Реклама
Книги по философии
Мартин Хайдеггер
Бытие и время
(страница 86)
Поскольку присутствие как временность в своем бытии экстатично-горизонтно, оно может фактично и постоянно захватывать и простертое им пространство. Во внимании к этому экстатично занятому пространству, здесь всегдашнего фактичного положения, соотв. ситуации, означает никогда не пространственную точку, но открытый направлением и от-далением простор округи ближайше-озаботившей целости средств.
В приближении, которое делает возможным "погружающееся в дело" орудование и занятость, дает о себе знать сущностная структура заботы, падение. Экзистенциально-временная конституция последнего отличается тем, что в нем и значит также в "актуально" фундированном приближении, актуальность настигнута ожидающим забыванием. В при-ближаюшей актуализации чего-либо из его оттуда, актуализация, забывая там, теряется в самой себе. Отсюда происходит, что если в такой актуализации начинается "рассмотрение" внутримирного сущего, возникает видимость, что "ближайшим образом" налицо только вещь, правда здесь, но неопределенно в пространстве вообще.
Лишь на основе экстатично-горизонтной временности возможно вторжение присутствия в пространство. Мир не наличен в пространстве, но последнее дает открыть себя только внутри мира. Экстатичная временность присутствиеразмерной пространственности делает понятной именно независимость пространства от времени, наоборот даже "зависимость" присутствия от пространства, обнаружимую в известном феномене, что самотолкование присутствия и состав значений языка вообще широко охвачены "пространственными представлениями". Этот приоритет пространственного в артикуляции значений и понятий имеет свое основание не в специфической мощности пространства, но в способе бытия присутствия.* Сущностно падая, временность теряется в актуализации и понимает себя не только усматривающе из озаботившего подручного, но заимствует у того, что актуализация постоянно находит ему присущим, у пространственных отношений, путеводные нити для артикуляции всего вообще понятого и толкуемого в понимании.
§ 71. Временной смысл повседневности присутствия.
Анализ временности озабочения показал, что сущностные структуры бытийного устройства присутствия, интерпретированные до выявления временности с целью подвести к ней, сами должны быть экзистенциально приняты обратно во временность. На первых подступах аналитика избрала темой не какую-то определенную, отличительную возможность экзистенции присутствия, но ориентировалась на незаметные, средние способы экзистирования. Мы назвали вид бытия, в каком ближайшим образом и большей частью держится присутствие, повседневностью.
Что означает это выражение по сути и в онтологической отчетливости, осталось темным. Не представилось в начале разыскания и путей сделать экзистенциально-онтологический смысл повседневности хотя бы просто проблемой. Отныне бытийный смысл присутствия высветлен как временность. Может ли еще оставаться сомнение относительно экзистенциально-временного значения титула "повседневность"? И все равно от онтологической концепции этого феномена мы далеки. Остается даже под вопросом, достаточно ли проведенной до сих пор экспликации временности, чтобы очертить экзистенциальный смысл повседневности.
Повседневность подразумевает все-таки явно тот способ экзистирования, в котором присутствие держится "все дни". И однако "все дни" не означают сумму "дней", отведенных присутствию на "время его жизни". Хотя "все дни" нельзя понимать календарно, все же и такая временная определенность тоже звучит в значении "повседневного". Первично выражение повседневность значит все же определенное как экзистенции, владеющее присутствием все "время жизни". Мы употребляли в предыдущих анализах часто выражение "ближайшим образом и большей частью". "Ближайшим образом" означает: способ, каким присутствие в друг-с-другом публичности "явно" бывает, пусть даже "в принципе" обыденность им как раз экзистентно "преодолена". "Большей частью" означает: способ, каким присутствие не всегда, но "как правило" себя каждому кажет.
Повседневность означает то как, мерой которого присутствие "живет настоящим днем", будь то во всех своих поступках, будь то лишь в известных, которые предписаны бытием-друг-с-другом. К этому как принадлежит далее уют привычности, пусть даже она понуждает к тягостному и ''противному". Завтрашнее, выжидаемое повседневным озабочением, это "вечно вчерашнее". Однообразие повседневности принимает за перемену то, что всякий раз преподносит день. Повседневность обусловливает присутствие и тогда, когда оно не избрало себе в "герои" людей.
Эти многосложные черты повседневности характеризуют ее однако никоим образом не как голый "аспект", являемый присутствием, когда "мы" "рассматриваем" поступки и повадки людей, Повседневность есть способ быть, к которому принадлежит конечно публичная открытость. Как манера его собственного экзистирования повседневность опять же более или менее знакома также и всегдашнему "отдельному" присутствию, а именно через расположение вялой ненастроенности. Присутствие может глухо "страдать" от повседневности, тонуть в ее духоте, уклоняться от нее, ища для рассеяния в делах новой рассеянности. Но экзистенция способна также в мгновение-ока, и конечно часто тоже лишь "на мгновение", овладеть повседневностью, пусть никогда не отменить ее.
Что в фактичной истолкованности присутствия онтически так знакомо, что мы этого даже не замечаем, экзистенциально-онтологически таит в себе загадку на загадке. Этот "естественный" горизонт для первой постановки экзистенциальной аналитики присутствия лишь по видимости самопонятен.
Но находимся ли мы после предыдущей интерпретации временности в более перспективном положении относительно экзистенциальной обрисовки структуры повседневности? Или на этом запутанном феномене обнажается как раз недостаточность предыдущей экспликации временности? Не постоянно ли мы до сих пор фиксировали присутствие в известных положениях и ситуациях, "последовательно" недоучитывая, что оно, живя изо дня в день, "по времени" протяженно в последовательности своих дней? Однообразие, привычность, "как вчера, так сегодня и завтра", "большей частью" не могут быть осмыслены без обращения к "временной" протяженности присутствия.
И не принадлежит ли к экзистирующему присутствию также факт, что оно, проводя свое время, день за днем ведет счет "времени", астрономически-календарно этот "счет" упорядочивая? Лишь когда мы в интерпретацию временности присутствия включим повседневные "события" присутствия и озаботившие его в этих событиях счеты с "временем", наша ориентировка станет достаточно объемной, чтобы суметь сделать проблемой онтологический смысл повседневности как таковой. Поскольку же однако титулом повседневности подразумевается по сути не что иное как временность, а последняя делает возможным бытие присутствия, удовлетворительный концептуальный очерк повседневности удастся лишь в рамках принципиального прояснения смысла бытия вообще и его возможных видоизменений.
Пятая глава
Временность и историчность
§ 72. Экзистенциально-онтологическая экспозиция проблемы истории
Все усилия экзистенциальной аналитики служат одной цели. Найти возможность ответа на вопрос о смысле бытия вообще. Разработка этого вопроса требует очертить тот феномен, в котором самом становится доступно нечто такое как бытие, -- бытийную понятливость. Последняя, однако, принадлежит к бытийному устройству присутствия. Лишь когда это сущее сначала достаточно исходно интерпретировано, включенная в его бытийное устройство понятность бытия сама может быть осмыслена, и на этой основе поставлен вопрос о понятом в ней бытии и о "предпосылках" этого понимания.
Хотя в деталях многие структуры присутствия еще лежат в темноте, все же, с высветленном временности, как исходного условия возможности заботы, требуемая исходная интерпретация присутствия кажется достигнута. Временность была выявлена в рассмотрении собственной способности присутствия быть целым. Временная интерпретация заботы была подтверждена затем через демонстрацию временности озаботившегося бытия-в-мире. Анализ собственной способности бытия-целым обнажил укорененную в заботе, равноисходную взаимосвязь смерти, вины и совести. Может ли присутствие быть понято еще исходнее чем в наброске его собственной экзистенции.
Пусть мы не видим пока до сих пор возможности более радикальной постановки экзистенциальной аналитики, все же, именно в виду предыдущего разбора онтологического смысла повседневности, просыпается тяжелое сомнение: действительно ли вся целость присутствия в аспекте его собственного бытия-целым введена в предвзятие экзистенциального анализа? Отнесенная к целости присутствия постановка вопроса, может обладать своей генуинной онтологической однозначностью. Даже сам вопрос может найти в свете бытия к концу свой ответ. Но смерть ведь лишь "конец" присутствия, беря формально лишь один конец, замыкающий целость присутствия. Другой же "конец" его "начало", "рождение". Лишь сущее "между" рождением и смертью впервые представляет искомое целое. Выходит, предыдущая ориентация аналитики осталась при всей тенденции к экзистирующему бытию-целым и вопреки генуинной экспликации собственного и несобственного бытия к смерти "односторонней". Присутствие стояло в теме лишь так, как оно экзистирует словно бы "вперед", оставляя все бывшее "позади себя". Не только бытие к началу осталось без внимания, но главное протяжение присутствия между рождением и смертью. Как раз "жизненная взаимосвязь", в которой присутствие все же постоянно неким образом держится, была при анализе бытия-целым просмотрена.
