Реклама
Книги по философии
Фрэнсис Бэкон
Великое восстановление наук. Разделение наук
(страница 37)
Практическое естествознание по необходимости мы также разделим на две части. Это деление соответствует приведенному выше делению теоретического естествознания, поскольку физика и исследование действующих и материальных причин являются основой механики, а метафизика и исследование форм -- основой магии. Ибо исследование конечных причин бесплодно и, подобно деве, посвященной Богу, ничего не рождает. Нам при этом известно, что довольно часто встречается и чисто эмпирическая, практическая механика, не связанная с физикой, но эту механику мы отнесли к естественной истории, отделив ее от естественной философии. Мы говорим здесь только о той механике, которая связана с физическими причинами. Однако встречается и такого рода механика, которая не является в полной мере чисто практической, но и не соприкасается в собственном смысле слова с философией. Дело в том, что все практические изобретения, известные человечеству, либо делались случайно, а потом уже передавались от поколения к поколению, либо являются результатом сознательного поиска. Те открытия, к которым пришли сознательно, в свою очередь достигнуты либо с помощью того светоча, который дает людям знание причин и аксиом, либо путем своего рода расширения, или перенесения в другие области, или сочетания между собой сделанных ранее изобретений, а это уже дело скорее изобретательности и практического ума, чем философии. Об этом разделе, которым мы ни в коем случае не пренебрегаем, речь будет идти несколько позже в той части логики, где мы будем говорить о научном опыте (experientia literata). Во всяком случае ту механику, которую мы имеем сейчас в виду и которой беспорядочно занимался Аристотель, Герон излагает в "Пневматике" ^ наконец, о ней очень подробно пишет один из новейших исследователей, Георгий Агрикола ", в своем трактате о минералах, а также множество других ученых в сочинениях по различным специальным вопросам; так что мне в сущности ничего не остается прибавить к этому, и я не вижу, чтобы в этой части механики что-то было упущено. Единственное, что мне представляется необходимым, -- это чтобы новейшие исследователи по примеру Аристотеля продолжали в своих трудах еще более тщательную разработку этих проблем механики, останавливаясь подробнее на тех явлениях, причины которых особенно неясны или результаты особенно значительны. Но те, кто уделяет особое внимание только этим вопросам, похожи на моряков, плывущих только вдоль побережья,
...жмяся робко,
Из боязни бурь, к берегам неровным ^.
Я во всяком случае убежден, что едва ли можно что-нибудь коренным образом изменить или обновить в природе, полагаясь на какой-нибудь счастливый случай, или эксперимент, или на знание физических причин, которые осветят путь исследования. Только открытие форм способно это сделать. А если мы считаем, что та часть метафизики, которая рассматривает формы, должна получить развитие, то отсюда следует, что равным образом должна получить развитие магия, которая связана с ней. Но здесь, как мне кажется, следует потребовать восстановления древнего и почтенного значения слова "магия", которое долгое время воспринималось в дурном смысле. Ведь у персов магия считалась возвышенной мудростью, знанием всеобщей гармония природы, а те три царя, которые пришли с Востока, чтобы поклониться Христу, носили имя магов. Мы же понимаем магию как науку, направляющую познание скрытых форм на свершение удивительных дел, которая, как обычно говорят, "соединяя активное с пассивным", раскрывает великие тайны природы. Что же касается натуральной магии, о которой написано множество книг *", излагающих какие-то наивные и суеверные представления и теории о симпатиях и антипатиях вещей, о тайных и специфических свойствах, равно как и пустые по преимуществу опыты, замечательные скорее своим искусством навлекать на все покров глубокой тайны, чем по существу, то едва ли будет ошибкой сказать, что эта магия так же далека в отношении природной истины от науки, которую мы хотим создать, как далеки в отношении исторической истины книги о подвигах короля Артура Британского или Гуго Бордосского ^ и тому подобных мифических героев от "Записок" Цезаря. Ведь совершенно очевидно, что Цезарь на деле совершил более значительные подвиги. чем те, которые авторы этих книг осмелились выдумать о своих героях, только действия его носили отнюдь не сказочный характер. Такого рода учения хорошо изображает миф об Иксионе, который, думая, что он владеет Юноной, богиней могущества, обнимал лишь бесплотное облако, породившее ему кентавров и химер. Так и те, кто в безумной и неудержимой страсти стремится к тому, что им мерещится в дымке и тумане их воображения, вместо реального дела лишь тешат себя пустыми надеждами и хватаются за какие-то безобразные и чудовищные призраки. Действие этой несерьезной и выродившейся натуральной магии на людей подобно действию некоторых снотворных средств, которые не только вызывают сон, но и приносят радостные и приятные сновидения. Ведь прежде всего эта магия усыпляет человеческий разум, воспевая некие специфические свойства и тайные силы, чуть ли не посланные небом, которым обучают только шепотом; и люди перестают неустанно и неусыпно стремиться к открытию и исследованию истинных причин явлений, но легковерно успокаиваются на такого рода досужих выдумках. Во-вторых, она внушает людям бесчисленное множество приятных, но лживых, похожих на сон надежд на достижение того, чего каждый особенно желает. В то же время стоит заметить, что у этих наук, которые слишком сильно опираются на воображение и веру (таких, как магия, о которой мы говорим в настоящий момент, алхимия, астрология и т. п.), методы и теория обычно оказываются более чудовищными, чем цель и деятельность, которые они имеют в виду. Превращение серебра или ртути или какого-нибудь другого металла в золото -- вещь, в которую трудно поверить; однако значительно вероятнее, что тот, кто познает и глубоко изучит природу тяжести, желтого цвета, ковкости и растяжимости, неподвижного и изменчивого, кто тщательно исследует составляющие элементы и растворители минералов, сможет после долгих, требующих больших усилий и изобретательности экспериментов в конце концов создать золото, чем тот, кто надеется за несколько минут превратить в золото другие металлы с помощью нескольких капель чудесного эликсира, способного будто бы усовершенствовать природу и освободить ее от всего, что ей мешает. Подобным же образом нелегко поверить в отсрочку старости или восстановление юности. Однако значительно более вероятно предположить, что человек, хорошо знающий природу процессов усыхания (arefactiones) и пагубное действие духов на плотные части тела, изучивший природу процессов усвоения пищи и питания, знающий, какое питание полезнее, какое вреднее, уяснивший также природу духов (spiritus) и своего рода телесного пламени, то пожирающего тело, то восстанавливающего его силы, скорее сумеет с помощью определенной диеты, ванн, натираний, нужных лекарств, соответствующих упражнений и тому подобного продлить жизнь или в какой-то мере восстановить силы юности, чем тот, кто надеется этого достичь несколькими каплями или крупицами какой-нибудь драгоценной жидкости или квинт-эссенций. Опять-таки люди, пожалуй, не сразу и не так легко согласятся с тем, что звезды определяют человеческие судьбы; а что касается того, будто час рождения (который очень часто по множеству естественных причин может наступить или немного раньше, или немного позже) решает судьбу всей жизни или что час исследования оказывает влияние на сам предмет исследования, то это уже чистейшие пустяки. Но человеческий род столь надменен и самоуверен, что не только берется за невозможное, но и надеется, что ему удастся легко, без напряжения и пота, как бы забавляясь, выполнить самые трудные дела. Но о магии сказано достаточно; мы очистили от позора сам термин и показали истинный облик этой науки, отделив его от ложного и недостойного.
Существуют еще два очень важных приложения к этой части практического учения о природе. Первое -- необходимо создать опись всех человеческих богатств, в которую должны быть включены и коротко перечислены все существующие и находящиеся в распоряжении человечества блага и богатства независимо от того, являются ли они дарами природы или произведениями человеческого искусства; сюда же следует присоединить и все то, что, как известно, некогда существовало, а теперь погибло; это необходимо для того, чтобы люди, приступая к новым открытиям, не тратили понапрасну усилия на то, что уже известно и существует. Этот список будет еще более удачным и полезным, если в него включить перечень того, что, по общему мнению, считается невозможным ни в каком виде, а также перечень вещей, казалось бы почти невозможных, но тем не менее существующих. Первый перечень должен способствовать обострению человеческой изобретательности, второй же -- до известной степени направлять ее, чтобы все желательные и возможные вещи быстрее превратить в действительные. Второе -- необходимо создать перечень тех экспериментов, которые являются особенно полезными и способствуют, и пролагают путь к новым открытиям. Например, опыт искусственного замораживания воды с помощью льда и черной соли имеет бесконечно важное значение. Ведь он раскрывает тайну процесса уплотнения, а трудно найти что-нибудь более плодотворное для человечества. Ведь мы обладаем огнем как средством разряжения, но процесс уплотнения продолжает оставаться неясным. Если такого рода полезные эксперименты составят специальный каталог, то это в очень значительной степени сократит путь к новым открытиям.
О математике -- великом приложении к естественной философии, как теоретической, так и практической. Причины, по которым она должна быть отнесена к приложениям, а не к основным наукам. Разделение математики на чистую и смешанную
Аристотель прекрасно сказал, что "физика и математика рождают практику, т. е. механику" ^. Поэтому, поскольку мы уже рассмотрели как теоретическую, так и практическую части науки о природе, следует здесь сказать о математике, которая является вспомогательной дисциплиной для той и другой. Правда, обычно ее рассматривают как третью часть философии после физики и метафизики, но если бы мы, пересматривая сейчас систему наук, собирались отнести математику к числу основных и определяющих наук, то было бы, как мне кажется, более соответствующим и природе самого дела, и ясности классификации определить математику как раздел метафизики. Ведь количество, которое составляет предмет математики, приложенное к материи, является своего рода мерой природы и одной из причин множества явлений в природе, поэтому его следует отнести к сущностным формам. Фигуре же и числам древние придавали такое большое значение, что Демокрит видел основу всего разнообразия вещей прежде всего в фигурах атомов, а Пифагор утверждал, что природа вещей складывается из чисел. А между тем несомненна истина, что среди всех природных форм (в том смысле, в каком мы их понимаем) количество является наиболее абстрактной и легче других отделимой от материи формой, и именно это обстоятельство стало причиной более тщательной разработки и более глубокого исследования этой категории по сравнению со всеми остальными формами, значительно глубже скрытыми в материи. Поскольку же человеческий ум от природы (к великому, правда, ущербу для развития науки) предпочитает свободное поле общих истин густым зарослям и лесам частных проблем, то трудно было найти что-либо увлекательнее и приятнее математики для того, чтобы удовлетворить это стремление человеческого ума выйти на широкий простор размышлений. И хотя все это вполне соответствует истине, однако, поскольку мы заботимся не только об истине и порядке изложения, но и пользе и выгоде для людей, представляется более правильным, имея в виду огромное значение математики и для физики, и для метафизики, и для механики, и для магии, отнести ее в приложения ко всем этим наукам и определить как вспомогательную для них дисциплину. Сделать это нас в какой-то мере побуждает и общеизвестное высокомерие и самодовольство математиков, стремящихся к тому, чтобы их наука фактически господствовала над физикой. Ведь как-то так случилось, что математика и логика, которые должны были бы быть служанками физики, теперь, кичась перед нею своей точностью, претендуют на господство над ней. Но нам сейчас следует не столько заботиться о месте и значении этой науки, сколько рассмотреть самое сущность ее. Обратимся к этому вопросу.