Реклама
Книги по философии
Филип Стенхоп Честерфилд
Письма к сыну
(страница 42)
Ты совершенно прав, когда пишешь, что теперь, когда тебе предстоит расстаться с м-ром Хартом, советы будут нужнее тебе, чем когда-либо; верь, в моих у тебя не будет недостатка, но так как ты уже слышал их от меня не раз, мне скорее придется повторять то, что говорилось, нежели сообщать что-либо новое. Я и буду это делать, однако при случае кое-что все же добавлю. Пока же я только напомню тебе о двух поприщах, к которым ты неустанно должен себя готовить: это - парламент и дипломатия. Что до первой твоей задачи, то пока ты находишься за границей, ты можешь только добиваться чистой, правильной и изящной дикции, ясного и звучного произношения, на каком бы языке ты ни говорил. В отношении знаний, нужных тебе собственно для парламента, я позабочусь, когда ты вернешься. Что же касается иностранных дел, все, чем ты будешь занят за границей, может и должно служить этой цели. Больше всего тебе следует читать исторические книги - только отнюдь не смутную и недостоверную историю древних времен и, тем более, не эту никому не нужную естественную историю, толкующую о разных ископаемых, минералах, растениях и т. п. Нет, я говорю о полезной политической и конституциональной истории Европы за последние три с половиной столетия. Другое же, что облегчит тебе занятия иностранными делами и что не менее необходимо, чем знание древнего или современного мира - это великое знание света, манер, вежливости, обходительности и le ton de la bonne compagnie(200). С этой точки зрения тебе надлежит особенно стремиться возможно больше бывать в хорошем обществе.
То, что я скажу сейчас, покажется тебе смешным, но, тем не менее, это - очевидная истина: самое важное для тебя сейчас во всей Европе лицо - это твой учитель танцев. Ты должен научиться хорошо танцевать для того, чтобы хорошо сидеть, стоять и ходить, а все это тебе необходимо для того, чтобы нравиться. Конечно, если учесть, что ты ежедневно должен заниматься физическими упражнениями, немного читать и подолгу бывать в обществе, день твой, надо сказать, очень плотно заполнен; но у того, кто умеет распределить время, его хватит на все, а я уверен, что ты не потеряешь ни одной минуты. В твои годы все, что делают люди, отмечено силой, бодростью духа, живостью и рвением, они impigri(201), неутомимы и быстры. Разница в том, что талантливый юноша употребляет все эти счастливые способности на достижение достойных целей; он старается превзойти всех и в том, что касается сущности жизни, и в том, что относится к показной ее стороне, тогда как какой-нибудь пустой ветрогон или тупица и плут растрачивает свою юность и весь ее пыл либо на пустяки, если он человек угрюмого нрава, либо на отвратительные пороки, если цель его - одни наслаждения. Уверен, что с тобою это не может случиться: твой здравый смысл и твое хорошее поведение были для меня до сих пор надежной гарантией твоего будущего. Только веди себя в Париже так, как вел до сих пор, и пребывание твое там сделает тебя таким, каким я всегда хотел тебя видеть, настолько приблизив к совершенству, насколько возможно для человека к нему приблизиться.
Прощай, мой дорогой; не забывай писать мне раз в неделю, не как к отцу, а со всей откровенностью, как к другу.
Лондон, 28 января 1751 г.
Милый друг,
На этих днях мне прислали счет, якобы переведенный тобою на мое имя; я не сразу решился его оплатить, и не из-за суммы, а потому, что ты не прислал мне авизо, что всегда делается в подобных случаях, главным же образом потому, что не нашел на нем твоей подписи. Лицо, предъявившее мне этот счет, предложило тогда взглянуть на него еще раз, сказав, что подпись твоя на нем есть; тогда я проверил все и с помощью лупы установил: то, что я первоначально принял за чью-то обыкновенную пометку, в действительности было твоей подписью, нацарапанной самым плохим и мелким почерком, какой мне довелось видеть в жизни. Так плохо я при всем старании написать не могу, но выглядело оно приблизительно так: ^^"//й" "^г -- *<-^уг--"" Счет я все же рискнул оплатить, хотя, по правде говоря, мне легче было бы лишиться этих денег, чем знать, что ты так расписываешься. У каждого дворянина и у каждого делового человека своя определенная подпись, которой он никогда не меняет, дабы ее всегда легко можно было узнать и нелегко подделать, и подписывают все обычно несколько крупнее, чем пишут, твоя же подпись была и мельче, и хуже твоего обычного почерка. И вот я стал думать о том, какие печальные недоразумения может повлечь за собою привычка писать так худо.
Например, если бы ты написал что-нибудь таким почерком и послал в канцелярию государственного секретаря, письмо твое немедленно переправили бы к расшифровщику, решив, что оно содержит секретнейшие сведения, которые рядовому чиновнику нельзя доверить. Если бы ты написал так какому-нибудь археологу, тот (зная, что ты человек ученый), непременно бы решил, что оно написано либо руническим, либо кельтским или славянским шрифтом, и никогда бы не подумал, что это буквы современного алфавита. А если бы ты послал хорошенькой женщине написанную таким почерком poulet(202), она бы подумала, что письмо это и на самом деле пришло от какого-нибудь poulailler(203), а ведь, между прочим, от этого-то слова и происходит слово poulet, ибо Генрих IV Французский любил посылать возлюбленным billets-doux(204) со своим poulailler, якобы посылая им цыплят; вот почему эти короткие, но весьма содержательные послания и стали называться poulets.
Я часто говорил тебе, что каждый человек, у которого есть глаза и правая рука, может выработать какой угодно почерк; и совершенно очевидно, что это можешь и ты, коль скоро ты отлично умеешь писать греческим и готическим шрифтами, несмотря на то что, когда ты занимался этими языками, учителя каллиграфии у тебя не было. На родном же своем языке, хоть такой учитель у тебя и был, пишешь ты из рук вон плохо, почерком, негодным ни в делах, ни в повседневной жизни. Я отнюдь не хочу, чтобы ты непременно писал прямыми, старательно выведенными буквами, как пишут сами учителя каллиграфии; человек деловой должен уметь писать быстро и хорошо, а это зависит исключительно от практики. Поэтому я советовал бы тебе найти в Париже хорошего учителя чистописания и позаниматься с ним какой-нибудь месяц - а этого будет совершенно достаточно - потому что, честное слово, красивый, ясный деловой почерк гораздо важнее для тебя, чем ты думаешь.
Ты скажешь мне, что пишешь так плохо, потому что торопишься. На это я отвечу: а чего ради ты вообще торопишься? Человек разумный может спешить, но он никогда ничего не делает наспех: он знает, что все, что делается наспех, неизбежно делается очень плохо. Он может хотеть сделать то или иное дело возможно скорее, но он постарается, тем не менее, сделать его хорошо.
Люди мелкие начинают торопиться, когда дело, за которое они взялись, оказывается им не по плечу - а так оно чаще всего и бывает; они приходят в смятение, начинают бегать, суетиться, всем надоедать и окончательно сбиваются. Они хотят сделать все сразу и ничего не успевают. Человек же разумный прежде всего рассчитывает, сколько ему понадобится времени, чтобы сделать все хорошо, и если он спешит, то это сказывается лишь в том, что он последовательно прилагает к тому все усилия; он старается достичь своей цели спокойно и хладнокровно и не начинает другого дела прежде, чем не окончит первого. Понимаю, что ты очень занят и тебе приходится заниматься множеством самых различных вещей, но помни, было бы гораздо лучше, если бы ты сделал хотя бы половину из них хорошо, а половину не сделал вовсе, чем сделал все, но лишь кое-как. К тому же из тех считанных секунд, которые ты сможешь сберечь в течение дня, избрав себе вместо хорошего почерка плохой, никогда не соберется ничего значительного, что могло бы вознаградить тебя за бесчестие и насмешки, которые ты навлечешь на себя, если будешь писать каракулями, наподобие какой-нибудь уличной девки. Суди теперь сам: если твой отменно плохой почерк показался нелепостью даже мне, то как же на него посмотрят другие, у которых нет такого пристрастия к тебе, какое есть у меня.
Был такой папа, кажется это был папа Киги, которого высмеивали как раз за то, что он уделял много внимания мелочам, а в больших делах ничего не смыслил, почему его и прозвали maximus in minimis и minimus in maximise(205). Почему? Да потому, что он занимался мелочами тогда, когда надо было делать важнейшие дела. В настоящий период твоей жизни и при твоем положении тебе приходится заниматься только мелочами и у тебя должно войти в привычку делать их хорошо, чтобы потом, когда тебе придется думать о более значительных вещах, мелочи эти ничем не могли бы тебя отвлечь. Привыкни сейчас писать хорошо, для того чтобы впоследствии, когда тебе придется писать королям и министрам, ты мог бы думать только о том, что ты пишешь. Научись сейчас хорошо танцевать, хорошо одеваться, хорошо держать себя в обществе, чтобы потом совсем выкинуть все эти мелочи из головы, чтобы все это делалось само собой, тогда, когда это понадобится и когда тебе придется заниматься более значительными делами.
Так как я неотступно думаю обо всем, что может иметь отношение к тебе, мне пришла в голову одна мысль, которую я считаю нужным высказать сейчас, для того чтобы предотвратить те трудности, которые в противном случае могут у тебя возникнуть - вот она: по мере того, как число твоих знакомых в Париже будет расти, ты не сможешь бывать у твоих старых знакомых так часто, как бывал тогда, когда у тебя не было новых. Так, например, первое время ты, по-видимому, чаще всего бывал у госпожи Монконсейль, леди Харви и госпожи дю Бокаж. Теперь, когда ты приобрел столько новых знакомых, ты уже не сможешь бывать у них так часто, как прежде. Но, прошу тебя, не давай им ни малейшего повода думать, что ты пренебрегаешь ими или их презираешь, предпочтя им новые, более высокопоставленные и блистательные знакомства: с твоей стороны это было бы неблагодарностью и неблагоразумием, и они никогда бы тебе этого не простили. Бывай у них часто, хотя и не задерживаясь так долго, как раньше; скажи им, что, к сожалению, должен уйти, потому, что приглашен туда-то и туда-то, и долг вежливости обязывает тебя там быть, и при этом сделай вид, что тебе больше хотелось бы остаться с ними. Короче говоря, постарайся приобрести как можно больше друзей и как можно меньше врагов. Говоря о друзьях, я не имею в виду близких и закадычных друзей, которых человеку и за всю-то жизнь не набрать больше пяти-шести, но разумею друзей в обычном смысле слова, иначе говоря, людей, которые хорошего мнения о тебе и которые, исходя из своих собственных интересов, более склонны делать тебе добро, нежели зло, но и не больше. В конечном итоге я снова и снова рекомендую тебе les graces(206). Сопутствуемый ими, ты можешь в известной степени делать все, что тебе захочется - все твои поступки вызовут одобрение окружающих; если же их не будет, все твои самые большие достоинства потеряют свою силу. Постарайся войти в моду среди французов, и они сделают тебя модным человеком в городе.
