Реклама
Книги по философии
Марина Курочкина
Тринитарное мышление и современность
(страница 44)
- Так, ну все, - сказал Петр и схватил меня одной рукой за одежду, а другой приставил нож к горлу. Я посмотрела на него - лицо как пергамент, обескровленные губы и взгляд осьминога. Сейчас он будет меня убивать. Возник даже не страх, а какой-то контакт с ледяной реальностью. От него шла дикая, первозданная Каинова энергия. Это не дух агрессии или злобы, обычный для поведения людей, дух убийства другой, он как дыхание с того света, скорее из "междусветья", как из темного и холодного туннеля. Снова раздался приказ:
- На колени, руки за спину, - он говорил тихо, твердо и хладнокровно. Там не было ненависти, он просто
313
хотел меня ликвидировать. Я снова оказалась на полу; и накинутая веревка уже впилась в мою шею, кровь резко начала приливать к голове, возникло сладковатое ощущение помутнения сознания, оно стало отключаться в буквальном смысле, все вещи мгновенно потеряли ценность, время остановилось, пространство сжалось, какая-то пропасть открылась под моими ногами, скорее, бездна внутри меня самой, словно какое-то новое измерение, войти в которое можно, только задохнувшись. Возникло смешанное чувство и страха, и интереса - что там? Но страх победил. "Я не хочу туда прыгать, мне еще рано, а меня хотят туда столкнуть". Я с силой отодвинула веревку от шеи и сказала хриплым голосом:
- Пожалей меня, не убивай, я никому ничего не скажу, у меня больная мать, Марину не вернешь, хватит смертей, у тебя же дети...
Я начала говорить без умолку, постепенно вернулся нормальный голос, было понятно, что эти моления нельзя прерывать, они продлевают мне жизнь, иначе затянется петля. Я стала говорить "жалостные" вещи, не переставая. Мне удалось встать на ноги и говорить с ним, глядя в глаза. Передо мной стояло существо какого-то иного порядка, с которым нельзя договориться, его можно только умолять. Ему явно не нравилось, что я говорю, это лишало его силы и решимости. Постепенно замученная жизнь в нем самом стала пробиваться сквозь "металлическое" лицо, а в осьминожьих глазах стало мелькать что-то человеческое. И тут я ощутила какую-то неведомую силу, которая была на моей стороне, и мои мольбы стали носить характер убеждения и гипноза.
Наконец он сказал:
- Ну хорошо, уговорила. Я тебя сейчас свяжу, ударю бутылкой по голове, пойдем, возьмем ее из холодильника, ты, как сможешь, доползешь до телефона, вызовешь милицию, а когда они придут, скажешь, что были какие-то мужики в масках и ты ничего не помнишь.
314
Я снова приступила к мольбам. Но тут во мне самой что-то дрогнуло, возникло отвращение и к нему, и к себе самой, что я так унизительно борюсь за свою жизнь, умоляю какую-то срамную тварь с интеллектом ящерицы и повадками анаконды, которая ничего не может, только убить.
Тогда я не знала, что он болен, что какая-то женщина, когда он работал еще в милиции, обрызгала его удушающим газом и написала бритвой на его лбу слово "мент", после чего он, в страхе за свою семью, сбежал из Москвы, наглотавшись таблеток; что он состоял на учете в психдиспансере, - все это я узнала потом, когда велось следствие. А пока я стояла и умоляла его не убивать меня, взывая, как говорят, к милости.
- Я не хотел ее убивать, так получилось, слово за слово, - вдруг проговорил он и схватился за голову. Но потом, как бы очнувшись, сказал:
- Так, приказываю, возьми на кухне тряпку, принеси сюда и сотри отпечатки пальцев с этого ножа, - он протянул мне наш кухонный нож с красной ручкой, я только тогда узнала его.
Когда я это проделала, он приказал поставить нож на место. Затем стал укладывать в свою сумку видеомагнитофон и радиотелефон, который Игорь подарил Марине.
- Найди мне большую сумку, - сказал Петр, подойдя к телевизору, - я возьму его с собой.
Я на дрожащих ногах полезла на антресоли, но такой большой сумки, чтобы в нее уместился телевизор, я не нашла. Петр все время стоял рядом.
- Ну ладно, пусть остается, - сказал он, и стал стирать отпечатки пальцев с корпуса телевизора, за который брался руками. Потом он мне сказал, что я должна говорить в милиции, попросил надеть свитер с высоким воротником, запудрить на шее проступившую от веревки красноватую полосу (он не предполагал, что через несколько часов она превратится в бордовую и никакая пудра ее не
315
скроет). Потом, позвякивая ключами от нашей квартиры, которые он достал из пальто Марины, сказал:
-Ну смотри... если что, то из-под земли... и помни, у меня двое детей, друзья в милиции...
Когда он ушел, со мной началась истерика, я подбежала к Марине, стараясь перевернуть ее на спину, у меня ничего не получалось, не было сил; я стала вызывать "скорую помощь", там было занято, я вызвала милицию, которая приехала очень быстро. Прибывшая вместе с ними женщина-врач, от которой пахло перегаром, спросила у меня:
- Ну что, много выпили? Чей любовник постарался - ее или твой? - и, обратившись к санитару, сказала: - Зеркало давай.
Я видела только, как она подставила зеркальце к губам Марины, потому что следователь увел меня на кухню для допроса.
После допросов, уже в милиции, прежде чем отправить меня в камеру до окончательного выяснения обстоятельств дела, меня остановили около "обезьянника" - прозрачной камеры, в которой содержались задержанные бомжи и прочие личности. Какая-то грязная пьяная тетка украла целлофановый пакет у спящего парня, рядом с которым уже сидел Петр Миридонов. Она стала доставать оттуда крабовые палочки и есть. Милиционер заметил, вырвал у нее пакет, разбудил парня и отдал ему. "Если она его трогала руками, мне это не нужно", - сказал парень, брезгливо скривив губы. Милиционер кинул пакет обратно тетке. "Повезло тебе, клюшка", - сказал он ей. К ней подсела еще одна пьяная женщина, и они с аппетитом стали поглощать содержимое пакета.
Из моей куртки вытянули все шнурки, отобрали ключи и поместили в одиночную камеру, в которой была только дверь с решеткой, сквозь нее пробивался яркий электрический свет. Я легла на деревянный настил и стала открывать и закрывать глаза, все еще надеясь, что это сон...
316
Какие-то пьяные женщины из соседней камеры начали танцевать, изо всех сил топая по деревянному настилу. Они ругались матом и пели частушки того же содержания.
Наконец они затихли, я закрыла глаза, и передо мной обозначились три полосы от веревки на шее Марины; любовь, познание и свобода - вспомнились мне три главные категории ее философии, теперь они, наверное, обрели тринитарное единство. И тут вдруг явилась душа Марины - это был крылатый светящийся образ, похожий на херувима, изображаемого в храмах... В моем сознании сами собой зазвучали стихи, которые когда-то мне читала Марина:
Безмерность духа восхожденья, Прозрачность ангельского пенья, Бездонность неба голубого И близость друга дорогого...
