Filosofa.net

Но ведь это уже другое понятие биосферы. Если прежде, говоря о ней как о «естественном теле», мы были вправе называть ее «моно­литом», то теперь это — двухкомпонентная система, объединенная процессом коэволюции природы и общества. Выражение «человек и биосфера» в данном случае некорректно, поскольку биосфера и есть единство человека и природы. Не может же это единство вновь соот­носиться с одной из своих частей.

Существует еще и третье понимание биосферы как всего живого, исключая человека. Весь внечеловеческий «биос» выступает в виде среды обитания человека. Именно такое понятие широко употребля­ется в социальной экологии, хотя при этом прослеживается и воздей­ствие антропогенных факторов на состояние среды обитания. Отож­дествляя биосферу со средой обитания, мы вправе формулировать проблему «человек и биосфера». Итак, то или иное содержание понятия «биосфера» скорректировано с определенным контекстом. В первом случае это — естествен­но-научное знание, тогда как во втором, где человек выступает не просто как живое, но и как социальное существо, наделенной разу­мом, творчеством, целеполаганием, контекстом может быть некое интеллектуальное образование, стремящееся к воссоединению разнокачественного знания о природе и об обществе. Такого воссоединения естественных и гуманитарных наук еще не достигнуто. Да пока и не ясно, возможно ли оно вообще.

Смешение различных контекстов, различных подходов было присуще и самому Вернадскому. Именно этим можно объяснить та­кое противоречие: с одной стороны, им отрицалась способность био­сферы к эволюции, а с другой — она, безусловно, признавалась, ко­ли, став ноосферой — включив в себя цивилизацию, биосфера, особенно в ХХв., открывает новую эру существования человечества, эру гармонии человека и природы. В этих противоречивых суждениях присутствует апелляция то к биомассе биосферы, то к «геологической силе науки», т.е. совершается подмена одного понимания биосферы («естественное тело») другим (единство природы и цивилизации, коэволюция).

Нельзя оставить без внимания в этом плане и так называемые «законы биосферы», которые некритично восприняты современными авторами. Два основных биогеохимических принципа существова­ния биосферы, сформулированные Вернадским, утверждают возра­стание биогеохимической энергии и выживание тех организмов, ко­торые обладают большим ее запасом. Эти принципы дают представ­ление о том биогеохимическом подходе к изучению биосферы, который был наиболее близок Вернадскому как натуралисту, как создателю новой науки — биогеохимии. Но этот подход не является универсальным и исчерпывающим даже в том случае, если биосфера рассматривается как «естественное тело».

Попробуем в этом разобраться. Позиция эволюционизма отра­жает как возрастание биогеохимической энергии, так и выживание тех организмов, которые способствуют ее повышению. Но это не биологический эволюционизм. Даже если разъяснить смысл биогео­химической энергии, то останется неясным, как эта «энергия» учи­тывается в анализе единства и многообразия живых организмов, путей их эволюции, приспособления и целесообразности, формы и функции, уровней организации и т.д.

Зато, опираясь на методологический опыт биологии, можно по­ставить к биогеохимическим принципам Вернадского, представлен­ным в качестве «законов биосферы», довольно коварные вопросы. Так, совершенно не ясно, каково естественнонаучное содержание утверждения Вернадского о том, что биогеохимическая энергия «стремится к увеличению». Что обуславливает это «стремление», какие именно структуры и процессы наделены этим «стремлением», как и чем его измерить? То же — с выживанием организмов, наде­ленных большей биогеохимической энергией. Каков механизм этого выживания, даже если представить себе рационально выраженную картину биогеохимической «неравноценности» организмов? Во всем этом звучат телеологические мотивы, столь опасные для биологиче­ского эволюционизма. Он всегда сопротивлялся соблазнам телеоло­гического объяснения, а в данном случае эти соблазны сопровожда­ются допущением возможности редуцировать эволюционный про­цесс к его биогеохимическому уровню. Так ведь и получается, если «законы биосферы» исследовать исключительно с позиций биогеохи­мического подхода, не оговорив, что он — один из многих. По отно­шению к целостности биосферы, как уникальной природной систе­мы, биологический эволюционизм, таким образом, способен играть роль своеобразного методологического корректора, предостерегаю­щего исследователя от увлечения заведомо фрагментарным знанием.

Выделив три различных аспекта понятия «биосфера», важно под­черкнуть, что, во-первых, эти аспекты не только сосуществуют, но и «перетекают» друг в друга, а, во-вторых, главным из них остается коэволюционный. Именно он отражает наиболее важные основы ме­тодологии биосферных исследований, их непременную ориентацию на синтез естественнонаучного и гуманитарного знания.

Мы переходим здесь в качест­венно иную сферу научного и культурного движения по срав­нению с описанной выше. Если изучение и даже широкое пуб­личное обсуждение проблем биосферы, экологии, коэволюции ори­ентировано на практику жизни и связано с надеждой на прогресс науки, то идея глобального эволюционизма по сути своей имеет ми­ровоззренческий характер. Та или иная интерпретация этой идеи не может быть проверена экспериментом. Отлична в этом случае и сама манера мышления. Остановимся лишь на одном моменте — метафо­ричности языка. Она была в известной мере присуща и Вернадскому. В современной литературе показано, что его метафоры были плодо­творны, способствовали началу обсуждения важных вопросов. Так, выражение «геологическая сила науки» открывало новые возможно­сти для понимания «геологического мышления», его эволюционного содержания, соотнесения геологических процессов с космическими.

Такие простые вещи приходится говорить только потому, что обсуждение идей глобального эволюционизма сплошь и рядом совер­шается в каком-то состоянии эйфории. Метафоры и образы, самые немыслимые подчас гипотезы и предположения вытесняют научные требования серьезного, проверяемого доказательства, основанного в ко­нечном счете на воспроизводимом эксперименте, отодвигаются в сто­рону под давлением общих рассуждений о новизне, смелости пред­ставлений о космическом Разуме, космичности жизни, существовании таких универсальных законов развития Вселенной, которые фактически доступны лишь вере, но не знанию. Зачастую малообразованные, а то и просто невежественные в вопросах естест­вознания публицисты разжигают у публики интерес к экстрасенсам, проникшим в тайны аргументы, сам стиль научного мышления. Наука, ее исконные тре­природы, ясновидцам, пришельцам из внезем­ных цивилизаций. С экранов телевизоров, страниц газет вещают о человечестве как объекте эксперимента Высшего Разума.

Проще простого сделать вид, что ученые не имеют никакого отношения ко всей этой «паранауке», к вспышке оккультизма и ми­стики. Но, во-первых, это неправда: среди «вешающих», особенно на многочисленных конференциях и симпозиумах, немало кандидатов и даже докторов медицинских, биологических, технических наук. Во-вторых, ученые имеют ко всему этому отношение самим фактом своего невмешательства. Равнодушное или брезгливо-пренебрежи­тельное отношение — тоже позиция. Она способствует в данном слу­чае укреплению уверенности в том, что ничего страшного не проис­ходит, объявленный плюрализм мнений естественно распространя­ется и на важнейшие мировоззренческие вопросы. При этом, коли ученые не встают на защиту науки, не бьют в колокола, оказывается возможным все дальше и дальше продвигать идею о совместимости научных данных с «новым» мифотворчеством и даже выдавать его за «новое слово науки».

Скорее всего возникший мировоззренческий хаос не промельк­нет как эпизод, а будет сопровождать нас длительное время. Именно поэтому глубоко тревожит тот факт, что разгулу ненаучных пред­ставлений о глобальном эволюционизме, о космизме противостоят, как правило, лишь благостные футурологические мечтания о ноосферогенезе, о грядущей гармонии Человека и Природы, о гумани­стичной направленности процесса коэволюции. Реальное место кон­кретных естественных наук в изучении коэволюции почти не рас­сматривается. Засилие предельно широких, общефилософских рассуждений о ноосферогенезе лишь по видимости повышает пре­стиж философии, поскольку при этом игнорируется сложность сов­мещения философского и конкретного научного знания.