Filosofa.net

Легко догадаться, что за нечто (A2) — наличным бытием как таковым, в котором упомянутое различие существует скрыто, последует граница (B2) — фиксация противоречия. Граница есть одновременно и отрицание налично-сущего, и раскрытие его внутренней сути, аналогично понятию ничто по отношению к чистому бытию. В границе другое налично-сущего положено явно. При этом оказывается, что нечто, изменяясь, переходит границу, становится своим другим. «Сначала ставят границу, затем переступают ее, и так до бесконечности»[55]. Вечный переход нечто в другое нечто Гегель называет бесконечным прогрессом, или дурной бесконечностью. Этот процесс не приводит к появлению чего-то нового, он вращается, хотя и неопределенно долго, в пределах одного и того же, в пределах конечного. Тем не менее, во взаимосвязи нечто и другого может быть обнаружена и истинная бесконечность. Нечто само есть другое по отношению к своему другому, следовательно, переходя в него, нечто сливается с самим собой. «Таким образом, бытие снова восстановлено, но как отрицание отрицания и есть для-себя-бытие»[56]. Для-себя-бытие, единое, одно (C2, оно же C) завершает категорию качества.

Обобщая приведенные рассуждения, можно отметить, что переход от первой подтриады ко второй (от C1 к B) связан с невозможностью окончательно примирить в рамках первой — очень простой — подтриады все возникающие в ней противоречия. Понятие C1 (в нашем случае — становление), как принадлежащее к третьей сфере, конечно, снимает противоположность своей триады (между бытием и ничто), но при этом оно оказывается настолько призрачным, текучим, что должно обязательно вылиться в какую-то утвердительность, где будет подчеркнут уже только один из противополагающихся моментов. Ограничиваясь одной из сторон явления, мы попадаем в сферу конечного, получаем второй член триады (наличное бытие). «Становление . — это единство, которое противопоставляется в себе самому себе. Наличное бытие, напротив, есть это единство, или становление в этой форме единства; наличное бытие поэтому односторонне и конечно»[57]. Различенное единство в первой подтриаде недостижимо, оно мгновенно распадается во множественность — именно таков смысл временного движения назад, перехода от казалось бы законченного и полного становления к конечному, ограниченному наличному бытию.

Несколько проще движение в подтриаде B, так как там оно совпадает с магистральным направлением от первой сферы к третьей. Появившаяся множественность начинает (на этапе B2) умножать сама себя и достигает в конце концов размеров дурной бесконечности; становится ясно, что вся эта множественность должна быть преодолена через выявление в ней некоего единства. Так возникает третий член второй подтриады, который одновременно является и третьим членом внешней триады.

Мы видим, что, действительно, существуют вполне четкие основания для перехода от результатов развития того или иного понятия к началу следующего понятия. Рекурсивно воспроизводимая, рассмотренная нами схема служит основой строения гегелевской «Логики». Она разворачивает троичное дерево категорий в линейную последовательность и позволяет, таким образом, говорить не только о триадичности (иерархичности), но и о развитии, прогрессе в мире понятий.

4. Гегель и мистика

Ввысь устремил я взор и в каждой сфере лишь единое увидел.

Вниз посмотрел и в пене волн морских лишь единое увидел.

Взглядом проникнул в сердце я, то было море, бездонная космическая сфера,

Наполненная мириадами снов, и в каждом сне я увидел единое.

Воздух, огонь, земля и вода — все в одно слилось,

Разбить не смея единство одного.[58]

Так начинается одна из самых пространных цитат в «Энциклопедии», которая принадлежит замечательному исламскому поэту и мистику Средневековья — Джалаладдину Руми. (Очевидно, она взята из «Дивани Кабир» — сборника лирико-мистических стихотворений поэта, до сих пор не переведенного на русский язык[59].) Казалось бы, что может быть общего у сухого логика и рационалиста, каким нам кажется Гегель, с основанным на экстазе, чувственности, алогичности опытом мусульманских суфиев? Тем не менее сам Гегель недвусмысленно указывает на типологическое сходство между своей философией и средневековым мистицизмом. Для научного познания гегельянство, оказывается, выступает в той же роли, в какой раньше мистика находилась по отношению к религии; мистика противоречит не разуму, а лишь рассудку, формально-логическому взгляду на мир:

Относительно спекулятивного мышления мы должны еще заметить, что под этим выражением следует понимать то же самое, что раньше применительно в основном к религиозному сознанию и его содержанию называлось мистическим . Мы должны прежде всего заметить, что мистическое, несомненно, есть нечто таинственное, но оно таинственно лишь для рассудка, и это просто потому, что принципом рассудка является абстрактное тождество, а принципом мистического (как синонима спекулятивного мышления) — конкретное единство тех определений, которые рассудок признает истинными лишь в их раздельности и противопоставленности . Все разумное мы, следовательно, должны вместе с тем назвать мистическим.[60]

Слово «мистический» означает в буквальном переводе «таинственный». Обычно оно и употребляется без разбора для обозначения всего связанного со сверхъестественностью. Примерно так трактует мистику словарь религиозных терминов, изданный в советское время (в большинстве случаев весьма точный): «Мистика — вера в непосредственное сверхчувственное общение людей со сверхъестественным»[61]. Тут же в качестве примеров упоминаются наряду с прочим и оккультизм, и антропософия. Очевидно, все-таки оккультизм на уровне расплодившихся «экстрасенсов» и «астрологов» — не то, что можно назвать «синонимом спекулятивного мышления». Интересующая нас мистика — нечто гораздо более конкретное. В ее основе лежит представление об абсолютном единстве бога, мира и человека, которое может быть непосредственно почувствовано в личном опыте. Целью адепта любого мистического учения является достижение (тем или иным путем) экстаза, особого состояния психики; в такие моменты человек способен воспринимать себя нераздельно единым с богом. «Слава мне! Сколь я велик!», — восклицает охваченный экстазом аль-Бистами, один из основателей радикального суфизма. Современный отечественный исследователь рассматривает мистику как особый средневековый способ познания мира, различая в исламской философии рациональную, эстетическую и мистическую «парадигмы» (способы познания), каждой из которых соответствует свое субъект-объектное отношение. « .В процессе рационального познания отмечается и онтологическая, и гносеологическая разделенность объекта и субъекта; в интуитивном созерцании (в эстетической «парадигме») сохраняется только онтологическая их разделенность . В процессе мистического познания полностью исчезает субъект-объектная разделенность как в гносеологическом, так и в онтологическом аспектах: познающий становится познаваемым, вернее, исчезают и познающий, и познаваемое, остается универсальное Нечто, или Ничто, или Все».[62]

Естественно, любая мистическая доктрина включает и другое положение, непосредственно вытекающее из первого и одновременно противоположное ему, — об абсолютном различии, абсолютной трансцендентности бога и мира. Мистика вынуждена относиться к реальности диалектически. Благодаря своей чрезвычайной общности диалектический подход может быть применен к изучению самых разных явлений, от объектов материального мира до таких продуктов общественного сознания, как понятия религии. «Диалектика соединима с любой мифологией и с любым опытным постижением, — пишет Лосев. — Что вы хотите мыслить — не важно, но как мыслить — об этом диалектика дает точнейшие правила, и преступать их невозможно без нарушения самого принципа мысли»[63]. Поскольку позднеантичное, а затем средневековое мышление было направлено главным образом на сферу божественного, диалектические интуиции существовали тогда в форме мистики. С самого момента своего зарождения диалектическая философия оказалась тесно, неразрывно связана с мистической практикой; они развивались как единый комплекс идей, и только в новейшее время (главным образом благодаря Гегелю) диалектика получает самостоятельность, становится логикой, «соединимой с любым опытным постижением».