Filosofa.net

4. Понимание всемирной истории О. Шпенглером.

О каждом организме известно, что его темп, форма и продолжительность жизни определены свойствами рода, к которому он принадлежит. Никто не станет полагать относительно тысячелетнего дуба, что сейчас он начнет расти. Никто не ожидает от гусеницы, видя ее ежедневный рост, что она так будет расти несколько лет. Здесь каждый с абсолютной уверенностью чувствует некую границу. Но по отношению к истории развитого человечества царит необузданный оптимизм и неограниченные возможности, но никогда естественный конец.

Но у человечества нет никакой цели, идеи, общего плана. Человечество – это зоологическое понятие или пустое слово. Если устранить этот фантом из круга проблем исторических форм, то проявляется богатство действительных форм с полнотой, подвижностью всего живого. Вместо картины линеарной истории виден спектакль множества мощных культур, которая привязана к своему материнскому ландшафту и имеет собственную форму, идею, страсти, жизнь и смерть. Есть расцветающие и стареющие культуры, народы, языки, как есть молодые и старые дубы, цветы и листья, но нет никакого стареющего “человечества”. У каждой культуры есть свои новые возможности выражения, которые появляются, созревают, увядают и никогда не повторяются. Есть многие отличные друг от друга пластики, живописи, математики, физики, каждая в себе самой замкнутая. Эти культуры, живые существа высшего ранга, растут с бесцельностью, как цветы в поле. Подобно растениям и животным, они принадлежат к живой, а не к мертвой природе. Шпенглер видит во всемирной истории картину вечного образования и преобразования, чудесного становления и прехождения органических форм. Рядовой же историк видит всемирной истории подобие ленточного глиста, неустанно откладывающего эпоху за эпохой.

Ряд “Древний мир - Средние века – Новое время” исчерпывает свое влияние. При быстром приросте исторического материала картина начинает распадаться в необозримый хаос. Выражение “Средние века”, введенное в 1667 году профессором Горном в Лейдене, покрывает сегодня бесформенную, постоянно расширяющуюся массу, которая определяется тем, что не может быть отнесено к обеим другим, более или менее упорядоченным группам. Примером тому служит сомнительная трактовка новоперсидской, арабской и русской истории. Следует отметить, говорит Шпенглер, что эта мнимая история мира поначалу ограничивается Восточным регионом Средиземноморского бассейна, а позже, начиная с переселения народов, претерпела внезапную перемену сцены и перенеслась в центральную часть Западной Европы.

Все, что говорилось на Западе о проблемах пространства, времени, движения, числа, собственности, науки оставалось узким и сомнительным, поскольку всегда стремились найти единственное решение вопроса, вместо того, чтобы осознать, что количество вопрошающих определяет и количество ответов, что всякий философский вопрос есть лишь скрытое желание получить определенный ответ, содержащийся в самом вопросе. Шпенглер пишет, что великие вопросы эпохи не постигаются в контексте преходящего, и что следует допустить группу исторически обусловленных решений, обзор которых, за вычетом всех собственных ценностных критериев и вскрывает последние тайны. Не существует абсолютно правильных и ложных точек зрения. Перед лицом таких трудных проблем, как проблема времени недостаточно обращаться к личному опыту, внутреннему голосу, разуму, мнению предшественников или современников. Таким путем узнают, что истинно для самого вопрошающего и его времени. Феномен же других культур говорит на другом языке. Для других людей существуют другие истины. Требуется еще очень много для того, чтобы всемирная история была понята как “мир-как-история”.

Подобно тому, как прослеживается рост листа из почки, образование геологических пластов, то есть судьба природы, а не ее причинность, так и история и ее органическая логика должна быть изучена, как язык человеческих форм из полноты очевидных подробностей. Вживание, созерцание, сравнение, непосредственная внутренняя уверенность, точная чувственная фантазия – таковыми должны быть средства исторического исследования. Следует увидеть объективные характеристики органических состояний, сопоставить античную культуру, как замкнутое в себе явление, как тело и выражение античной души, с египетской, индийской, вавилонской, китайской, западной культурами и искать типическое в судьбах этих больших индивидуумов, - тогда и развернется перед взором картина всемирной истории, присущая Западу.

5. Отношение истории к философии по Шпенглеру.

Остановимся на отношении морфологии всемирной истории и философии в понимании Шпенглера. По словам автора, каждое подлинное историческое рассмотрение есть подлинная философия – либо просто труд муравьев. Но философ пребывает в тяжком заблуждении относительно долговечности своих результатов. Он упускает из виду тот факт, что каждая мысль живет в историческом мире и, следовательно, разделяет общую участь всего преходящего. Он полагает, что высшее мышление обладает каким-то вечным и неизменным предметом, что великие вопросы во все времена суть одни и те же и что когда-нибудь можно было бы дать на них окончательный ответ. Но вопрос и ответ слиты здесь воедино, и каждый великий вопрос, в основе которого лежит уже страстная тоска по вполне определенному ответу, имеет значимость только жизненного символа. Нет никаких вечных истин. Каждая философия есть выражение своего, и только своего времени, и нет двух эпох с одинаковыми философиями. Водораздел пролегает не между бессмертными и преходящими учениями, а между учениями, жизненность которых удостоверена определенным промежутком времени либо и вовсе отсутствует. Непреходящесть мыслей – это иллюзия. Существенно то, какой человек обретает в них свое лицо. Чем значительнее человек, тем значительнее философия – в смысле внутренней истины великого произведения искусства. В исключительном случае она может исчерпать все содержание данной эпохи, осуществить его в себе и, придав ему значительную форму, воплотив его в великой личности, передать его таким образом дальнейшему развитию. Научный костюм, ученая маска философии не играют здесь никакой роли. Нет ничего проще, говорит Шпенглер, чем обосновывать схему на фоне отсутствующих мыслей. Но даже и превосходная мысль мало чего стоит, если ее высказывает тупица. Только жизненная необходимость определяет ранг учения. Ценность мыслителя, согласно Шпенглеру, заключается в его зоркости к великим фактам современной ему эпохи. Только здесь и решается, есть ли мыслитель выразитель души эпохи или же ловкий кузнец систем и принципов, вращающийся в дефинициях и анализах. Философ, не способный схватить и обуздать действительность, никогда не будет первоклассным. Философы досократовского времени были купцами и политиками большого стиля. Платон едва не поплатился жизнью, вознамерившись осуществить в Сиракузах свои политические идеи. Тот же Платон обнаружил несколько геометрических положений, которые дали возможность Эвклиду построить систему античной математики. Паскаль, Декарт, Лейбниц были первыми математиками и техниками своего времени. Великие философы Китая до Конфуция были государственными мужами, правящими монархами, законодателями, подобно Пифагору, Гоббсу и Лейбницу.

Философам недавнего прошлого недоставало решительной позиции в реальной жизни. Никто из них ни одним поступком, ни одной властной мыслью не посягнул на высокую политику, на развитие современной техники, народного хозяйства, на какой-либо аспект крупномасштабной действительности. Ни с одним из них не приходилось считаться в области математики, физики, общественно-политических наук, как это было еще в случае Канта. Для понимания этого достаточно взглянуть на другие эпохи. Конфуций был министром, Пифагор организовал значительное политическое движение. Гоббс был одним из инициаторов приобретения Южной Америки для Англии. Лейбниц был основателем дифференциального исчисления и автором политических трудов.

Таким образом, упущен из виду последний смысл философской активности. Ее путают с проповедью, агитацией, фельетоном или специальной наукой. Шпенглер задает вопрос о возможности вообще существования в таких условиях философской науки и говорит о закате современной философии, отмечая, что лучше уж заниматься фермерством, чем пережевывать “жвачку” затасканных тем. Что не охватывает и не изменяет эпохи, то не должно подлежать оглашению. Как одно из доказательств заката философской науки Шпенглер приводит то, что в настоящее время уже и история философии рассматривается как серьезная тема философии. Таким образом, говорит Шпенглер, появилась необходимость выработки некоего заключительного учения, которое учитывало бы ключевую для понимания истории противоположность истории и природы.