Реклама
Книги по философии
Филип Стенхоп Честерфилд
Письма к сыну
(страница 36)
Заведи себе небольшую и удобную тетрадь и делай в ней записи о прочитанном, но только для памяти, а не для того, чтобы с педантической точностью приводить цитаты. Никогда не читай исторических книг без карт и хронологических справочников или таблиц; держи и то, и другое всегда под рукой и пользуйся ими постоянно; помни, что без них история превращается в беспорядочное нагромождение фактов.
Рекомендую тебе еще одно правило, которое немало помогло мне даже в самую беспутную пору моей жизни: вставай рано и всегда в один и тот же час, как бы поздно ты ни ложился спать накануне. Этим ты сбережешь по меньшей мере час или два для чтения или размышлений, до того как начнется повседневная утренняя суета, и это будет полезно также и для твоего здоровья, ибо хотя бы раз в три дня заставит тебя ложиться спать рано.
Весьма вероятно, что, как и другие молодые люди, ты ответишь мне, что весь этот порядок и правила очень надоедливы и годятся разве что для людей скучных, а для пылкого юноши с его возвышенными стремлениями будут только помехой. Неправда. Напротив, могу тебя уверить, что, следуя этому распорядку, ты освободишь себе больше времени для удовольствий и у тебя будет больше к ним охоты; к тому же все это настолько естественно, что, если ты поживешь так какой-нибудь месяц, тебе потом будет трудно жить иначе.
Всякое дело возбуждает аппетит и придает вкус удовольствиям, так же как упражнения придают вкус пище. А никаким делом нельзя заниматься без определенной системы - именно она-то и вызывает в нас тот подъем духа, который бывает нужен, чтобы насладиться каким-нибудь spectacle(111), балом или ассамблеей. Человек, с пользою употребивший свой день, гораздо полнее насладится вечером всеми этими удовольствиями, нежели человек, растративший свой день попусту; я возьму даже на себя смелость сказать, что человек, посвятивший себя наукам или какому-либо делу, окажется более чутким к женской красоте, чем заправский гуляка. Все поведение человека праздного отмечено печатью равнодушия, и удовольствия его столь же вялы, сколь беспомощны все его начинания.
Надеюсь, что ты сумел заслужить свои удовольствия и поэтому наслаждаешься ими теперь сполна. Между прочим, я знаю немало людей, называющих себя жизнелюбцами, но не знающих, что такое истинное наслаждение. Они, не задумавшись, заимствуют его у других, а сами даже не ведают его вкуса. Мне случалось нередко видеть, как они предавались неумеренным наслаждениям только потому, что думали, что они им к лицу, в действительности же у них эти наслаждения выглядели как платье с чужого плеча. Умей выбирать все свои наслаждения сам, и они окружат тебя блеском. Какие они у тебя? Расскажи мне о них вкратце. Tenez-vous votre coin a table, et dans les bonnes compagnies? у brillez-vous du cote de la politesse, de l'enjouement, du badinage? Etes-vous galant? Filez-vous le parfait amour? Est-il question de flechir par vos soins et par vos attentions les rigueurs de quelque fiere princesse?(112)
Можешь спокойно мне довериться, ибо, хоть я и строгий судья порокам и сумасбродствам, я - друг и защитник наслаждений и всеми силами буду способствовать тому, чтобы ты их изведал.
В наслаждениях, как и в делах, надо тоже соблюдать известное достоинство. Полюбив, человек может потерять сердце, и, тем не менее, достоинство его сохранится. Если же он при этом потеряет нос, то погибнет и его доброе имя. За столом человек может удовлетворить свой самый разборчивый вкус, не переступая границ пристойного, но безудержная жадность превращает его в обжору. Человек может пристойным образом играть в карты, но если он будет играть в азартные игры, чтобы выиграть, он себя опозорит. Живость и остроумие делают человека душою общества, избитые же шутки и громкий смех делают из него шута. Говорят, что у каждой добродетели есть родственный ей порок; так, у каждого наслаждения всегда есть соседствующее с ним бесчестие. Поэтому необходимо отчетливо провести разделяющую их черту и лучше на целый ярд не дойти до нее и остановиться, нежели зайти за нее хотя бы на дюйм.
Я всем сердцем хочу, чтобы, следуя моему совету, ты испытал столько же наслаждения, сколько я, давая его тебе, а сделать это будет нетрудно, ибо я не советую тебе ничего, что было бы несовместимо с твоим наслаждением. Во всем, что я тебе говорю, я забочусь только о твоих интересах и ни о чем другом. Доверься же моему опыту; ты знаешь, что любви моей ты можешь довериться вполне. Прощай.
Я не получил еще до сих пор ни одного письма - ни от тебя, ни от м-ра Харта.
Лондон, 8 февраля ст. ст. 1750 г.
Милый друг,
Надеюсь и верю, что ты теперь сделал уже такие успехи в итальянском языке, что легко можешь читать книги по-итальянски; разумеется, легкие. Но, право же, как на этом, так и на всяком другом языке самые легкие книги - обычно самые лучшие; ибо если язык какого-либо писателя темен и труден, то это означает, что писатель этот не умеет и ясно мыслить. Так, на мой взгляд, обстоит дело со знаменитым итальянским писателем, которого восхищенные им соотечественники прозвали il divino(113); я говорю о Данте. Хоть в былые времена я отлично знал итальянский, я никогда не мог понять этого автора. Поэтому я и перестал интересоваться им: я был убежден, что не стоит тратить столько усилий на то, чтобы в нем разобраться.
Хороших итальянских писателей, по-моему, совсем немного. Я говорю об авторах поэтических произведений, ибо в Италии есть очень хорошие историки и превосходные переводчики. Два поэта, которых тебе стоит прочесть - чуть было не сказал, единственные два - это Тассо и Ариосто. "Gierusalemme Liberata"(114) Тассо в общем-то несомненно прелестная поэма, несмотря на то что в ней есть кое-какие низменные мысли, а немало и просто неверных, и Буало правильно считает, что только люди с дурным вкусом могут сравнивать le clinquant du Tasse a l'or de Virgile(115). Образ, которым украшено вступление к его эпической поэме, низок и отвратителен - это образ капризного больного ребенка, которого тошнит, который обманут тем, что в лакомство ему подложили лекарство. Вот эти строки:
Cosi all'egro fanciul porgiamo aspersi
Di soavi licor gli orii del vaso:
Succhi amari ingannato intanto ei beve,
E dall'inganno suo vita riceve.(116)
Однако, каковы бы ни были ее недостатки, поэму эту по справедливости можно назвать прелестной.
Если только фантазии, воображения, выдумки, уменья описывать и т. п. достаточно, чтобы называться поэтом, Ариосто, разумеется - великий поэт. Его "Роланд" - это, правда, смесь истины и вымысла, христианства и язычества, тут и битвы, и любовные похождения, тут чары и великаны, безумные герои и отважные девы - но он очень просто показывает все таким, как оно есть, и не пытается выдать все это за настоящую эпопею или эпическую поэму. Он говорит:
Le Donne, i Cavalier, l'arme, gli amori
Le cortesie, l'audaci imprese, io canto.(117)
Он восхитительно умеет связать воедино отдельные эпизоды; рассуждает он верно, неподражаемо иронизирует и потешается над своими героями и превосходно умеет все описать. Когда Анджелика, после того как она уже объездила полсвета с Роландом, тем не менее утверждает:
. .. ch'el fior virginal cosi avea salvo
Come selo porto dal matern'alvo(118)
автор очень серьезно добавляет:
Forse era ver, ma non pero credibile
A chi del senso suo fosse Signore.(119)
История того, как апостол Иоанн уносит Астольфо на луну, для того, чтобы тот поискал там потерянный Роландом разум, в конце 34-й песни, и о том, как он находит там множество разных потерянных вещей - удачнейшая нелепица, которая, однако, содержит в себе немало смысла. Я советовал бы тебе внимательно прочесть эту поэму. К тому же, не меньше половины всех рассказов, романов и пьес, написанных впоследствии, почерпнуты оттуда.
"Pastor fido"(120) Гуарини - настолько знаменитая вещь, что тебе следует прочесть ее. Но когда ты будешь читать, ты сам увидишь, насколько сообразны с действительностью изображенные там персонажи. Пастухи и пастушки часами, с поистине идиллическим простодушием, ведут между собой философские разговоры, пересыпая свою речь эпиграммами, concetti и каламбурами.
"Аминта" Тассо гораздо более соответствует тому жанру, в котором она была задумана - обыкновенной пасторали. Здесь, правда, пастушки тоже употребляют в разговоре различные concetti(121) и антитезы, но сами они отнюдь не столь возвышенны и отвлеченны, как персонажи в "Pastor fido". Мне думается, что из этих двух пасторалей вторая тебе понравится больше.
Петрарка, на мой взгляд, однообразный, томимый любовью поэт, которым, однако, в Италии не перестают восхищаться. Вместе с тем, какой-нибудь итальянец, ставящий этого поэта не выше, чем я, вероятно, сказал бы, что стихами своими он скорее заслужил право на Лауру, а отнюдь не на лавры, и этот жалкий каламбур был бы сочтен за великолепный образец итальянского остроумия.
Из итальянских прозаиков (речь здесь, разумеется, не идет о прозе ученой) я рекомендовал бы твоему вниманию Макьявелли и Боккаччо; у первого из них сложилась репутация законченного политика; я не стану сейчас пускаться в разговоры о том, как сам отношусь к его нравственным понятиям и политическим взглядам, у второго же - богатое воображение и талант рассказчика, умеющего говорить увлекательно и непринужденно.
Гвиччардини, Бентивольо, Давила и т. п. - превосходные историки и заслуживают самого внимательного чтения. Сама природа истории несколько сдерживает полет итальянской фантазии, уносящий нас очень высоко в новеллах и романах. Полет этот еще более обуздан в переводах, а итальянские переводы классиков выше всяких похвал, в особенности же первые десять переводов, сделанные при папе Льве X, посвященные ему и объединенные под общим названием collana(122). Эта первоначальная соllana была потом продолжена и, если не ошибаюсь, насчитывает сейчас сто десять томов.
