Filosofa.net

Борьба этих противоречивых тенденций, порожденная социальной неоднородностью христианского движения, проходит не только через эпоху генезиса христианства, но затем и через всю эпоху средневековья. Несмотря на победу в официальном христианстве интересов эксплу­ататорских классов, классики марксизма-ленинизма ха­рактеризуют раннее христианство как идеологию, напол­ненную демократически-революционным духом. Но этот дух проявился не столько в форме непосредственной социальной революционности, сколько в форме религиозно-моральной. Действительно, возникновение христианства, отражая пассивный про­тест народных масс, означало большие изменения в по­следней сфере.

Как религиозное учение христианство основывается на трех основоположных идеях: идее греховности все­го человеческого рода, зараженного первородным грехом Адама и Евы, идее спасения, которое необходимо каждо­му человеку, и идее искупления всех людей перед богом, на путь которого человечество встало благодаря страда­ниям и добровольной жертве Иисуса Христа, соединив­шего в себе как божественную, так и человеческую при­роду. Осуществление названных идей превратило христи­анство в мировую религию нового типа.

Демократичность первоначального христианства про­являлась прежде всего в самой организации общин веру­ющих. Следует подчеркнуть в этой связи, что возникнове­ние и торжество первоначального христианства стало возможным и благодаря идее равенства, содержащейся в нем. В позднеантичной философии, в особенности у стоиков, она нашла свое выражение в учении о естест­венном праве. Но это учение было доступно только изб­ранному интеллектуальному и социальному меньшинству. Массовый же характер идея равенства в античности при­обрела благодаря христианству. Конечно, идея равенства сформулирована здесь в сугубо религиозной форме— как равенство всех людей в качестве греховных существ перед всемогущим и всемилостивым богом — фантастиче­ское отражение всеобщего бесправия перед властью и лицом императора. В условиях классового общества не­возможно подлинное равенство в повседневной жизни. Рабы и угнетенные довольствовались в этих условиях иллюзорным равенством—в храме «перед лицом бога» и «на том свете».

Но постоянная тоска по равенству, всегда живущая в народных глубинах, способствуя широкому распростра­нению христианства, породила демократическую органи­зацию первоначальных христианских общин с их совмест­ными трапезами «общей любви», с некоторыми элемента­ми общности имущества, взаимопомощью и взаимной поддержкой. Еще более важным показателем демокра­тического устройства первых христианских общин служит отсутствие в них церковного клира, постоянных служи­телей культа.

Однако по мере того как христианские общины ста­новились прибежищем все большего числа богатых лю­дей, по мере того как сами общины становились более многочисленными и богатыми, менялась их структура. В них постепенно выделились пресвитеры (старейшины), диаконы («служители»), епископы («надзиратели»), ко­торые и составляли клир (Kleros—избранные по жре­бию)—постоянная прослойка привилегированных чле­нов общин, осуществлявших богослужение и управление общинным имуществом. Клир и объявлял себя теперь единственным носителем божественной благодати. Свою монополию на сверхъестественную благодать, дающую клиру право руководства рядовыми верующими, церков­ные идеологи выводили теперь от двенадцати апостолов, якобы непосредственных учеников и сподвижников Хри­ста.

Демократическая организация церкви еще больше отступила на задний план в следующем, III столетии. Постепенно отмирает обычай совместных трапез, кото­рый богатеющая церковь заменяет все более широкой благотворительностью, раздачей милостыни неимущим и нуждающимся единоверцам.

По мере этой эволюции христианской церкви угасали эсхатологические чаяния, вера в скорое второе пришест­вие Христа и в его близкую расправу над богатым и грешным миром. Эти чаяния, неразрывно связанные с аскетическими настроениями—перспектива близкого конца мира обесценивала все блага жизни, — были одной из главных форм неприятия господствующих эксплуата­торских отношений со стороны угнетенных низов, мечтав­ших о тысячелетнем царстве, о том «небесном Иерусали­ме», где не будет ни смерти, «ни плача, ни вопля, ни бо­лезни», как это было нарисовано в «Откровении Иоанна» [см.: 21, 4]. Епископальная церковь, попадавшая во все большую зависимость от состоятельных христиан, искала не войны, а мира с властями. Вместо идеи второго при­шествия, которое отодвигалось в неопределенное буду­щее, она все более и более выдвигала идею утешения— загробного воздаяния за хорошие или дурные поступки, т. е. одну из наиболее фантастических своих идей—рая и ада.

Позиции крепнущей епископальной церкви противо­стояла позиция рядовых христиан, принадлежавших к бедным и обездоленным слоям народа. Их не покидали хилиастические настроения (ожидания «тысячелетнего царства»), они не хотели мира с миром социального и морального зла. Отсюда множество различных «еретиче­ских» направлений в раннем христианстве, появившихся уже в I в., задолго до того как христианство установило свою официальную систему догматов.

Борьба укреплявшейся церкви против умножающихся ересей осложнялась борьбой против христианства со стороны императора и имперских властей. Эта борьба была вызвана тем, что христианское движение было пре­жде всего движением народных низов, враждебных гос­подствующим порядкам и властям. Но даже тогда, когда церковь провозгласила, что нет такой власти, которая не была бы установлена богом (уже в апостольских «Посла­ниях»), что богу следует воздавать божье, а кесарю— кесарево (в Евангелиях), имперское государство видело в христианской церкви силу, оппозиционную и даже враж­дебную ему. Ведь церковь продолжала вести неприми­римую борьбу со всеми языческими культами (хотя и не­мало заимствовала у них в своем вероучении), которые были тогда официальной формой идеологической жизни. Исторически весьма любопытно, что в этой связи христи­ан часто привлекали к ответственности по обвинению в безбожии, поскольку они не признавали богов, почитае­мых в данных городах и областях. Имперские власти чувствовали в христианстве какую-то новую силу, глу­боко враждебную господствовавшему еще общественно­му строю (хотя вовсе не выступавшую против него с при­зывами о его насильственном ниспровержении). Отсюда гонения против христиан, приобретавшие все более оже­сточенную форму по мере усиления их влияния в народе и укрепления их церкви. Эти гонения, сопровождавшиеся множеством жертв, стали особенно ожесточенными в начале IV в., в последние годы правления императо­ра Диоклетиана. Но гонения Диоклетиана были послед­ней попыткой искоренить новое вероучение и церковь.

Рабовладельческое общество исчерпывало свои жиз­ненные потенции, империя разлагалась, церковь же, опи­равшаяся на единую доктрину, создавала все более мощ­ную и гибкую организацию. Как глубоко заметил Энгельс, христианство, будучи неизбежным продуктом разложения рабовладельческого мира, вместе с тем ста­новилось главной социальной сферой притяжения в каче­стве «единственного элемента, который противостоял это­му процессу разложения». Это поняли преемники Диоклетиана, императоры Галерий и Кон­стантин, которые в 311 и 313 гг. легализировали христи­анство, уравняв его с другими культами. Затем началась борьба христианства за положение официальной религии Римского государства. Она заняла четвертое и значи­тельную часть пятого столетия. Началом этого процесса стал Никейский собор 325 г. — первый «вселенский» (т. е. всеобщий) собор христианской церкви, на котором были официально утверждены основные догматы (сим­вол веры) христианского вероучения. Собор был созван при ближайшем участии императора Константина, кото­рый во многом направлял его деятельность (хотя сам он так и не перешел в христианство).

В новых условиях уже при поддержке властей руко­водители христианской церкви стали еще больше забо­титься об увеличении богатств и числа верующих. Стано­вясь как бы государством в государстве, церковь совер­шенствовала свою организацию и расширяла централи­зацию. Епископы отдельных городов объединя­лись в митрополии (от греч. «главный город») во главе с митрополитом. Митрополии же в IV в. начали соеди­няться в еще более крупные объединения—патриархии во главе с патриархом (александрийским, антиохийским, константинопольским и римским—будущим папством).