Реклама
Книги по философии
Поль Валери
Об искусстве
(страница 103)
Но Валери искал этого на путях высшей сознательности, тогда как сюрреализм -- в откровении бессознательного. Для Валери жизнь, реальность всегда вторичны по отношению к активности разума; для сюрреалистов -- наоборот. Валери "очищает" язык поэзии; сюрреализм растворяет его в текучести жизнетворчества.
Война застигает Валери в Пиренеях. Он тотчас возвращается в Париж. Несмотря на письменную просьбу, в армию его не берут.
1914 Он пишет жене: "Я чувствую, насколько чудовищно с моей стороны заниматься в это время мучительной выделкой посредственных стихов. Вместо того чтобы производить или пускать снаряды. Если придет конец света, непременно найдется человек, который ни о чем не захочет знать, прежде чем не кончит свою партию в домино... " Но за этой самоиронией скрыто иное чувство. Как напишет Валери впоследствии, он "льстил себя мыслью", что за невозможностью сражаться он сумеет хотя бы воздвигнуть "скромный монумент" родному языку, построив его из "чистейших слов и благороднейших форм". В работе над поэмой образцом для него становится искусство Расина; откровенный традиционализм и даже архаичность ее формы не случайны: "Империи, созданные одним человеком, держатся недолго. Те же, что созданы всею расой, держатся". Валери все более критически относится к культу "автоматической новизны", воцарившемуся в искусстве
В письме доктору Косту он подводит итог своим поискам с 1892 года и намечает свои важнейшие идеи. Однако становится ясно, что он пришел покамест лишь к своего рода "спортивной философии": "Атлет делает бесцельные движения, но при случае мускулы послужат ему". Он разрабатывает "скорее метод, нежели систему. Скорее методы, нежели метод". Но именно это сознание распыленности умственных усилий и отсутствия центральной нити повергает его временами в отчаяние. То, что разрозненные результаты не приводят ни к чему ощутимому, цельному, рождает в нем чувство напрасной жертвы и даже краха. "Порою, теперь, -- продолжает он в этом письме, -- меня пронизывает глубокий неодолимый холод, и мне хочется, даже средь бела дня, укрыться с головой и спать, спать, спать".
1915 Июль: рождение сына Франсуа.
В конце года Валери заканчивает поэму. Он не совсем доволен ею, особенно концом, но главное для него не итог, всегда случайный, а те идеи и методы, которые он усваивает в процессе труда: "Вот почему необходимо работать над поэмой, что значит работать над собой".
Умственные рефлексы, выработанные за годы долгих исканий и развитые в процессе создания поэмы, позволяют ему подняться над своей враждебностью к литературе: "Вот в чем я не литератор. Я всегда сожалею о времени, которое уходит у меня на писание, когда я мыслю лишь об эффекте и демонстрации. Я болезненно чувствую, что это время украдено у какого-то прямого поиска. В этих сожалениях таится иллюзия.
Своего рода иллюзией является вера в то, что реальное и положительное служат предметом распри между одним и другим "Я" перед внешним "Не-Я".
1917 Сразу по выходе "Юная Парка" пользуется большим успехом. "Ее темнота, -- писал Валери, -- вывела меня на свет: ни того, ни другого я не добивался".
С этого времени он становится настоящей "приманкой" в салонах, где блеск и острота его беседы неизменно чаруют присутствующих. Его наблюдения над современностью в известной мере питаются постоянными встречами с общественными и политическими деятелями, писателями, учеными, художниками. В их числе -- Пиранделло и Тагор, Конрад и Уэллс, Метерлинк и Унгаретти, Равель и Дариус Мило, Мари Кюри и Жолио-Кюри, Барту и Эррио, Жоффр и Фош... Эти разносторонние связи вполне отвечают необычайной широте его интересов. Как признавался А. Жид, у него сложилось убеждение, что Валери мог бы с равным успехом проявить себя почти в любой области знания и человеческой деятельности. Начало общественной жизни и успеха совпадает у него с растущим вниманием к роли человеческих условностей. Он считает, что всякий порядок, будь то в области социальной, в искусстве или в сфере языка, зиждется на определенных фикциях, на общем "отношении к тому, чего нет": "Общество живет иллюзиями. Всякое общество есть своего рода коллективная греза.
Иллюзии эти делаются опасными иллюзиями, когда они перестают производить иллюзию.
Пробуждение от этого рода грезы становится кошмаром... " Соответственно меняется его отношение к славе. Он принимает ее с немалой дозой иронии, а порой и раздражения, но безотказно выполняет все ее требования. Он готов писать десятки предисловий к книгам самой различной тематики, выступать с речами, в том числе официальными и полуофициальными, перед философами, врачами, политиками, учеными; он объедет как представитель "интеллектуальной Франции" всю Европу. Но это не значит, что он отказывается от идей г-на Тэста. Они лишь претерпевают известную трансформацию. Идеи Валери сближали иногда с учением буддизма (концепция "чистого Я" и "реальности", внимание к "неизреченному", "невыразимому"), над чем он откровенно посмеивался. Между тем "в буддистских эзотерических учениях, приобщение к которым предполагает обязательное изменение адептом своего "Я", предписывается принятие любой "маски", которая навязывается данным коллективом. Это знаменует, несомненно, отказ от "маски" по существу, неприятие ее в самом высшем смысле слова. Именно произвольная "маска", а не отсутствие "маски" является для буддиста истинным от нее отказом" (Б. А. Успенский и др., Персонологическая классификация как семиотическая проблема. -- "Труды по знаковым системам", III, Тарту, 1967, стр. 20).
Таким образом, в жизни Валери совершался тот самый переход от "произвольного" к "необходимому" который он исповедовал в искусстве.
1918 Уже в истекшем году были написаны два стихотворения, которые войдут в сборник "Чары". Теперь появляются "Гребец". "К платану", "Пифия". На смену музыкальной стихии "Юной Парки" приходит "новая риторика", чувственно-образный интеллектуализм.
Валери перечитывает "Капитал" К. Маркса и находит в нем "весьма замечательные вещи".
Запись в тетради: "Высший" человек не тот, кто наделен неким даром и кто выносит это богатство вовне, но тот, кто организовал себя во всем объеме своего существа".
1919 Он переводит с английского статью об Эйнштейне. Эйнштейн восхищает его как великий художник в поисках "архитектурных точек зрения" и "формальной симметрии" мира; новейшая физика расширяет до бесконечности сферу возможностей разума, так что наш мир оказывается "одним из миров в ряду миров возможных".
Английский журнал "Атенеум", а затем "Нувель ревю Франсез" публикуют статью Валери "Кризис духа". Тревожась за судьбы Европы и прозревая "агонию европейской души", Валери выступает в своем конкретном анализе и опенках как один из проницательных критиков позднебуржуазной культуры. В частности, он безжалостно выявляет "модернистский дух" этой культуры и ее искусства, которые ассоциируются в его представлении с хаосом и наглядно рисуются как предельно энтропические состояния. Валери с его культом творческого, системного, универсального разума, с его возрастающим в эти годы чувством ответственности за судьбы человеческой культуры остается решительно чужд "органическому" критерию, фатализму Шпенглера и множащимся течениям неоромантического иррационализма. Запись в тетради: "Максимум сознания -- конец света".
1920 Он пишет "Морское кладбище", которое быстро становится объектом бесчисленных толкований. Этот поэтический диалог между бытием и сознанием окончательно упрочивает признание Валери.
Еще недавно он восхищался "холодным анализом" Леонардо "механики любви". Теперь он записывает: "Счастье... И не будет больше для вас ни дней, ни ночей, ни рассеяний, ни занятий, ни фактов, ни теорий, но только Рядом и Далеко, Встреча и Разлука, Согласие и Разлад". По аналогии со своей дефиницией "эстетической бесконечности" он назовет любовь "тотальным поющим состоянием". Но это состояние, связывая его с "положением живого существа", с энергией "внешнего источника", противоборствует в нем аналитической "способности отрицания": "... в этом секрет двух-трех моих катастроф". В предисловии к поэтическому сборнику Люсьена Фабра "Познание богини" Валери выдвигает идею "чистой поэзии". В декабре выходит "Альбом старых стихов".
1921 Статья "Вокруг Верлена" (впоследствии -- "Прохождение Верлена") появляется в журнале "Голуа". "Поэзия, -- пишет в ней Валери, -- есть притязание на речь, более отягощенную значительностью и более насыщенную музыкой, нежели то бывает и может быть в обыденном языке".
В марте, отвечая на анкету журнала "Коннэсанс", большинство читателей называют самым выдающимся поэтом современной Франции Поля Валери.
Из тетради: "Они избрали меня 3145 голосами величайшим поэтом. <... > Но я не великий и не поэт, точно так же как их не три тысячи, а всего лишь четверо в каком-нибудь кафе... " В предисловии к "Эврике" Эдгара По Валери останавливается, в частности, на понятии вселенной как Единого Целого: "Что же касается ее происхождения, -- вначале была сказка. В ней она и пребудет вечно".
Журнал "Архитектура" в своем специальном издании публикует сократический диалог "Эвпалинос, или Архитектор"; в декабре в "Ревю мюзикаль" появляется "Душа и Танец". Рильке знакомится с произведениями Валери: его восторг безграничен. Он напишет: "Я был одинок, я ждал, все мое творчество ожидало. Однажды я прочел Валери, и я понял, что моему ожиданию пришел конец". Рильке переводил поэзию и прозу Валери (в том числе оба диалога).
