Filosofa.net

Как ни значительна и даже велика роль Радищева в развитии социально-политической мысли в России, было бы очень невер­но весь интерес к Радищеву связывать лишь с этой стороной его деятельности. Тяжелая судьба Радищева дает ему, конечно, право на исключительное внимание историков русского национально­го движения в XVIII веке — он, бесспорно, является вершиной этого движения, как яркий и горячий представитель радикализ­ма. Секуляризация мысли шла в России XVIII века очень быст­ро и вела к светскому радикализму потомков тех, кто раньше стоял за церковный радикализм. Радищев ярче других, как-то целостнее других опирался на идеи естественного права, кото­рые в XVIII веке срастались с руссоизмом, с критикой современ­ной неправды. Но, конечно, Радищев в этом не одинок — он лишь ярче других выражал новую идеологию, полнее других утверж­дал примат социальной и моральной темы в построении новой идеологии. Но Радищева надо ставить прежде всего в связь имен­но с последней задачей — с выработкой свободной, внецерковной, секуляризованной идеологии. Философское обоснование этой идеологии было на очереди — и Радищев первый пробует дать самостоятельное ее обоснование (конечно, опираясь на мыслителей Запада, но по-своему их синтезируя). Развиваясь в границах национализма и гуманизма, Радищев проникнут горя­чим пафосом свободы и восстановления «естественного» порядка вещей. Радищев, конечно, не эклектик, как его иногда представ­ляют, но у него были зачатки собственного синтеза руководя­щих идей XVIII века: базируясь на Лейбнице в теории позна­ния, Радищев прокладывал дорогу для будущих построений в этой области (Герцен, Пирогов и др.). Но в онтологии Радищев — горячий защитник реализма, и это склоняет его симпатии к французским мысли. В Радищеве очень сильна тенденция к смелым, радикальным решениям философских вопросов, но в нем велико и философское раздумье. Весь его трактат о бес­смертии свидетельствует о философской добросовестности в постановке таких трудных вопросов, как тема бессмертия . Во всяком случае, чтение философского трактата Радищева убеж­дает в близости философской зрелости в России и в возможнос­ти самостоятельного философского творчества .

От этого течения в философском движении в России XVIII века перейдем к третьему крупному течению, имеющему религиозно-философский характер. И это течение идет по ли­нии секуляризации — не отделяясь от христианства, оно отде­ляется и отдаляется от Церкви. Первые проявления свободной религиозно - философской мысли мы находим в замечательном русском ученом М. В. Ломоносове, о котором было верно ска­зано, что с ним связан «первый русский теоретический опыт объ­единения принципов науки и религии».

Ломоносов был гениальным ученым, различные учения и открытия которого (например, закон о сохранении материи) далеко опередили его время, но не были оценены его современ­никами. Ломоносов был в то же время и поэт, влюбленный в красоты природы, что он выразил в ряде замечательных стихо­творений. Получив строгое научное образование в Германии, Ломоносов (1711-1765) хорошо познакомился с философией у знаменитого Вольфа, но он знал хорошо и сочинения Лейбни­ца. Философски Ломоносов ориентировался именно на Лейб­ница и постоянно защищал мысль, что закон опыта нужно вос­полнять «философским познанием». Ломоносов хорошо знал Декарта и следовал ему в определении материи; между прочим, однажды он высказал мысль, что «Декарту мы особливо благо­дарны за то, что он ободрил ученых людей против Аристотеля и прочих философов — в их праве спорить и тем открыл дорогу к вольному философствованию». Для Ломоносова свобода мыс­ли и исследования настолько уже «естественна», что он даже не защищает этой свободы, а просто ее осуществляет. Будучи религиозным по своей натуре, Ломоносов отвергает стеснение одной сферы другой и настойчиво проводит идею мира между наукой и религией. «Неверно рассуждает математик,— замеча­ет он,— если хочет циркулем измерить Божью волю, но не прав и богослов, если он думает, что на Псалтирье можно научиться астрономии или химии». Ломоносову были чужды и даже про­тивны наскоки на религию со стороны французских писателей, и, наоборот, он относится с чрезвычайным уважением к тем уче­ным (например, Ньютону), которые признавали бытие Божие. Известна его формула: «Испытание натуры трудно, однако, при­ятно, полезно, свято». В этом признании «святости» свобод­ного научного исследования и заключается основной тезис се­куляризованной мысли: здесь работа мысли сама по себе при­знается «святой». Это есть принцип «автономии» мысли как таковой, вне ее связи с другими силами духа.

Религиозный мир Ломоносова тоже очень интересен. В тща­тельном этюде, написанном на тему «О заимствованиях Ломоно­сова из Библии», очень ясно показано, что в многочисленных поэтических произведениях Ломоносова на религиозные темы он следует исключительно Ветхому Завету,— у него нигде не встречается новозаветных мотивов. Это, конечно, вовсе не слу­чайно и связано с общей внецерковной установкой даже у рели­гиозных людей XVIII века в России. Любопытно отметить у Ло­моносова религиозное отталкивание от ссылок на случайность:

О вы, которые все .

Обыкли случаю приписывать слепому,

Уверьтесь .

Что Промысел Вышнего господствует во всем.

Вообще, у Ломоносова есть склонность к идее «предуста­новленной гармонии». Природа для него полна жизни — и здесь Ломоносов всецело примыкает к Лейбницу. Очень ярко и сильно выражает Ломоносов свое эстетиче­ское любование природой — оно неотделимо для него и от на­учного исследования, и от религиозного размышления. Из всех естественных наук больше всего любя химию, Ломоносов це­нил ее за то, что она «открывает завесу внутреннейшего святи­лища натуры». Здесь Ломоносов предвосхищает философское понимание химии у другого, более позднего русского гениаль­ного химика — Д. И. Менделеева.

В лице Ломоносова мы имеем дело с новой для русских лю­дей религиозно-философской позицией, в которой свобода мыс­ли не мешает искреннему религиозному чувству,— но уже, по существу, внецерковному. Несколько иной является позиция тех русских религиозных людей, которые искали удовлетворения своих исканий в масонстве, которое в XVIII веке с необычай­ной силой захватило большие круги русского общества.

Русское масонство XVIII и начала XIX веков сыграло гро­мадную роль в духовной мобилизации творческих сил России. С одной стороны, оно привлекало к себе людей, искавших проти­вовеса атеистическим течениям XVIII века, и было в этом смыс­ле выражением религиозных запросов русских людей этого вре­мени. С другой стороны, масонство, увлекая своим идеализмом и благородными мечтами о служении человечеству, само было явлением внецерковной религиозности, свободной от всякого церковного авторитета. С одной стороны, масонство уводило от «вольтерианства», а с другой стороны — от Церкви; именно поэтому масонство на Руси служило основному процессу секу­ляризации, происходившему в XVIII веке в России. Захватывая значительные слои русского общества, масонство, несомненно, подымало творческие движения в душе, было школой гуманиз­ма, но в то же время пробуждало и умственные интересы. Да­вая простор вольным исканиям духа, масонство освобождало от поверхностного и пошлого русского вольтерианства.

Гуманизм, питавшийся от масонства, нам уже знаком по фи­гуре Н. И. Новикова. В основе этого гуманизма лежала реакция против одностороннего интеллектуализма эпохи. Любимой фор­мулой здесь была мысль, что «просвещение без нравственно­го идеала несет в себе отраву». Здесь, конечно, есть близость к проповеди Руссо, к воспеванию чувств,— но есть отзвуки и того течения в Западной Европе, которое было связано с анг­лийскими моралистами, с формированием «эстетического че­ловека» (особенно в Англии и Германии) , т. е. со всем, что предваряло появление романтизма в Европе. Но здесь, конеч­но, влияли и различные оккультные течения, поднявшие голову как раз в разгар европейского просвещения.

В русском гуманизме, связанном с масонством, существен­ную роль играли мотивы чисто моральные. В этом отношении гуманизм XVIII века находится в теснейшей связи с моральным патетизмом русской публицистики ХIX века. Но в русском ма­сонстве для нас сейчас важнее остановиться на других его сто­ронах — на его религиозно-философских и натурфилософских интересах. И то и другое имело чрезвычайное значение в подго­товке к философскому творчеству в XIX веке.