Реклама
Книги по философии
Мартин Хайдеггер
Бытие и время
(страница 88)
Требуется ли после этого первого обозначения хода онтологической экспозиции историчности из временности еще специального заверения, что нижеследующее разыскание не держится веры в то, что проблема истории разрешима мановением руки? Скудость имеющихся "категориальных" средств и необеспеченность первичных онтологических горизонтов становятся тем более гнетущи, чем больше проблема истории доводится до ее исходной укорененности. Нижеследующее рассмотрение довольствуется указанием на онтологическое место проблемы историчности. По сути речь в последующем анализе идет единственно о том, чтобы, со своей стороны подготавливая путь, содействовать усвоению исследований Дильтея, которое нынешнему поколению только еще предстоит.
Экспозиция экзистенциальной проблемы историчности, сверх того необходимо ограниченная фундаментально-онтологической направленностью, имеет следующее членение:
(§ 73) расхожая понятность истории и событие присутствия;
(§ 74) основоустройство историчности;
(§ 75) историчность присутствия и миро-история;
(§ 76) экзистенциальное происхождение историографии из историчности присутствия;
(§ 77) взаимосвязь настоящей экспозиции проблемы историчности с исследованиями Дильтея и идеями графа Йорка.
§ 73. Расхожая понятность истории и событие присутствия.
Ближайшая цель в том, чтобы найти точку ввода для исходного вопроса о существе истории, т.е. для экзистенциальной конструкции историчности. Эта точка обозначена тем, что исходно исторично. Рассмотрение начинается поэтому с характеристики того, что в расхожем толковании присутствия подразумевается выражениями "история" и "исторический". Они многозначны.
Ближе всего лежащая, часто замечаемая, но никак не "случайная" двузначность термина "история" заявляет о себе в том, что он подразумевает как "историческую действительность" так и возможную науку о ней. Значение "истории" в смысле исторической науки (историографии) мы пока исключаем.
Среди значений выражения "история", не имеющих в виду ни науку об истории ни эту последнюю как объект, а само это не обязательно объективируемое сущее, на преимущественное употребление претендует то, в котором это сущее понято как прошлое. Это значение дает о себе знать в обороте речи: то и то принадлежит уже истории. "Прошло" означает здесь во-первых: уже не налично, или также: правда еще налично, но без "воздействия" на "современность". Конечно историческое как прошлое имеет и противоположное значение, когда мы говорим: от истории не уйдешь. Здесь история подразумевает прошедшее *, но еще воздействующее. Во всяком случае, историческое как прошлое понимается в позитивном, соотв. привативном отношении воздействия на "настоящее" в смысле "теперь" и "сегодня" действенного. "Прошедшее" обладает при этом еще одной примечательной двусмысленностью. Прошлое невозратимо принадлежит более раннему времени, оно принадлежало к тогдашним событиям и способно тем не менее еще "сегодня" быть в наличии, к примеру остатки греческого храма. "Осколок прошлого" оказывается с ним еще "настоящим".
Затем, история означает не столько "прошлое" в смысле ушедшего, но происхождение из него. Что "имеет историю", пребывает во взаимосвязи становления. "Развитие" при этом есть то восхождение то падение. Что таким образом "имеет историю", способно вместе с тем таковую "делать". "Делая эпоху", оно "в настоящем" определяет "будущее". История означает здесь "взаимосвязь" событий и "воздействий", тянущуюся сквозь "прошлое", "настоящее" и "будущее". При этом прошлое не имеет никакого особого преимущества.
История означает далее целое сущего, изменяющегося "во времени", а именно - в отличие от природы, которая равным образом движется "во времени" - перипетии и судьбы людей, человеческих союзов и их "культуры". История подразумевает здесь не столько способ бытия, происходящее, сколько сферу сущего, которая в виду сущностной обусловленности человеческой экзистенции "духом" и "культурой" отличается от природы, хотя последняя тоже известным образом принадлежит к так понятой истории.
И наконец "историческим" считается традиционное как таковое, будь оно познано историографически или принято как само собой разумеющееся и в своем истоке потаено.
Если мы соберем названные четыре значения в одно, то получается: история есть протекающее во времени специфическое событие экзистирующего присутствия, причем так, что "прошедшее" в бытии-друг-с-другом и вместе с тем "передаваемое по традиции" и продолжающее воздействовать событие считается историей в подчеркнутом смысле.
Все четыре значения имеют взаимосвязь через то, что отнесены к человеку как "субъекту" свершений. Как надлежит определить событийный характер этих последних? Есть ли событие череда процессов, попеременное всплывание и исчезание обстоятельств? Каким образом это событие истории принадлежит к присутствию? Присутствие сначала уже есть фактически "налично", чтобы потом по обстоятельствам попасть "в историю"? Становится ли присутствие историчным лишь через переплетение с обстоятельствами и происшествиями? Или бытие присутствия только и конституируется через событие, так что лишь поскольку присутствие в своем бытии исторично, онтологически возможно нечто подобное обстоятельствам, происшествиям и судьбам? Почему во "временной" характеристике сбывающегося "во времени" присутствия именно прошлое имеет подчеркнутую функцию?
Если история принадлежит к бытию присутствия, а это бытие основано во временности, то напрашивается начать экзистенциальный анализ историчности с тех черт исторического, которые очевидно имеют временной смысл. Затем более строгая характеристика примечательного приоритета "прошлого" в концепции истории призвана подготовить экспозицию основоустройства историчности.
Хранимые в музее древности, домашняя утварь к примеру, принадлежат "прошедшему времени" и все же еще наличны в ''современности". В каком смысле эти средства исторические, когда ведь они еще не ушли? Только в том что они стали предметом историографического интереса, охраны памятников и краеведения? Но историографическим предметом подобные средства способны стать все же лишь поскольку сами в себе неким образом историчны. Вопрос повторяется: по какому праву мы именуем это сущее историческим, когда оно ведь не ушло? Или эти "вещи", пусть они сегодня еще налицо, имеют все же "нечто прошедшее" "в себе"? Суть ли они еще, наличные, то, что они были? "Вещи" явно изменились. Сосуд "с течением времени" стал ломким и изъеден червями. Но не в этой преходящести, сохраняющейся и в продолжение наличествования в музее, заключен тот специфический характер прошлости; который делает сосуд чем-то историческим. Что же тогда в этом средстве прошлое? Чем были вещи, что сегодня они уже не суть? Они суть все еще определенное употребительное средство - но вне употребления. Положим однако, они были бы подобно многим наследуемым вещам в домашнем хозяйстве еще и сегодня в употреблении, разве тогда они еще не были бы историческими? В употреблении или вне употребления, они все равно уже не то, что были. Что "ушло"? Не что иное как мир, внутри которого они, принадлежа к взаимосвязи средств, встречали как подручное и применялись озаботившимся, сущим-в-мире присутствием. Самого мира больше нет. Но прежнее внутримирное того мира еще налицо. Как миропринадлежное средство нечто теперь еще наличное способно тем не менее принадлежать "прошлому". Что однако означает уже-не-бытие мира? Мир есть только по способу экзистирующего присутствия, которое фактично есть как бытие-в-мире.
Исторический характер еще хранимых древностей основан стало быть в "прошедшести" присутствия, чьему миру они принадлежали. Тогда только "прошлое" присутствие исторично, но не "современное". Однако может ли присутствие вообще быть прошлые, если "прошлое" мы определяем как "теперь уже не наличное, соотв. подручное"?. Явно присутствие никогда не может быть прошлым, не потому что оно непреходяще, но потому что в принципе никогда не может быть наличным, а, если оно есть, экзистирует. Уже не экзистирующее присутствие в онтологически строгом смысле опять же не прошло, но сбылось. Еще наличные древности имеют характер "прошедшести" и историчности на основании их средствообразной принадлежности и происхождения из былого мира уже сбывшегося присутствия. Оно первично историческое. Но становится ли присутствие впервые историческим лишь через то, что его больше нет? Не есть ли оно историческое именно как фактично экзистирующее? Присутствие становится бывшим лишь в смысле сбывшегося или оно сбывается как актуализирующее-настающее, т.е. во временении своей временности?
Из этого предварительного анализа средства, еще наличного и все же неким образом "прошлого", принадлежащего истории, становится ясно, что подобное сущее исторично лишь на основе своей миропринадлежности. Мир же обладает бытийным родом исторического потому, что составляет онтологическую определенность присутствия. Далее обнаруживается: временное определение "прошлое" лишено однозначного смысла и явно отличается от бывшести, в которой мы опознали конститутив экстатичного единства временности присутствия. Тем самым однако в конечном счете лишь заостряется загадка, почему именно "прошлым" или, адекватнее говоря, бывшестью преимущественно определяется историческое, при том что ведь бывшесть временит равноисходно с настоящим и настающим.
