Реклама
Книги по философии
Эразм Роттердамский
Похвала глупости
(страница 21)
Отвергая авторитеты позднесредневековой схоластики, он неустанно издавал труды первые отцов церкви. Отредактировать и издать девять томов сочинений св. Иеронима стоило Эразму, по его собственному замечанию, больше труда, чем автору их написать. Это обращение к первоисточникам было формой движения вперед, так как множило в умах сомнения в бесспорности установленных церковью догм, относительно которых, как оказывалось, во многом расходились и сами отцы церкви. Но тем самым Эразм обосновывал принцип широкой терпимости в вопросах веры, которые -- за исключением немногих самых общих положений -- должны были, по его мнению, стать частным делом каждого верующего, делом его свободной совести и разумения. Призывая своих последователей переводить Библию на новые языки и оставляя за каждым верующим право разобраться в священном писании как единственном источнике веры, Эразм открывал доступ в святая святых богословия всякому христианину, а не только первосвященникам теологии.
Но это было подкопом под устои единой и монолитной церкви. "Очищенная" от языческого "внешнего христианства", обоснованная филологическим анализом, новая теология объективно расчищала путь деизму и вела к отказу от всякой догматики. Не удивительно, что в "эразмизме", осужденном церковью уже в XVI веке, католические и протестантские теологи находили и арианскую ересь (отрицание божественности Христа) и пелагианство (сомнение в спасении верой, в исключительной роли благодати). И хотя сам Эразм вполне искренне отстаивал свою ортодоксальность, его убеждение в бесплодности изощренных словопрений, его равнодушие к неразрешимым противоречиям в вопросе о триединстве, пресуществлении и т. д., к спорам о спасении верой или добрыми делами, его ирония по адресу всяких окончательных и общеобязательных суждений -- все это сеяло скепсис и подрывало основы церкви и христианства в целом.
Влияние Эразма на современников было огромным. Его иногда сравнивают с влиянием Вольтера в XVIII веке. Лучше всех других гуманистов Эразм оценил могучую силу книгопечатания, и его деятельность неразрывно связана с такими известными типографами XVI века, как Альд Мануций, Фробен, Бадий. С помощью печатного станка -- "почти божественного инструмента", как его называл Эразм, -- он выпускал в свет одно произведение за другим и руководил благодаря живым связям с гуманистами всех стран (о чем свидетельствуют одиннадцать томов его переписки) некоей "республикой гуманитарных наук", подобно тому, как в XVIII веке Вольтер возглавил просветительское движение. Десятки тысяч экземпляров книг Эразма были его оружием в борьбе с целой армией монахов и теологов, неустанно против него проповедовавших и отправлявших на костер его последователей.
Всей своей деятельностью, в особенности начиная с 1511 года, когда появляется "Похвальное слово Глупости", Эразм способствовал тому, что в его время "духовная диктатура церкви была сломлена" [Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XIV, М. -- Л. 1931, стр. 476]. В XVI веке это сказалось прежде всего в возникновении протестантской церкви. Поэтому, когда в Германии вспыхнула реформация (1517), ее сторонники были уверены, что Эразм выступит в ее защиту и своим всеевропейским авторитетом укрепит реформаторское движение.
Несколько лет Эразм уклонялся от прямого ответа на этот волновавший всех современников вопрос. Но, наконец (1524), решительно разошелся с Лютером, заняв в религиозных распрях нейтральную позицию, которую сохранил до конца дней. За это он навлекает на себя обвинение в измене делу веры и насмешки как со стороны католиков, так и протестантов. В позиции Эразма впоследствии усматривали только нерешительность и недостаток смелости. Несомненно, личные качества Эразма, на которые наложили отпечаток условия его рождения и обстоятельства жизни [Эразм был незаконнорожденным сыном бюргера. Пятно "бастарда", положение почти беглого монаха и скитания по чужим странам в известной мере определили его дипломатическую осторожность], сыграли здесь известную роль. Но так же несомненно, что идеалы Эразма и Лютера -- последний во многом остался до конца питомцем схоластического богословия -- были слишком различны даже в вопросах реформы церкви, а тем более в общих вопросах нравственности и понимания жизни.
Об этом свидетельствует уже "Похвала Глупости", где свободная мысль гуманизма выходит далеко за пределы узкой тенденции протестантизма.
Со слов самого Эразма мы знаем, как возникла у него идея "Похвалы Глупости".
Летом 1509 года он покинул Италию, где провел три года, и направился в Англию, куда его приглашали друзья, так как им казалось, что в связи с восшествием на престол короля Генриха VIII открываются широкие перспективы для расцвета наук.
Эразму уже исполнилось сорок лет. Два издания его "Поговорок", трактат "Руководство христианскому воину", переводы древних трагедий доставили ему европейскую известность, но его материальное положение оставалось по-прежнему шатким (пенсии, которые он получал от двух меценатов, выплачивались крайне нерегулярно). Однако скитания по городам Фландрии, Франции и Англии и в особенности годы пребывания в Италии расширили его кругозор и освободили от педантизма кабинетной учености, присущего раннему германскому гуманизму. Он не только изучил рукописи богатых итальянских книгохранилищ, но и увидел жалкую изнанку пышной культуры Италии начала XVI века. Гуманисту Эразму приходилось то и дело менять свое местопребывание, спасаясь от междоусобиц, раздиравших Италию, от соперничества городов и тиранов, от войн папы с вторгшимися в Италию французами. В Болонье, например, он был свидетелем того, как воинственный папа Юлий II, в военных доспехах, сопровождаемый кардиналами, въезжал в город после победы над противником через брешь в стене (подражая римским цезарям), и это зрелище, столь неподобающее сану наместника Христа, вызвало у Эразма скорбь и отвращение. Впоследствии он недвусмысленно зафиксировал эту сцену в своей "Похвале Глупости" в конце главы о верховных первосвященниках.
Впечатления от пестрой ярмарки "повседневной жизни смертных", где Эразму приходилось выступать в роли наблюдателя и "смеющегося" философа Демокрита, теснились в его душе на пути в Англию, чередуясь с картинами близкой встречи с друзьями -- Т. Мором, Фишером и Колетом. Эразм вспоминал свою первую поездку в Англию, за двенадцать лет перед этим научные споры, беседы об античных писателях и шутки, которые так любил его друг Т. Мор.
Так возник необычайный замысел этого произведения, где непосредственные жизненные наблюдения как бы пропущены через призму античных реминисценций. Чувствуется, что госпожа Глупость, произносящая автопанегирик, уже читала "Поговорки", вышедшие за год до этого новым расширенным изданием в знаменитой типографии Альда Мануция в Венеции.
В доме Мора, где Эразм остановился по приезде в Англию, за несколько дней, почти как импровизация, было написано Это вдохновенное произведение. "Мория, -- по выражению одного нидерландского критика, -- родилась подобно ее мудрой сестре Минерве-Палладе": она вышла во всеоружии из головы своего отца.
Как и во всей гуманистической мысли и во всем искусстве Эпохи Возрождения -- той ступени развития европейского общества, которая отмечена влиянием античности--в "Похвале Глупости" встречаются и органически сливаются две традиции, -- и это видно уже в самом названии книги.
С одной стороны, сатира написана в форме "похвального слова", которую культивировали античные писатели. Гуманисты возродили эту форму и находили ей довольно разнообразное применение. Иногда их толкала к этому зависимость от меценатов, и сам Эразм не без отвращения, как он признается, написал в 1504 г. такой панегирик Филиппу Красивому, отцу будущего императора Карла V. В то же время, еще в древности искусственность этих льстивых упражнений риторики -- "нарумяненной девки", как называл ее Лукиан, -- породила жанр пародийного похвального слова, образец которого оставил нам, например, тот же Лукиан ("Похвальное слово мухе"). К жанру иронического панегирика (наподобие известной в свое время "Похвалы Подагре" нюрнбергского друга Эразма В. Пиркгеймера) внешне примыкает и "Похвальное слово Глупости".
Но гораздо более существенно влияние Лукиана на универсально критический дух этого произведения. Лукиан был самым любимым писателем гуманистов, и Эразм, его почитатель, переводчик и издатель, не случайно заслужил у современников репутацию нового Лукиаиа, что означало для одних остроумного врага предрассудков, для других -- опасного безбожника. Эта слава закрепилась за ним после опубликования "Похвального слова".
С другой стороны, тема Глупости, царящей над миром,-- не случайный предмет восхваления, как обычно бывает в шуточных панегириках. Сквозной линией проходит эта тема через поэзию, искусство и народный театр XV--XVI века. Любимое Зрелище позднесредневекового и ренессансного города -- это карнавальные "шествия дураков", "беззаботных ребят" во главе с Князем Дураков, Папой-Дураком и Дурацкой Матерью, процессии ряженых, изображавших Государство, Церковь, Науку, Правосудие, Семью. Девиз этих игр -- "Число глупцов неисчислимо". Во французских "соти" ("дурачествах"), голландских фарсах или немецких "фастнахтшпилях" (масленичных играх) царила богиня Глупость: глупец и его собрат шарлатан представляли, в различных обличиях, все разнообразие жизненных положений и состояний. Весь мир "ломал дурака". Эта же тема проходит и через литературу. В 1494 году вышла поэма "Корабль Дураков" немецкого писателя Себастьяна Брандта -- замечательная сатира, имевшая громадный успех и переведенная на ряд языков (в латинском переводе 1505 г. за 4 года до создания "Похвального слова Глупости" ее мог читать Эразм). Эта коллекция свыше ста видов глупости своей энциклопедической формой напоминает произведение Эразма. Но сатира Брандта -- еще полусредневековое, чисто дидактическое произведение. Намного ближе к "Похвальному слову" тон свободной от морализации жизнерадостной народной книги "Тиль Эйленшпигель" (1500). Ее герой под видом дурачка, буквально исполняющего все, что ему говорят, проходит через все сословия, через все социальные круги, насмехаясь над всеми слоями современного общества. Эта книга уже знаменует рождение нового мира. Мнимая глупость Тиля Эйленшпигеля только обнажает Глупость, царящую над жизнью, -- патриархальную ограниченность и отсталость сословного и цехового строя. Узкие рамки этой жизни стали тесны для лукавого и жизнерадостного героя народной книги.
