Filosofa.net

Одной из труднейших — и теоретических и практичес­ких проблем этики является проблема персонификации морали. В истории .мысли и культуры господствовал взгляд, согласно которому одни индивиды являются добрыми, моральными, а другие злыми, аморальными, и поэтому первые должны учить вторых. Это — одна из самых распространенных и коварных деформаций мора­ли.

Парадокс моральной оценки связан с вопросом о том, кто может вершить моральный суд. Логично предполо­жить, что такую функцию могли бы взять на себя люди, возвышающиеся над другими по моральному критерию, подобно тому как это происходит во всех других сферах знания и практики (правом авторитетного суждения по биологии имеет биолог, по юридическим вопросам — юрист и т. д.). Однако одним из несомненных качеств нравственного человека является скромность, даже более того — сознание своей порочности. Он не может считать себя достойным кого-то судить. С другой стороны, люди, охотно берущие на себя роль судьи и учителя в вопросах морали, уже одним этим фактом обнаруживают такое самодовольство, которое органически чуждо морали и является безошибочным индикатором этической глухо­ты. Те, кто мог бы вершить моральный суд, не будут этого делать; тем, кто хотел бы вершить моральный суд, нельзя этого доверять. Моральный суд в данном контек­сте понимается широко — как моральное учительство.

Выход из этой безвыходной ситуации заключен в нра­вственном требовании: "Не судите других". Моральный суд есть суд человека над самим собой, и этим он отлича­ется от юридического суда.

Мораль есть неотъемлемое свойство человеческого поведения, подобно тому как прямохождение есть неотъем­лемое свойство человеческого организма. Только благода­ря внутреннему свету морали индивид узнает себя в других людях и понимает, что он — человек. Единое солнце морали, если оно и существует, недоступно человеческому взору. Мораль горит лампадой внутри (в сердце) каждого индивида. Лампада эта иногда бывает ослепительно яркой, иногда тусклой, едва видимой (индивидуальные мораль­ные различия между людьми могут быть очень большими), тем не менее огонь морали горит в каждом человеке. В доказательство этого можно привести два факта: удиви­тельная точность обыденных представлений о морали как бескорыстии и присущая каждому индивиду безошибоч­ная способность отличать добродетель от порока.

Мораль в понимании Фридриха Ницше.

Рассмотрение вопроса морали в современной философии невозможно представить себе не обратившись к взглядам великого немецкого философа Фридриха Ницше.

Родился Фридрих Ницше 15 октября 1844 года в прусской Саксонии, в Рёккене около Лютцена, в старинной пасторской протестант­ской семье. Как это совместить с той ожесточенной борьбой против религиозной морали и церкви, которую он вел на протяжении жизни? Очень интересный вариант объяснения предлагает К. Ясперс, один из основателей экзистенциализма, считавший Ницше своим наставником в философии. Он считает, что борьба против церкви объясняется именно . глубочайшей религиозностью Ницше с детства. Христианские идеалы для него были столь высоки, что их реализация в действитель­ности его не удовлетворяла. Подлинным Ницше считал только первоначальное христианство — мощное и величественное учение, способное подвигнуть на борьбу целые народы, заставлявшее мобилизовать их жизненные силы.

«Изменчивость морали.—Изменяют мораль, работают над ее преобразованием те, кто с успехом совер­шает все, что ни захочет, каков бы ни был его поступок.»

И наоборот: христианство современное Ницше прези­рал как религию обанкротившуюся, утратившую мужественный дух, проповедующую смирение, с которым ранний христианин не прожил бы и дня, а также уклонение от великой жизненной борьбы. Еще один интересный момент: Ницше, считая аристократию цветом нации и воспевая ее в философии, не раз заявлял, что прадед его был польским дворянином, хотя подтверждений тому не приводилось.

«Морально, то что я считаю моральным.»

Приведем еще одно интересное высказывание:

«Нравственность и отупение.—Обычай есть ре­зультат опыта прежних поколений в вопросе о том, что полезно и что вредно. Но приверженность к обычаю не имеет никакого отношения к опыту как таковому; она объясняется древностью, святостью, неприкосновен­ностью обычая. И эта приверженность всегда мешала делать новые опыты и исправлять обычаи, т. е. нравст­венность препятствовала возникновению новых лучших обычаев: она затупляла.»

В этом отрывке размышления о нравственности совсем не в пользу последней. Попробуем проанализировать о чем же писал в своей работе этот философ.

Ницше, может, и грубо, но прямо в глаза лепил правду о природе человече­ского зла. Ницше и Достоевский почти достали до гнилой утробы человечишка, до того места, где преет, зреет, набирается вони и отращивает клыки спрятавшийся под покровом тонкой человече­ской кожи и модных одежд самый жуткий, сам себя пожирающий зверь. А на Руси Великой зверь в человеческом облике бы­вает не просто зверем, но звериной и рождается он чаще всего покорностью, безответственностью, безалаберностью, желанием избран­ных, точнее, самих себя зачисливших в избранные, жить лучше, сытей ближних своих, выделиться среди них, но чаще всего — жить, будто вниз по речке плыть.

Высказывание Ницше нельзя воспринимать однозначно так как его творчество глубоко и многогранно. Хотя его высказывания о морали в основном ругают нравственные устои общества это не свидетельствует о их ненужности в его понимании. Так его произведения являются резкими, в то же время сам философ был очень спокойный и вежливый.

Он отвергает мораль сформированную прогнившим обществом, которое использует ее для своих нужд, но ценит высокую внутречеловеческую нравственность благородных личностей.

Самобытность Альберта Швейцера.

Альберт Швейцер (1875—1965) жил в соответствии со своим учением. Его жизнь имеет достоинство этического аргумента. Единство мысли и действия — характерная черта всех великих моралистов. Заслуга Швейцера в том, что он продемонстрировал эту черту в наше время всеоб­щей стандартизации и обезличенности. Он противопоста­вил ясность и простоту нравственно ответственного пове­дения анонимной жестокости XX века.

Характерная особенность Швейцера-человека состоя­ла в том, что он органически сочетал качества, которые принято считать взаимоисключающими: с одной сторо­ны самоволие, индивидуализм, рациональную расчетли­вость, с другой — нравственное подвижничество.

Суть трагедии Швейцер видит в утрате перво­начальной связи миро- и жизне-утверждения с этическими идеалами. В результате этого воля к прогрессу ограничи­лась стремлением лишь к внешним успехам, росту благо­состояния, простому накоплению знаний и умений. Культура лишилась своего исконного и самого глубокого предназначения — способствовать духовному и нравст­венному возвышению человека и человечества. Она поте­ряла смысл, потеряла ориентир, который позволяет от­личать более ценное от менее ценного. Это очень важный момент в философии культуры Швейцера: мировоззрение миро- и жизнеутверждения только тогда становится под­линной культуротворящей силой, когда оно соединено с этикой.

Этико-нормативная программа Альберта Швейцера исходит из предпосылки, что между добродетелью и сча­стьем не может быть синтеза, гармонии. Конфликт меж­ду ними снимается через субординацию. Существует то­лько два варианта такой субординации в зависимости от того, что берется в качестве главной ценности — до­бродетель или счастье. Ни один из этих вариантов не удовлетворяет человека, а вместе они невозможны. Чело­век не может согласиться на то, чтобы жить только для других. Человек не может согласиться на то, чтобы жить только для себя. И то и другое противоестественно, учитывая двуединство человека, его промежуточное по­ложение между животным и богом. Вместе с тем человек не может сделать так, чтобы он одновременно жил и для других и для себя. Альберт Швейцер предложил ориги­нальное решение этой этической головоломки, состоящее в том, чтобы конфликтующие человеческие стремления развести во времени, удовлетворив тем самым властные претензии каждого из них. Если счастье и добродетель никак не хотят уступить первенство друг другу, комп­ромисс может состоять в том, что какое-то время главен­ствует счастье, а какое-то время — добродетель. Говоря более конкретно, первую половину жизни человек может и должен жить для себя, по законам счастья, а вторую половину — для других, по законам добродетели. И чем лучше человек послужит себе (разовьет свои силы, спосо­бности), тем лучше он сможет служить другим людям. В этом смысле первая — порочная, "языческая" — поло­вина жизни является подготовительной ступенью ко вто­рой — добродетельной, христианской — ее половине.