Реклама
Книги по философии
Фрэнсис Бэкон
Великое восстановление наук. Разделение наук
(страница 79)
Притча XXXI
"Не будь слишком справедлив и мудрее, чем нужно; зачем тебе губить себя раньше времени" ^.
Объяснение
Бывают времена, как говорит Тацит, "когда великие добродетели означают вернейшую гибель" ^. И это случается с людьми, выдающимися своей добродетелью и справедливостью, порой внезапно, порой же так, что это можно предвидеть уже заранее. Ну а если сюда присоединится еще и благоразумие, т. е. если эти люди еще и осторожны и тщательно заботятся о собственной безопасности, то это им дает лишь то преимущество, что гибель обрушивается на них внезапно как результат глубоко скрытых и тайных козней, дающих возможность избежать осуждения и в то же время совершить неожиданное нападение. Что же касается слова "слишком", которое употребляется в этой притче, то (имея в виду, что это слова не какого-нибудь Периандра ^, а Соломона, который часто указывает на зло в человеческой жизни, но никогда не учит ему) его следует понимать как сказанное не о самой справедливости и мудрости (в которых не может быть ничего "слишком"), но о ничтожном и отвратительном тщеславии и стремлении показать себя обладающим этими добродетелями. Нечто подобное имеет в виду Тацит, говоря о Лепиде и считая настоящим чудом, что он ни разу не произнес ни одной раболепной фразы и тем не менее не пострадал в столь страшную эпоху. Он говорит: "Я начинаю размышлять, зависит ли только от рока, или это и в нашей власти, найти некий средний путь между отвратительным раболепием и упрямой непреклонностью, свободный одновременно и от опасности, и от позора?" ^
Притча XXXII
"Дай мудрецу возможность, и у него прибавится мудрости" ^.
Объяснение
Пословица устанавливает различие между той мудростью, которая созрела и стала неотъемлемой принадлежностью человека, и той, которая только слегка скользит в мозгу или о которой говорят, но которая еще не пустила глубоких корней. Ведь первая, как только представится случай, где бы она могла проявить себя, тотчас же пробуждается, принимается за дело, растет так, что, кажется, превосходит самое себя; вторая же, которая до того, как представился случай показать себя, была бодрой и энергичной, теперь приходит в изумление и смущение, так что даже тот, кто считал, что он обладает ею, начинает сомневаться, не были ли его представления о ней чистейшей фантазией и пустыми мечтами.
Притча XXXIII
"Кто громко хвалит друга своего с раннего утра, будет для него проклятием" ^.
Объяснение
Умеренные, своевременные и заслуженные похвалы очень много значат для репутации и положения людей; неумеренные же, крикливые и несвоевременные не приносят никакой пользы, более того, они, как говорит притча, чрезвычайно вредны. Во-первых, они явно выдают себя, показывая, что они или рождены чрезмерным пристрастием, или намеренно преувеличены скорее для того, чтобы фальшивыми славословиями заслужить расположение этого человека, чем для того, чтобы воздать ему должное. Во-вторых, сдержанные и скромные похвалы как бы приглашают присутствующих добавить к ним еще что-нибудь, несдержанные же и чрезмерные заставляют, наоборот, что-то убавить и преуменьшить. В-третьих (и это самое главное), они порождают зависть к тому, кого слишком хвалят, потому что создается впечатление, что все эти чрезмерные похвалы преследуют цель обидеть и оскорбить других, которые в не меньшей степени их заслуживают.
Притча XXXIV
"Как в воде отражается лицо, так сердца людей понятны для мудрых" ^.
Объяснение
Притча говорит об отличии умов мудрецов от умов остальных людей, сравнивая первые с гладью воды или зеркалом, которые отражают вид. и образы вещей, а вторые уподобляя земле или необработанному камню, в которых ничего не отражается. Сравнение души мудрого человека с зеркалом тем более метко, что в зеркале можно вместе с образами других людей увидеть и свой собственный образ, а это без помощи зеркала недоступно даже самим глазам. Поэтому если ум мудрого человека настолько гибок и проницателен, что способен наблюдать и познавать бесчисленное множество других умов и характеров, то остается только приложить максимум усилий к тому, чтобы и методы наблюдений были столь же разнообразны, как и их объекты.
К тысячам сможет сердец умный ключи подыскать ".
На этих пословицах Соломона мы задержались, быть может, несколько дольше, чем это было необходимо для простой иллюстрации, но нас слишком увлекло значение самой темы и величие автора.
Не только у евреев, но и у других древних народов мудрецы очень часто, сделав какое-то наблюдение, которое могло бы быть полезным в жизни людей, выражали его в краткой и чеканной форме какой-нибудь сентенции, притчи или даже мифа. Но что касается мифов, то (как было сказано в другом месте ^) они в свое время заменяли собой и пополняли недостаток примеров, но теперь, когда мы в изобилии обладаем историческим материалом, появился более правильный и быстрый путь к поставленной цели. Наиболее подходящим методом изложения, лучше всего отвечающим столь разнообразному и многочисленному материалу, который охватывается трактатом, посвященным деловым отношениям и известным случаям, является тот, который избрал Макиавелли для изложения политических вопросов, а именно наблюдения или, как говорят, рассуждения на материале тех или иных исторических примеров. Ибо знание, которое совсем недавно, буквально на наших глазах было извлечено из частных фактов, лучше других знает обратный путь к этим фактам; и, конечно же, значительно больший результат достигается тогда, когда рассуждения и размышления вытекают из примеров, чем тогда, когда пример лишь иллюстрирует рассуждение. И это вопрос не только порядка изложения, но и самого существа дела. Ведь когда пример выступает как основа всех рассуждений, он обычно излагается наиболее подробно, знакомя нас со всей суммой обстоятельств, а это иной раз заставляет изменить ход рассуждения, а иногда дополняет его, что делает этот пример образцом для подражания и практической деятельности. Когда же, наоборот, примеры приводятся лишь для подтверждения рассуждения, они излагаются кратко и сухо и, подобно рабам, лишь исполняют волю рассуждения.
Но вот какого рода различие было бы весьма интересно отметить: если всеобщая история дает нам великолепный материал для рассуждений на политические темы, подобный трактату Макиавелли, то факты из жизнеописаний прекрасно могут быть использованы как прецеденты деловой практики, поскольку этот жанр охватывает все разнообразие конкретных случаев и событий, от самых важных до самых незначительных. Но это не все; можно найти еще более подходящий материал для выработки предписаний в деловой практике, чем тот, который дают нам оба этих вида истории. Мы имеем в виду письма, но, разумеется, содержательные и серьезные, такие, как письма Цицерона к Аттику и некоторые другие, потому что письма дают нам обычно более живое и точное представление о событиях, чем хроники и жизнеописания. Таким образом, мы сказали все и о содержании, и о форме первого раздела учения о деловых отношениях, которое исследует известные случаи и которое, как мы считаем, должно быть создано.
Есть и другой раздел того же учения, который так же отличается от первого, о котором мы говорили, как отличаются понятия "быть мудрым" и "быть мудрым для себя". Первое как бы направлено от центра к окружности, второе -- от окружности к центру. Ведь существует определенное умение давать советы другим и существует умение заботиться о собственных делах; они иногда совмещаются, но чаще не совпадают. Многие весьма разумно ведут собственные дела, но совершенно беспомощны в управлении государством и не способны даже дать разумного совета другим; они похожи на муравьев -- существ, хорошо умеющих заботиться о самих себе, но очень вредных для сада. Эта способность "быть разумным для себя" была прекрасно известна еще самим римлянам, хотя они умели в то же время наилучшим образом заботиться и об интересах родины. Поэтому комический поэт говорит: "Ведь, ей-Богу, мудрец сам создает свое счастье!"^ Это даже стало у них пословицей: "Каждый человек -- кузнец собственного счастья" ", а Ливий приписывает это качество Катону Старшему: "В этом человеке была такая сила ума и таланта, что, где бы он ни родился, он, вероятно, сам создал бы себе счастье" ^.
Этот род мудрости, если его слишком подчеркивать и выставлять напоказ, всегда рассматривается не только как "неполитичный", но даже как в чем-то несчастливый и зловещий. Это можно видеть на примере афинянина Тимофея, который, совершив немало славных деяний во славу и на пользу своего государства и отчитываясь перед народом о своей деятельности (как это было в то время принято), рассказ о каждом из своих дел завершал следующими словами: "Но в этом нет никакой заслуги фортуны" ^. И случилось так, что впоследствии у него никогда не было ни в чем удачи. Конечно, ведь эти слова слишком заносчивы и звучат высокомерно, подобно словам Иезекииля о фараоне: "Ты говоришь, это моя река и сам я создал самого себя", или словам пророка Аввакума: "Они радуются и приносят жертвы собственным сетям" ^, или еще словам поэта о "презирателе богов" Мезенции:
Будь мне за бога рука! Да поможет мне дрот, что колеблю ".
Наконец, Юлий Цезарь никогда, насколько мне известно, не выдавал безумия своих тайных помыслов, за исключением одного случая. Когда предсказатель стал говорить ему, что расположение внутренностей жертвы неблагоприятно, он тихо проворчал: "Будет благоприятно, если я захочу" "^, и эти слова не намного опередили его трагическую гибель. Действительно, эта чрезмерная самоуверенность, как мы уже сказали, не только нечестива, но и зловеща. Поэтому великие и истинно мудрые люди предпочитали все свои успехи приписывать своему счастью, а не достоинствам и энергии: так, Сулла дал себе прозвище "счастливый", а не "великий", а Цезарь (на этот раз удачнее), обращаясь к кормчему корабля, сказал: "Ты везешь Цезаря и его счастье" ".
