Filosofa.net

Для Бердяева совесть - главная составляющая души, она есть «глубина личности, где человек соприкасается с Богом». В понимании Бердяева совесть как точка соприкосновения с Богом наделена надвременной и сверхлогической природой, она представляет собой тот интуитивно ощущаемый «подсказчик добра», который и делает человека способным переходить от «первой свободы» - ко «второй». Совесть притягательна и тем, что в ней на весах добра и зла «взвешивается» личное и коллективное. И при всей своей индивидуальной крошечности совесть обладает удивительной резистентной силой, она способна противостоять любым массовым движениям, если они не удовлетворяют ее внутренним критериям. Экзистенциальная общезначимость столкновений между личной совестью и коллективом в так называемых морально-конфликтных ситуациях - вообще одна из центральных тем современной антропологии. [20]. Рассматривая генезис тоталитарных режимов нужно подчеркнуть, что коллективизация совести индивида осуществляется при его участии - «сознательно», «добровольно», «свободно», как бы на основе самоподавления, в чем и состоит глубинная сущность этого социального феномена. Главный из описанных Достоевским «бесов» Петр Верховенский мечтал о той степени подчинения индивида коллективу (а, стало быть, его вождям), когда вступает в действие унизительная сила - «стыд собственного мнения». [2]. Бердяев метафизически анатомировал этот социально-психологический процесс. [20]. «Я антиколлективист, потому что не допускаю экстериоризацию личной совести, ее перенесения на коллектив.

Если говорить по большому счету, то ум Бердяева всецело поглощен экзистенциальным интересом к человеку. Однако его волновала не столько трагедия человеческого существования, сколько свобода человеческого творчества, он вдохновлялся не сопереживанием, а антроподицеей - оправданием человека в творчестве и через творчество. Антроподицея, согласно Бердяеву, это «третье антропологическое откровение», возвещающее о наступлении «творческой религиозной эпохи», оно упраздняет откровение Нового и Ветхого Заветов («Христианство также мертвеет и коснеет перед творческой религиозной эпохой, как мертвел и коснел Ветхий Завет перед явлением Христа»). [13]. «Тема о творчестве, о творческом призвании человека - основная тема моей жизни»,- писал Бердяев. В господствующих формах христианского сознания человек был признан исключительно существом спасающимся, а не творческим; это была антропология греха и спасающейся благодати, в схоластической антропологии человек не является творцом, он есть интеллект второго сорта, незначительный. [8]. Бердяев же считает творчество фундаментальной характеристикой человека, только творчество говорит о призвании и назначении человека в мире; творчество, творческое отношение ко всей жизни есть не право человека, а долг и обязанность. «Бог ждет от человека творческого акта как ответ человека на творческий акт Бога». Необычайно дерзновенна мысль, что Бог нуждается в человеке, в ответе человека, в творчестве человека. «Творчество есть исполнение воли Божьей, повиновение Божьему призыву, соучастие в деле Божьем в мире. Плотник ли я, или философ, я призван Богом к творческому строительству».

Бердяев определяет творчество как «всегда прирост, прибавление, создание нового, небывалого в мире . Ничто стало чем-то, небытие стало бытием». Он говорит о трех элементах творчества. Первый - это свобода, та, которая существует до Бога, свобода как потенция новизны, но не определявшаяся как новизна. Второй элемент- дар, гений. Он «ни за что дается человеку, он не связан с религиозным или нравственным усилием человека достигнуть совершенства и преобразовать себя». Творец не властен над собой в творчестве. Творец может оказаться «гулякой праздным», ничтожнейшим среди смертных. Но дар свой он получает от Бога и потому он - «орудие Божьего дела в мире». Третьим элементом выступает уже сотворенный Богом мир, в котором творчество совершается и из которого он черпает материал. [11]. В творчестве Бердяев различает два разных акта; есть первоначальный творческий акт, первичная творческая интуиция, в которой человек стоит как бы перед лицом Божьим, и есть вторичный творческий акт, в котором он как бы стоит перед лицом людей и мира, последний связан с тем, что человек есть существо и социальное; происходит реализация творчества. [21]. Творчество для Бердяева не столько оформление в конечном, в творческом продукте, сколько раскрытие бесконечного, полет в бесконечность; не объективация, а трансцендирование, выход за границу имманентной действительности, прорыв свободы через необходимость. Творчество связано с воображением, гениально по своей природе, в творчестве есть аскеза, но это не аскетический подвиг самоусовершенствования, а творческое напряжение первородной свободы. Творчество предполагает забвение о личном совершенстве и жертву личности. «Не творчество мы должны оправдывать, а, наоборот, творчеством мы должны оправдывать жизнь». Человеку свойственно и лжетворчество, человек может давать ответ не на призыв Бога, а на призыв сатаны. [21]. Творец одинок, и творчество носит не коллективно-общий характер, а индивидуально-личностный. [18]. Бердяев в своей работе «Литературное направление и “социальный заказ”, основываясь на различных сочетаниях «одиночества» и «социальности» в истории, в искусстве, выделяет четыре типа творческой личности.1.Творец может быть не одинок и социален. Это самый элементарный случай равновесия между личностью и социальной средой, случай относительной гармоничности. Этот тип отношений - социальный по преимуществу, он создает социальное искусство, и это независимо от миросозерцания. Личность пребывает в социальном коллективе. Тип этот одинаково может быть консервативно-социальным и революционно-социальным, он склонен к классицизму, к этому типу часто принадлежат социальные революционеры. 2.ой тип, полярно противоположный первому - творческая личность одинока и не социальна. Таков тип эстетизма, рафинированности и упадочности. Одиночество эстета редко бывает изолированным, обыкновенно это групповое одиночество, одиночество элит, выделяющего себя из социального целого, не интересующегося ни его консервированием, ни его революционизированием. Тот же тип может иметь свое выражение в других сферах творчества, в философии, в морали. 3ий тип - не одинок и не социален. В сфере религиозной это есть тип сакраментально-литургический. Личность пребывает в религиозном коллективе, этот тип не социален потому, что творческая личность обращена не к обществу, не к судьбе народа и человечества, а к душе, к собственной душе, ее спасению и к душам других людей. Но обращенность к душе не делает человека одиноким. Этот тип - гармонический, как и первый тип, в отличие от дисгармоничности второго типа; он тоже часто бывает классическим. Наиболее близок философу 4ый тип, профетический («Я все-таки одиночка, хотя и часто действующий социально»), он выражается в соотношении одинок и социален. Пророк - одинок и социален, «он в конфликте с коллективом, борется с ним, его не признают и побивают камнями, и вместе с тем он обращен к обществу и судьбе народа, человечеству, миру; предвидит грядущее, обличает и призывает к обновлению и возрождению». Творчество профетического типа всегда есть социальное служение, но повинуется он не голосу общества, а голосу Божьему, звучащему в глубине его духа. Острое чувство судьбы и связанного с ней призвания характерна для этого типа. Профетический тип, прежде всего религиозный, проявляется во всех сферах творчества, в искусстве, в философии, в морали, в социальной жизни. «Само собой разумеется, - пишет Бердяев - что моя классификация условна, как и все классификации, и типы эти не встречаются в чистом виде, элементы этих типов могут быть перемешаны в творческих индивидуальностях». [3] Первичный творческий акт не является искусством, искусство вторично. Творческий взлет направлен на создание нового бытия, но в результате получаются «охлажденные» продукты культуры, культурные ценности, книги, картины, учереждения, добрые дела. В этом Бердяев видит трагедию творчества и границы человеческого творчества. В своей внешней реализации творческий акт находится во власти мира и скован миром. Это трагическая ситуация ставит вопрос о смысле творчества культуры и истории. Проблема смысла творчества связана у Бердяева с проблемой времени и разрешается эсхатологически. Эсхатология - вот последнее слово творчества и истории.[11] У Бердяева имеются свои, более радикальные представления об эсхатологическом исходе. Конец истории не нужно воображать в виде космической или социальной катастрофы; в этом случае распад бытия совершится в рамках времени и, следовательно, только изменит форму существования объективированного мира. Не надо ожидать второго пришествия Христа, такое ожидание обрекает человека на историческую пассивность. Эсхатологический исход должен быть совершен самим человеком, и исход этот есть прежде всего преодоление объективации, то есть отчужденности, безличности. Вот что, по Бердяеву, означает прервать бег времени. Такое преодоление объективации достигается в акте творчества, которое и есть прорыв вечного во временное. В творческом акте проявляет себя время экзистенциальное. Экзистенциальное время не исчисляется математически, оно зависит от напряженности творческого подъема, когда творец переживает универсум как себя и себя как универсум. Это время символизируется точкой, говорящей о движении вглубь, в глубину духа.[12] Бердяев верит, что мир не исчерпывается разъединенностью и враждой, бессмыслицей и абсурдом. Возможно его иное бытие, преображенное, где нас ожидает не только новое духовное, но и новое телесное существование, совершенно вышедшее за рамки времени. Но человечеству еще нужно дорасти до всеобщего «исхода» из плена объективации. Все это сказанное, наверное, не очень понятно, но Бердяев и не настаивает на понимании, как и в случае с добытийственной свободой.[11]