Filosofa.net

В биографии многих русских людей XVIII века есть сходные внешние черты : всюду поразительно раннее созревание, быстрое овладение всем значительным в западной культуре. В качестве примера возьмём молодую княгиню Дашкову, ставшую позже прези­дентом Академии наук: она была широко образована, знала не­сколько языков, во время пребывания в Западной Европе была в самых дружественных отношениях с выдающимися писателями того времени . Быстрота, с какой русские люди овладевали важ­нейшими результатами западной культуры, с какой они выхо­дят один за другим на путь самостоятельного творчества,— по­разительна. Но в этой быстроте было и другое: отрываясь от церковного уклада жизни, русские люди в первое время попада­ли в безоговорочный плен Западу, не имея у себя никаких за­чатков для выработки самостоятельного типа жизни. Вот поче­му долго на Руси было так много слепого подражания Западу; по позднему выражению Хомякова, было так много «комиче­ской восторженности», доводившей до нелепостей.

Русские оказались очень восприимчивы и к философской культуре Запада. Изучение этого проникновения в Россию фило­софских идей Запада (преимущественно Франции, но также и Германии и Англии) начато давно, имеется очень большая лите­ратура об этом, но цельной картины всего философского движе­ния в России XVIII века еще нет . Это философское движение было сложно, даже запутанно; наивное и глубокое, большое и ничтожное сплетались вместе, в духе упрощенного эклектиз­ма. Но было бы большой ошибкой весь XVIII век в России ха­рактеризовать в тонах философского эклектизма. Вместе с тем различные течения XVIII века оказались очень типичными для всей будущей русской философии — в них проявились черты, которые позже выступили с большей отчётливостью и закон­ченностью.

Отметим лишь главные течения в философском движении XVIII века, касаясь лишь по­путно представителей этих течений. В общем, можно отметить следующие основные течения в фило­софском движении в России в XVIII веке:

1) то, что можно на­звать «русским вольтерианством» и в чем надо различать скеп­тицизм и «вольнодумство» от более серьезного «вольтерианства».

Термин этот, утвердившийся в русской литературе (и жизни), очень недостаточно и односторонне выражает сущность этого течения, из которого впоследствии оформились как идей­ный радикализм, так и существенно отличный от него «ниги­лизм»;

2) второе течение определялось потребностью создать новую идеологию национализма, ввиду крушения прежней цер­ковной идеологии.

Одни искали нового обоснования национа­лизма в «естественном праве», другие — в линиях «просветительства» (русский гуманизм XVIII в.);

3) третье течение, тоже идущее по линии секуляризации, ищет удовлетворения религи­озно-философских запросов вне Церкви - — сюда относится рус­ское масонство.

В нем, как увидим дальше, кроме религиозно-мистического направления, очень настойчиво пробивалось на­турфилософское направление.

Все это — направления секулярной мысли, знаменующие начало свободных философских исканий. Ученическое следова­ние тем или иным течениям западной мысли не мешает тому, что начинает работать собственная мысль, но мы, конечно, еще лишь на пороге философии. Отметим тут же, что рядом с ука­занными философскими движениями — в духовных академиях (Киев, Москва), в университете (пока лишь в Москве, где уни­верситет был открыт в 1755 г.) развивается «школьная» фило­софия, несущая свой вклад в развитие философской культуры.

Обратимся прежде всего к тому, что принято называть русским вольтерианством. Уже одно то, что именем Вольтера сами русские люди обозначали целое течение мысли и настрое­ний, является очень характерным. Действительно, имя Вольте­ра было знаменем, под которым объединялись все те, кто с бес­пощадной критикой и часто даже с презрением отвергал «ста­рину» — бытовую, идейную, религиозную; кто высмеивал все, что покрывалось традицией; кто стоял за самые смелые ново­введения и преобразования. На почве этого огульного отвержения прошлого развивается постепенно вкус к утопиям (начало здесь положило увлечение Фенелоном ). Но когда мы говорим о влиянии Вольтера в России, то в первую очередь надо иметь в виду его художественные произведения, в частности, его романы, как это очень хорошо показал Сиповский. Скептицизм, ирония, критика общественного строя, ос­меяние суеверий, преклонение перед разумом, решительное от­рицание чудес, преклонение перед всем «естественным», нако­нец, вопрос о зле — таковы основные мотивы в русской литературе, шедшей под знаменем «новых идей». Вольтер все же был для русских людей главным представителем «нового со­знания». Не следует при этом забывать особо почтительного отношения Екатерины II к Вольтеру (она называла его в пись­мах к Гримму «мой учитель»). По исследованию Д. Д. Языко­ва , в течение XVIII и начале XIX веков всего было 140 перево­дов сочинений Вольтера. К этому надо прибавить, что, по сви­детельству современников, «сочинения Вольтера ввозились тогда в великом множестве и находились во всех книжных мага­зинах». С другой стороны, как свидетельствует митрополит Евгений (Болховитинов), «письменный Вольтер был тогда столько же известен, как и печатный». Вольтера издавали даже в провинции; так, один тамбовский помещик, Рахманинов, из­дал полное собрание сочинений Вольтера (в 1791 г. вышло вто­рое издание этого собрания сочинений). Правда, после фран­цузской революции Екатерина II распорядилась конфисковать все книги Вольтера в магазинах (а бюст Вольтера, находивший­ся во дворце, был отправлен в подвал).

Русское вольтерианство, с одной стороны, развивало ради­кализм, но имело и другое свое выражение; как свидетельству­ет Фонвизин, в некоторых философских кружках их «занятия» заключались в «богохульстве и кощунстве». «Потеряв своего Бога,— замечает по этому поводу Ключевский,— заурядный русский вольтерианец не просто уходил из Его храма, как чело­век, ставший в нем лишним, но, подобно взбунтовавшемуся дво­ровому, норовил перед уходом набуянить, все перебить, иско­веркать, перепачкать». Нетрудно увидеть здесь первые ростки того бесшабашного нигилизма, который довольно прочно во­шел в русский обиход в XIX веке. Тот же Ключевский справед­ливо говорит об этом течении «вольтерианства» в России: «Но­вые идеи нравились, как скандал, подобно рисункам соблазни­тельного романа. Философский смех освобождал нашего вольтерианца от законов божеских и человеческих, эмансипи­ровал его дух и плоть, делал его недоступным ни для каких стра­хов, кроме полицейского» . 'Рядом с этим “нигилистическим” течением надо поставить русских щеголей, пустых людей, ко­торые безоглядно увлекались «всем французским» — языком, манерами, модами, бытом и т. д. Все это нередко принимало невообразимо комичные формы, и когда, при Екатерине II, рас­цвела русская журналистика, русские писатели и журналисты не переставали высмеивать и бичевать это нелепое, но страст­ное поклонение «всему французскому». Конечно, ярче всего это зарисовано Фонвизиным в его «Бригадире», где герой драмы Иванушка патетически заявляет, что если «тело его родилось в России, то душа принадлежит французской короне» .

Этот отрыв от всего родного кажется сразу малопонятным и как-то дурно характеризует русских людей XVIII века (явле­ние такого отрыва встречается еще долго — до середины XIX в.). Это, конечно, верно, но факт этот сам по себе более сложен, чем кажется. Весь этот нигилистический строй ума слагался в связи с утерей былой духовной почвы, с отсут­ствием, в новых культурных условиях, дорогой для души род­ной среды, от которой могла бы душа питаться. С Церковью, которая еще недавно целиком заполняла душу, уже не было никакой связи: жизнь резко секуляризировалась, отделялась от Церкви,— и тут образовывалась целая пропасть. И если одни русские люди, по-прежнему пламенно жаждавшие исповедо­вать какую-либо новую веру, уходили целиком в жизнь Запа­да, то другие уходили в дешевый скептицизм, в нигилистиче­ское вольнодумство.

Русское вольтерианство в своем нигилистическом аспекте оставило все же надолго следы в русском обществе, но оно при­надлежит больше русскому быту, чем русской культуре. Гораздо существеннее то крыло вольтерианства, которое было серьезно и которое положило начало русскому радикализму, как полити­ческому, так и идейному. Тут уже, конечно, значение Вольтера не было исключительным — русские люди увлекались и Руссо, и Дидро, энциклопедистами, позднейшими материалистами. В «Словаре российских писателей» (XVIII) рядом с Вольтером названы Дидро, Локк, Руссо, Шекспир. У многих русских лю­дей пользовался огромным авторитетом Бейль (Bayle), у дру­гих — Монтескье. Митрополит Евгений рассказывает об одном священнике, товарище его по Московской духовной академии, что тот никогда не расставался с сочинениями Руссо,— совсем как впоследствии Лев Толстой, который вместо креста носил на груди портрет Руссо. Из энциклопедии переводились как отдель­ные статьи, так переводили ее и целиком — о русском публици­сте и историке Болтине известно, что он довел свой перевод энциклопедии до буквы «К». В 1767 году в Москве образова­лась группа из девятнадцати лиц для издания переводов из эн­циклопедии под редакцией Хераскова. Русский посол во Фран­ции, князь Д.А. Голицын, друг Дидро (поездку которого в Рос­сию устраивал именно он), был настолько близок с Гельвецием, что, по его смерти, издал его сочинение «De l'homme». Кстати сказать, сын этого князя Голицына отрекся от почета и свет­ской жизни, принял католичество и уехал в Америку насаждать просвещение.