Реклама
Книги по философии
Герберт Спенсер
Опыты научные, политические и философские. Том 2
(страница 3)
"Высочайшая математическая идея или основной принцип всей математики есть нуль=О".
"Нуль сам по себе ничто. Математика имеет в основе своей ничто и, следовательно, возникает из ничего".
"Поэтому возможно, чтобы из ничего возникло нечто; потому что математика, состоящая из положений, представляет собою нечто по отношению к нулю".
Посредством подобных "следовательно" и "поэтому" философствуют люди, когда они "переосмысливают великую мысль творения". Посредством догматов, которые имеют притязание быть доводами, ничто сделано производителем математики, а облекая математику материей, мы получаем Вселенную. Если мы станем отрицать, как мы и в самом деле отрицаем, чтобы высочайшая математическая идея была нуль; если, с другой стороны, мы станем утверждать, как мы и в самом деле утверждаем, что основная идея всей математики есть идея равенства, - то вся космогония Окена исчезает. Здесь мы можем видеть отличительную особенность германского метода мышления в этих предметах, - незаконнорожденного априористического метода, как бы его можно было назвать. Истинный априористический метод выставляет положения, отрицание которых немыслимо; незаконный же априористический метод выставляет или такие положения, отрицание которых не непостижимо, или положения, подобные положениям Окена, которых утверждение непостижимо.
Нет надобности далее продолжать этот анализ. Мы могли бы в подробности описать ступени, по которым Окен дошел до заключений, что "планеты суть сгущенные цвета, потому что они суть сгущенный свет; что сфера есть протяженное ничто"; что тяжесть есть "весомое ничто, тяжелая сущность (эссенция), стремящаяся к центру"; что "земля есть тождественное, вода - безразличное, воздух - различное, или первая есть - центр, вторая - радиус, а третий - поверхность всеобщего шара или огня". Делать замечания на эти положения было бы столь же нелепо, как нелепы самые положения. Перейдем к другой германской системе познания, к системе Гегеля.
Простой факт, что Гегель ставит Якова Бема наравне с Бэконом, достаточен, чтобы доказать, что его точка зрения далеко отстоит от той, которая обыкновенно считается научной, - в сущности, так далеко, что не легко найти общее основание для критики. Те, которые думают, что дух человека образуется соответственно окружающим вещам и действием этих вещей, неизбежно недоумевают, как относиться к людям, подобным Гегелю и Шеллингу, которые утверждают, что окружающие вещи суть отвержденный дух; что природа есть "окаменелый разум"; однако же бросим беглый взгляд на классификацию Гегеля. Он разделяет философию на три части.
1) Логика, или наука об идее в самой себе, чистой идее.
2) Философия природы, или наука об идее, рассматриваемой под другой ее формой, - об идее, как природе.
3) Философия духа, или наука об идее в ее возвращении к самой себе.
Из них вторая разделяется на естественные науки, под их обыкновенными названиями; в более подробной форме ряд идет так: логика, механика, физика, органическая физика, психология.
Теперь, если мы будем верить вместе с Гегелем: во-первых, что мысль есть истинная сущность человека, во-вторых, что мысль есть сущность мира и что, таким образом, в нем нет ничего, кроме мысли, - в таком случае его классификация, начинающаяся наукой о чистой мысли, может быть принята. Иначе же является очевидное возражение против этого распределения, состоящее в том, что мысль подразумевает мыслимые вещи, что не может быть логической формы без чего-либо подлежащего опыту, что наука об идее и наука о вещах должны иметь одновременное начало. Однако Гегель предвидит это возражение и в своем упорном идеализме утверждает истинность противного, т. е. что все содержимое в формах должно быть мыслью, чтобы стать чем-нибудь; что логические формы суть основания всех вещей.
Неудивительно, что, исходя из таких посылок и умозаключая по этому способу, Гегель доходит до странных заключений. Из пространства и времени он строит движение, материю, отталкивание, протяжение, тяжесть и инерцию. Затем он переходит к логическому развитию Солнечной системы и далеко расходится с Ньютоновой теорией. Путем силлогизма он доходит до убеждения, что планеты суть наиболее совершенные из небесных тел; и, не будучи в состоянии ввести звезды в свою теорию, говорит, что они только формальные бытия, а не живое вещество и что в сравнении с Солнечной системой они так же мало заслуживают внимания, как накожная сыпь или рой мух {Несколько любопытно, что автор сочинения Многочисленность миров, преследуя совершенно другие цели, привел себя к подобным же заключениям.}. Столь несообразные результаты можно было бы оставить, как сами себя опровергающие; но мыслители этого класса не смущаются тем, как бы далеко ни расходились их выводы с установленными мнениями. Единственно действительный способ рассмотрения систем, подобных системе Гегеля, состоит в том, чтобы доказать, что они сами себя разрушают, что на первых своих ступенях они покидают тот самый авторитет, на котором основываются все последующие ступени. Если Гегель думает (а он это, очевидно, думает), что он развивает свою схему путем рассуждения, т. е. что он представляет последовательные выводы как необходимо следующие из известных посылок, - то он тем самым предполагает постулат, что верование, которое необходимо вытекает из известного предшествующего, есть истинное верование; если затем противник на один из его выводов возразил, что хотя противоположное и не может быть мыслимо, но оно истинно, - то такое возражение Гегель счел бы нерациональным. Однако процедура, которую он таким образом осудит, как разрушающую всякое мышление, есть именно процедура, представляющаяся в изложении его собственных основных начал. Человечество оказывается неспособным понять, чтобы могла быть мысль без мыслимой вещи. Гегель, однако же, утверждает, что может быть мысль без мыслимой вещи. Высший критерий истинности положения - неспособность человеческого ума понять отрицание его, - во всех других случаях признаваемый им за непогрешимый, он признает слабым там, где это ему удобно, и в то же самое время отрицает у противника право следовать его примеру. Если он властен устанавливать догматы, прямо отрицающие то, что признано человеческим сознанием, то и противник его также властен останавливать на каждом шагу его рассуждение замечанием, что хотя отдельный вывод, делаемый им, как для его ума, так и для всех умов кажется необходимо следующим из посылок, однако он ложен, а противный вывод верен. Или - поставим дилемму в другой форме: если он исходит из непонятных положений, то с равным удобством может и все последующие свои положения сделать непонятными, т. е. на каждой ступени своего умозаключения выводит следствие, прямо противоположное тому, которое, по-видимому, должно бы вытекать отсюда.
Так как гегелевский способ процедуры убивает себя по самому существу своему, то и гегелевская классификация, основанная на нем, ниспровергается. Рассмотрим теперь классификацию Конта.
Все читатели Конта должны допустить, что он представляет нам распределение наук, которое, будучи не похоже на все предшествующие, требует почтительного рассмотрения. Как ни далеко мы расходимся с ним, мы охотно признаем широту его воззрений, ясность его рассуждений и ценность его умозрений, как содействующих умственному прогрессу. Если б мы верили в возможность линейного распределения наук, мы приняли бы распределение Конта. Его основные положения совершенно понятны и если не истинны, то имеют значительное подобие истины. Последовательные ступени его рассуждения согласованы логически; заключения свои он подтверждает значительным числом доказательств, которые, пока они не исследованы критически и не встречают противоположных доказательств, подтверждают, по-видимому, его положения. Но стоит только принять антагонистическое положение, какое должно приниматься относительно новых доктрин, - приниматься в том убеждении, что если эти доктрины истинны, то они окрепнут от победы над противниками, - стоит только испытать его главные доктрины или другими фактами, а не теми, которые он указывает, или его собственными, но иначе примененными, чтобы обнаружить несостоятельность этих доктрин. Мы намерены поступить таким образом с общим принципом, на котором он основывает свою иерархию наук.
Во второй главе своего Курса позитивной философии Конт говорит: "Наша задача состоит в том, чтобы найти единственный рациональный порядок во всей массе возможных систем.. Этот порядок определяется степенью простоты или - что то же самое - общности их явлений". И распределение, выводимое им, идет таким образом: математика, астрономия, физика, химия, физиология, социальная физика. "Это, - утверждает он, - есть истинная филиация наук." Он утверждает далее, что начало прогрессивного движения от большей к меньшей степени общности, "обусловливающее такое распределение всей массы наук, распределяет также и части каждой науки". Наконец, он утверждает, что градации между науками и их частями, установленные таким образом a priori, "находятся в существенном соответствии с порядком, который самопроизвольно установился между отраслями естествознания или, другими словами, что он соответствует порядку исторического развития.
Сравним эти положения с фактами. Чтобы быть совершенно беспристрастными, мы не будем делать выбора, а остановимся в нашем сравнении на ближайшем отделе, трактующем о первой науке - математике, и не будем ничем пользоваться, кроме собственных фактов Конта и то последующие ступени. Если Гегель думает (а он это, очевидно, думает), что он развивает свою схему путем рассуждения, т. е. что он представляет последовательные выводы как необходимо следующие из известных посылок, - то он тем самым предполагает постулат, что верование, которое необходимо вытекает из известного предшествующего, есть истинное верование; если затем противник на один из его выводов возразил, что хотя противоположное и не может быть мыслимо, но оно истинно, - то такое возражение Гегель счел бы нерациональным. Однако процедура, которую он таким образом осудит, как разрушающую всякое мышление, есть именно процедура, представляющаяся в изложении его собственных основных начал. Человечество оказывается неспособным понять, чтобы могла быть мысль без мыслимой вещи. Гегель, однако же, утверждает, что может быть мысль без мыслимой вещи. Высший критерий истинности положения - неспособность человеческого ума понять отрицание его, - во всех других случаях признаваемый им за непогрешимый, он признает слабым там, где это ему удобно, и в то же самое время отрицает у противника право следовать его примеру. Если он властен устанавливать догматы, прямо отрицающие то, что признано человеческим сознанием, то и противник его также властен останавливать на каждом шагу его рассуждение замечанием, что хотя отдельный вывод, делаемый им, как для его ума, так и для всех умов кажется необходимо следующим из посылок, однако он ложен, а противный вывод верен. Или - поставим дилемму в другой форме: если он исходит из непонятных положений, то с равным удобством может и все последующие свои положения сделать непонятными, т. е. на каждой ступени своего умозаключения выводит следствие, прямо противоположное тому, которое, по-видимому, должно бы вытекать отсюда.
