Filosofa.net

Если в Апокалипсисе нет почти никаких конкретных сведений об Иисусе Христе и этих сведении сравнительно немного в апостольских «Посланиях», то в Евангелиях, в текстах, в которых давно установлены многочисленные противоречия, неувязки и несуразности, мы имеем историзацию сложного образа Иисуса Христа. Его главными компонентами стали образы ближневосточных (отчасти и древнегреческих) страдающих, умирающих и воскресаю­щих богов и еврейский образ Мессии-спасителя, божест­венного посланника. Евангельский миф о Христе как о богочеловеке стал центральным мифом христианства. Максимальное приближение бога к человеку, к его сокро­венным чаяниям и надеждам, осуществляемое этим ми­фом, соответствовало усилению морального содержания в монотеистической религиозности.

Главный смысл мифа об Иисусе Христе состоит в идее, согласно которой его чудесная жертва была необхо­дима всему человечеству, чтобы избавиться от первород­ного греха. В этот грех впали Адам и Ева, прародители человеческого рода, нарушившие категорические указа­ния верховного бога, как это описано в самом начале Ветхого завета.

Однако спасение человечества от многочисленных гре­хов, накопившихся за тысячелетия, истекшие с этого вре­мени, носит, так сказать, принципиальный характер и будет реализовано полностью лишь после второго прише­ствия Христа и страшного суда (не только над живыми, но и над мертвыми, которые воскреснут)— событий, пред­виденных автором Апокалипсиса.

Хотя Христос был евреем и все его подвиги отнесены к Галилее и Иерусалиму, но в новозаветной литературе, начиная с «Посланий апостола Павла», чувствуется ан­тииудейская тенденция. Она объясняется прежде всего тем, что примерно с начала II в. христианство, зародив­шееся в еврейской среде, стало превращаться в межна­циональное учение, которое уже в силу этого (мы опуска­ем здесь другие причины) должно было освободиться от иудейской обрядности и некоторых других положений иудейской религиозности, как от скорлупы, которая ста­ла стеснять его дальнейший рост и распространение.

Сложный процесс образования христианской церкви был во многом подготовлен теми космополитическими тенденциями в культуре народов и настроениями многих людей, которые развивались в эллинистическо-римскую эпоху и обосновывались многими философами (особенно в школе стоиков). Как свидетельствуют сами памятники, вошедшие в Новый завет, обращенность христианской пропаганды «ко всем языкам» (как и ко всем обществен­ным состояниям) стала одной из главных причин ее успе­ха в массах. « .Нет ни Еллина, ни Иудея . варвара, Ски­фа, раба, свободного, но все и во всем Христос».

Межнациональный характер христианства породил одну из решающих его особенностей — оно стало религи­ей абстрактного человека. Именно таков образ Иисуса Христа в Евангелиях, несмотря на всю его «историзацию» и формальную принадлежность к еврейскому народу. Но, констатируя этот важнейший факт, мы должны снова вернуться к социальному содержанию христианского мо­нотеизма.

Приведенная выше мысль Энгельса, что христианское учение возникло как религия угнетенных низов римского общества, подтверждается многими местами Нового за­вета [ см., например, Матфей, 11, 28]. Этой связью с ни­зами общества, весьма отдаленными от античной культуры, науки и философии, объясняется враждебность ран­них христиан к носителям «мудрости» и к самой «мудрос­ти», как и превознесение интеллектуального убожества. Мудрость Христа, выра­ботавшего, как были убеждены ранние христиане, абсо­лютные правила морали, полностью отменяла в их гла­зах языческую мудрость.

О том, что христианство первоначально находило сво­их прозелитов среди низов античного общества, свиде­тельствуют и другие источники помимо Нового завета. Однако очень скоро христианские общины стали напол­няться и более состоятельными и даже весьма богатыми людьми.

Кризис рабовладельческого способа производства — сложное и противоречивое явление. Он выражался и в том, что огромная бюрократическая машина римской имперской государственности, уже не способная стимули­ровать рабовладельческий способ производства, была почти столь же чуждой и враждебной по отношению к высшим классам, как и по отношению к его эксплуати­руемым низам. Это обстоятельство специально подчерк­нул Энгельс в своей работе «Бруно Бауэр и первоначаль­ное христианство», указав, что «по отношению к государ­ству, то есть к императору, оба первых класса (т. е. класс богачей, крупных землевладельцев и ростовщиков, с од­ной стороны, и класс неимущих свободных, с другой.— В. С.} были почти так же бесправны, как и рабы по от­ношению к своим господам». Так отчуж­денности государства почти ото всех членов общества, не способных повлиять на него и тем более изменить его, «всеобщему бесправию и утрате надежды на возможность лучших порядков соответствовала всеобщая апатия и де­морализация». Они во многом и объясня­ют, почему «при тогдашнем положении вещей выход мог быть лишь в области религии».

Таким образом, христианская монотеистическая рели­гиозность, возникнув как протест народных низов против господствующих эксплуататорских порядков, быстро при­обрела и межклассовое содержание. Религии вообще и христианской в особенности присуще это антропологиче­ское содержание, поскольку она в фантастической форме отражает надежды и чаяния человека построить такой мир, такое общество, которое удовлетворяло бы его со­кровенным стремлениям.

Следует также иметь в виду, что прогресс человече­ского общества выражается и в такой первостепенной черте человеческой личности, как углубление сферы ее моральности. Субстанцию этого процесса составляют стремления народных масс, с необходимостью выражен­ные тогда в религиозной форме. Этим, как мы видели, объясняется углубление этического содержания в моно­теистической религиозности (как в значительной степени и возникновение самой этой ее формы).

Носителями аморальности выступали по преимущест­ву представители господствующих классов, но это отнюдь не значит, что они все и всегда были чужды моральным стремлениям народа. В кризисные, переломные эпохи ис­тории, каковой и была поздняя античность, такие стрем­ления углублялись, охватывая множество представите­лей и высших классов. Как подчеркнул Энгельс в работе «Бруно Бауэр и первоначальное христианство», «во всех классах должно было быть известное количество людей, которые, отчаявшись в материальном освобождении, ис­кали взамен него освобождения духовного, утешения в сознании, которое спасло бы их от полного отчаяния». Отсюда понятно, почему «христианство затронуло струну, которая должна была найти отклик в бесчисленных сердцах».

Все вышесказанное объясняет и такую определяющую черту христианской религиозности, как перевод социаль­ного, революционно-бунтарского протеста в протест мо­ральный, примиряющийся с эксплуататорскими условия­ми, освященными вековыми традициями. Несовершенство и бесчеловечность общественных отношений христианство представляло как результат несовершенства каждого че­ловека, его греховности, принципиальной испорченности. Отсюда проповедь терпения и покорности, непротивления злу, прощения обид, составляющая лейтмотив христиан­ской этики. «Любите врагов ваших, благословляйте про­клинающих вас,—провозглашает Христос,—благотво­рите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» [ Матфей, 5,44].

Трансформация социального протеста в план мораль­ного самосовершенствования объясняет и изменение, ка­кое произошло в том представлении о мессии, которое отличает Евангелия от Апокалипсиса: вместо грозного мстителя, разрушающего мир несправедливости, как он изображен в последнем документе, мы встречаемся в Евангелиях с образом духовного спасителя людей, воз­действующего на них силой собственного примера, не прибегая к насилию, и который так не похож на грозного ветхозаветного Яхве.

Констатируя морализирующую сущность христиан­ства, следует вместе с тем подчеркнуть, что социальное содержание отнюдь не исчезло из памятников Нового завета. Но поскольку они ориентированы как на народ­ные низы, так и на господствующие классы, эти памятни­ки носят социально неоднозначный характер. С одной стороны, мы встречаемся в них с прославлением беднос­ти и с утверждением необходимости насильственного из­менения господствующих порядков. В одном месте Еван­гелий Христос, характеризуя свою миссию, говорит да­же, что он принес на землю не мир, но меч. Вместе с тем, с другой стороны, в тех же документах мы встречаем множество призывов, явно направленных против посяга­тельств рабов и бедноты на достаток более богатых лю­дей, против эгалитарных устремлении неимущего люда: каждый, вступающий в христианскую общину, должен оставаться «в том звании, в котором призван», и не дол­жен тяготиться даже своим рабским положением; рабы обязаны подчиняться своим господам не за страх, а за совесть; царство божие — не пища и питье, а праведность, и т. п.