Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Слезы мира и еврейская духовность
(страница 100)
Совокупность изложенных моментов, данных в методологических терминах и сочлененных в композиции Солженицына в качестве русской стороны, имеет в реальной плоскости довольно простую формулу: хозяин-слуга. Генетическое первородство русского элемента, абсолютизированное Солженицыным в форме "интересов государственной России", при этом безраздельно конституирует любой альянс с чужеродным соучастником, в том числе с евреями, а с евреями -- особенно, ибо богатейший духовный потенциал евреев делает их очень ценными слугами. В послушании евреев, находящихся вместе с русскими, состоит некое ожидание Солженицынаи им ожидается, что евреи, как бы в благодарность за пребывание вместе, послужат "интересам государственной России", а вовсе не "глубинным еврейским симпатиям". Такое ожидание вовсе не оригинально в русской интеллектуальной среде, -- вот, к примеру, ожидание великого друга евреев Максима Горького: "Рост антисемитизма -- явление пагубное для русского народа; пассивный по существу своему, он нуждается в активных силах, которые помогали бы ему перевоспитаться. Евреи -- активны". Вполне понятно: не по-хозяйски не беречь активных, деловитых слуг, -- чем не эффект "маленького жида Давида Гурвейса"? Сионизм, который на первый блуждающий взгляд, кажется отъездом в Палестину, не может не вызвать у этого ожидания резкого отпора, ибо лишает русских хозяев еврейских слуг. И даже такая блистательная послушница русской культуры, как княгиня Зинаида Шаховская высказывала недовольство евреями, убегающих с русской родины. (Сноска. См. З.Шаховская "Евреи и Россия", в сборнике "Вестник русского христианского движения", 1984г. No 14.)
Итак, русско-еврейский симбиоз, взращенный на еврейской стороне, не соответствует солженицынскому ожиданию, полученному на русской стороне. Но грубейшим заблуждением будет предполагать какие-либо антисемитские намерения со стороны русского писателя, ибо устремления Солженицына, сообразные его славянофильскому инстинкту, не касаются специально еврейского вопроса. На месте евреев может оказаться любая другая нация и, как он говорит, "В дело шли на своих местах и латыши, и венгры, и китайцы... ", в целом, по Солженицыну, такова перспектива любого духовного образования, очутившегося "вместе" с русским хозяином.
Основополагающей методологической особенностью русской стороны служит, однако, не просто монополизация Солженицыным русского народнического актива, а возведение в верховенство коллективного догмата. Для подобной крутой аберрации творческого сознания у Солженицынаимеются внушительные основания, непосредственно исходящие из его почвеннического, славянофильского воспитания. Революционное злосчастье России и революционное крушение вековечных и славных устоев Российского государства пробудило в Солженицыне, как подлинном воителе за русское достоинство, благородную тревогу за состояние русских духовных ценностей. Но славянофильская образованность и великодержавные инстинкты не позволяли Солженицыну видеть в самом русском народе первопричину революционного потрясения и он непроизвольно отвергал допущение о способности русского народа к самоубийственным действиям, а тем более к самогубству такого масштаба как русская революция. У революции, по скрытому молению Солженицына, должна быть внешняя, по отношению к русско-народной сердцевине, причина, и потому, по открытому возвещению Солженицына, русский народ не может быть виновником русской революции, а только жертвой злонамеренных сил. С этого момента во главу угла ставится коллективный потенциал -- народная стихия, вовлеченная в революционную борьбу с коллективной же злонамеренной силой. Именно русская революция, согласно исследованию Солженицына, явилась судьбоносным переломным моментом для русского еврейства, сменившей еврейскую сторону на русскую сторону в истории взаимоотношений русского и еврейского контингентов России. И при этом оказалось, что характер еврейского участия в русской революции качественно различен в этих системах координат.
Уже говорилось, что революционность еврейской души, несовместима с архетипическими качествами этой души и еврей-революционер суть антипод еврея как категории духовной. Такова точка зрения еврейской стороны и очень важно, что тонко и сполна эту точку зрения проницали в русской духовной школе, -- о.С.Н.Булгаков писал: "Еврейская доля участия в русском большевизме -- увы -- непомерно и несоразмерно велика. И она есть, прежде всего, грех еврейства против святого Израиля... Духовное лицо еврейства в русском большевизме отнюдь не являет собой лика Израиля" (1991, с.76, I24). Трудно выразиться более точно и лаконично и, действительно, в поношении "святого Израиля" и искажении "лика Израиля" в революционном бытии заключается индивидуальная вина и персональный грех евреев, -- и ни в чем более, но именно в этом вина и грех евреев гораздо выше, чем аналогичных революционеров-неевреев. Для подтверждения этой мысли Солженицын цитирует неординарно мыслящего Г.А.Ландау: "Есть в участии евреев в русской смуте -- черта поразительной самоубийственности; я говорю не специально об участии в большевизме, а во всей революции на всем ее протяжении... Ясно, что были какие-то сильные мотивы, которые толкали евреев в эту сторону, и столь же бесспорно их самоубийственное значение... Правда, этим евреи не отличались от остальной российской интеллигенции, от российского общества... Но мы должны были отличаться, мы старинный народ горожан, купцов, ремесленников, интеллигенции -- от народа земли и власти, крестьян, помещиков, чиновников" (цитируется по А.И.Солженицыну, 2002, ч.II, с.70).
Г.А.Ландау имеет тут в виду еврейское национальное лицо, духовно взращенное за морем, но исторически посеянное и взошедшее на российской почве, и потому вынужденное быть отличным от коренного контингента. Поэтому, в отличие от этого контингента участие в революционном процессе для евреев "самоубийственно". Но такой аналитический оборот не устраивает Солженицына-хозяина, русское хозяйство которого оказалось пораженным революционной эпидемией и требуется выявить разносчика вируса, в соответствие с чем еврейское участие в революции не "самоубийственно", а целенаправленно. На первых порах Солженицын усиливает общий вывод еврейской стороны, что сознательный еврей-революционер есть существо, выпавшее из еврейского кодекса, и утверждает "... и те, кто раньше отрицал усиленное участие евреев в большевистской власти, и кто его никогда не отрицал, -- все единодушно согласны, что это не были евреи по духу. Это были отщепенцы. Согласимся с этим и мы, О людях -- судить по их духу. Да, это были отщепенцы". А дальше следует самостоятельная сентенция: "Помнить ли народу или не помнить своих отщепенцев, -- вспоминать ли то исчадье, которое от него произошло? На этот вопрос -- сомнения быть не должно: помнить. И помнить каждому народу, помнить их как своих, некуда деться" (2002,ч. II, с.75). Под воздействием сего довода Солженицын сочленяет евреев-отщепенцев (евреев-революционеров) в некую совокупность, которую я называю коллективом себетождественных величин, а Солженицын -- евреями, и под этим именем русский писатель представил необычайно документированный доклад во второй части своей дилогии о вхождении русского еврейства в большевистский режим и в советскую власть. Здесь ожидание (еврейский императив) Солженицына оборачивается уже задачей: "Не для взаимных обвинений -- а чтобы объяснить, как же сталось такое непомерное участие евреев в восхождении (I9I8) государства -- не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению... Но размышлять о евреях-большевиках -- евреям бы первей, чем русским. Евреев этот отрезок истории должен бы затрагивать сильно, и по сегодняшний день. Именно в духе трезвого исторического взгляда, не ответить бы на массовое участие евреев в болыщевицком управлении и в большевицких зверствах -- отмахом: то были подонки, оторванные от еврейства -- почему мы должны за них отвечать, одни за других" (2002,ч.П, с.с.117, 118). Солженицын, несомненно, прав в том, что нельзя евреев-революционеров (или "отщепенцев") исключать из среды русского еврейства, но он решительно не прав, расширяя статус последних на всех евреев, но именно так это звучит в дотошных списках и каталогах еврейских имен и еврейских должностей в революционных и советских органах, чему посвящены целые главы солженицынской монографии, и нио каких других евреях здесь не упоминается.
Честный Д.Пасманик, выступая от лица неучтенного Солженицыным еврейства, указывает: "Надо понять психологию русских людей, когда они вдруг должны чувствовать над собой власть этой поганой мрази, заносчивой и грубой, самоуверенной и нахальной" (1923,с,200). Силлогистика Солженицына тут исходит из двойственного принципа "или-или": или "психология русских людей" или "поганая мразь" евреев-отщепенцев, сплоченная под революционными знаменами в коллектив себетождественных величин, и tertium non datur (третьего не дано). "Психология русских людей", по Солженицыну, органически не приемлет революционный деструктивизм, а революция сама по себе "нечувствительна к русскому народу" и "неслиянна с русской историей", революция есть стихия, не только чуждая, но и враждебная подлинным чаяниям и предназначениям духа русского народа, -- такова исходная аксиома, на которой зиждется русская, "хозяйская", сторона солженицынского осмотра евреев в революционный период истории России. И русские люди, культивирующие в обществе революционную идеологию, также отнесены к разряду "отщепенцев", и как высказывается Солженицын: "Да и нет, пожалуй, более яркого примера отщепенца, чем Ленин" (2002, ч.П. с.76).
