Проблемы разре­шаются не путем представления новой информации, но путем нового распределения того, что мы всегда знали» 4.

Дж. Райл также обращает внимание на отличие работы философа-аналитика от работы логика. Излагая его точку зрения, Т. И. Хилл пишет: « .работа философа не совпада­ет с работой логика — хотя некоторые философы в то же время являются и логиками, — так как в отличие от выво­дов логика философские аргументы никогда не могут стать доказательствами и не предназначены быть ими. В отличие от доказательств они не имеют посылок. В той мере, в ка­кой работа философа является позитивной, она схожа с усилиями хирурга описать студентам свои действия и за­тем проконтролировать свои описания путем медленных повторений своих действий» 5.

На основании данной здесь самой общей харак­теристики лингвистической философии нетрудно выявить те внутренние противоречия, которые с самого начала разъедают ее и ведут к определенным сдвигам, не только выводящим за рамки этого вида философского анализа, но при известных условиях и за пределы аналитической философии вообще.

В самом деле, лингвистический анализ пытался утвер­дить себя в качестве некоей специальной дисциплины, хотя и не являющейся наукой в строгом смысле слова, но способной к получению точных и бесспорных результатов, окончательно сбросившей с себя груз «метафизическ,6их» предпосылок. Но это дик­товало необходимость отказаться от формулировки какой бы то ни было философской программы и обусловило пре­тензию на отсутствие в этом течении не только каких-либо теоретических установок, принципов, но даже и оп­ределенного метода анализа. Выбор того или иного метода означает его предпочтение другим, что неизбежно влечет некоторые «метафизические» следствия. Лингвистические же аналитики претендуют на построение «беспрог­раммного анализа».

Именно поэтому Л. Витгенштсйну не оставалось ниче­го другого, как заявить, что «не существует единственно­го философского метода, хотя действительно существуют различные конкретные методы, подобно различным тера­пиям» 6.

Логика принятия идеи о возможности «беспрограм­много анализа» заставляет Дж. Райла идти еще дальше и утверждать, что даже методы самой этой школы в фило­софии нельзя считать единственно возможными. Это же обстоятельство обусловливает и прин­ципиальный отказ Л. Витгенштейна от какого бы то ни было общего определения языка (и даже формулировки в общем виде понимания значения как употребления) и предпочтение им конкретного анализа смысла тех или иных слов внутри отдельных «языковых игр».

Вместе с тем, как бы ни хотели лингвистические ана­литики избежать «метафизических» следствий путем при­нятия какой бы то ни было программы, сама необходи­мость утвердить свое направление в качестве философии, отличной от всех других, по самой логике дела не могла не вести к принятию определенных предпосылок, то ли формулируемых явно, то ли демонстрируемых в самой технике и практике анализа (таков вообще парадокс вся­кой претендующей на «беспредпосылочность» филосо­фии).

Изучение практики лингвистических аналитиков пока­зывает, что те предпосылки, из которых они реально исхо­дят в своей деятельности, во-первых, носят явно философ­ский (на языке аналитиков «метафизический») характер и, во-вторых, весьма неубедительны. Основной такой предпосылкой является прежде всего сама установка на то, что смысл слов ищется в их обычном употреблении, а корень философских проблем («метафизических псевдо­проблем» на языке аналитиков) усматривается в наруше­нии правил обыденного языка. Однако само понятие «обы­денный язык» весьма неясно.

Нужно сказать, что сторонники этого направления рисуют картину собственной практики, существенно от­личную от простого «всматривания» в факты языка и пос­ледующего их описания. Мало просто собирать различные случаи словоупотребления. «Сущность» становится «обоз­римой» не посредством «анализа» или пассивного наблю­дения над тем, что «уже лежит перед глазами», пишет Дж. Райл, а с помощью «нового упорядочения или даже нескольких таких упорядочений, которые я должен про­извести . Поэтому-то и нет метода в философии, так как нет метода для изобретения случаев и для упорядочения их . Так же, как нет метода для того, чтобы «быть пора­женным» скорее одним фактом, чем другим .» 7.