Реклама
Книги по философии
Артур Шопенгауэр
Мир как воля и представление
(страница 39)
* "О безбрачии христиан первых трех веков", 1839
Все противоположное этому фундаментальному учению истинного христианства всегда и всюду сводится к иудаизму с его πάντα καλά λίαν ("все очень хорошо" - греч.). Это особенно хорошо заметно в имеющей важное значение третьей книге "Ковры" Στρωματα Климента. Там он, полемизируя с вышеназванными еретиками-энкратистами, всегда противопоставляет им только иудаизм с его оптимистической историей творения, с которой мироотрицающее направление Нового Завета бесспорно находится в противоречии. Но связь Нового Завета с Ветхим, в сущности, только внешняя, случайная и даже натянутая. Единственной точкой соприкосновения с христианскими догматами служит здесь, как я уже сказал, только история грехопадения, которая, впрочем, в иудаизме стоит особняком и никакого влияния в дальнейшем на его священные книги не оказывает. Не зря, согласно евангельскому повествованию, именно ортодоксальные приверженцы Ветхого Завета предали смерти на кресте Спасителя потому, что они признали его учение противоречащим их собственному. В упомянутой третьей книге Στροματα Климента с поразительной отчетливостью выступает антагонизм между оптимизмом и теизмом с одной стороны и пессимизмом и аскетической моралью -- с другой. Эта книга направлена против гностиков, которые как раз и проповедовали пессимизм и аскезу, в частности, всякого рода воздержание, особенно от какого бы то ни было полового удовлетворения), за что Климент и страстно порицает их. Но при этом проявляется то, что уже и сам дух священных книг евреев находится в антагонизме с духом Нового Завета. Действительно, за исключением грехопадения, представляющего собой у евреев какую-то hors d'oeuvre{sup}355{/sup}, дух Ветхого Завета диаметрально противоположен духу Нового Завета. Первый оптимистичен, второй пессимистичен. На эту противоположность указывает и сам Климент в конце одиннадцатой главы προσαποτεινομενον τον Παυλον τψ Κτίστη κ.τ.λ., хотя как правоверный иудей, каким он и был, он не придает ей реального значения, а считает ее мнимой. Вообще, интересно видеть, как Климент повсюду старается соединить и примирить Новый и Ветхий Завет, но чаще всего Ветхим Заветом вытесняет Новый. В начале третьей главы он упрекает маркионитов в том, что они по примеру Платона и Пифагора воспринимают сотворение мира как плохое, поскольку Маркион учит, что мир -- дурная природа, сделанная из дурного материала (φύσις κακή, εκ τε ύλης κακής), и что, следовательно, нужно не населять этот мир, а воздерживаться от брака (μη βουλομενοι τοι κοσμον συμπληρουν, απεχεσθαι γάμου). Климент, для которого вообще иудаизм был убедительнее и ближе Нового Завета, обвиняет их в этом. Он видит в этом вопиющую неблагодарность, вражду и возмущение против Того, Кто создал мир, против справедливого Демиурга, создавшего их самих и творениями которого они, однако, пренебрегают, в нечестивом возмущении "отрешаясь от естественных взглядов" (αντιτασσομενοι τψ ποιητή τψ σφων... εγκρατείς τη προς τον πεποιηκοτα έχθρα, μη βουλομενοι χρησϋαι τοις υπ αυτού κτισθεισιν... ασεβεί ϋεομαχια των κατά φυσιν εκσταντες λογισμών). При этом в своем священном рвении он не видит в теории маркионитов даже оригинальности, а, вооружившись своей известной ученостью, уличает их, используя прекрасные цитаты, в том, что уже древние философы -- Гераклит и Эмпедокл, Пифагор и Платон, Орфей и Пиндар, Геродот и Бврипид и к тому же еще и Сивилла -- печалились о состоянии мира, т.е. проповедовали пессимизм. В этом ученом энтузиазме он не замечает, что льет воду на мельницу маркионитов, доказывая, что "мудрые люди всех стран и веков" проповедовали и воспевали то же, что и они. Не замечая этого, он смело и страстно приводит самые решительные и энергичные изречения древних в соответственном духе. Его, конечно, эти изречения не смущают: пусть мудрецы скорбят о горести бытия, пусть поэты изливаются в потрясающих жалобах на это, пусть природа и опыт громко вопиют против оптимизма, все это не касается нашего автора. Он спокойно держится своего иудейского мировоззрения. Мир сотворен Демиургом, а отсюда а priori несомненно, что он прекрасен, безотносительно к тому, как он выглядит. То же точно -- со вторым пунктом, касающимся εγρατεια ("воздержания"), в котором, по его мнению, маркиониты проявляют свою неблагодарность к Демиургу (αχαρινστειν τψ δημιουργψ), упрямо отклоняя от себя его дары (δι αντιταξιν προς τον δημιουργον, την χρησιν των κοσμικών παραιτούμενοι). И трагики тоже в этом отношении прокладывали путь энкратитам (в ущерб их оригинальности) и проповедовали то же самое, а именно: печалясь о неисчерпаемой горести бытия, они говорили, что было бы лучше не рождать для такого мира детей. Это Климент опять подтверждает прекрасными цитатами из трагиков и вместе с тем обвиняет пифагорейцев, что они по тем же причинам воздерживались от полового наслаждения. Но все это нисколько его не смущает, он остается убежден, что все эти люди своим воздержанием грешили против Демиурга, так как они учили, что не следует вступать в брак, рождать детей, не следует создавать новых страдающих существ и бросать смерти новую пищу (δι εγκράτειας ασεβουσι εις τε την κτισιν και τον αγιον δημιουργον, τον παντοκράτορα μόνον ϋεον, και διδασκουσι μη δειν παραδεχεσφαι γαμον και παιδοποιιαν, μηδέ αντεισαγειν τψ κοσμψ δυστυχησοντας ετέρους, μηδέ επιχορηγειν ϋανατψ τροφην).
{sup}355{/sup} добавка (фр.).
По-видимому, ученый Климент, сетуя на εγκράτεια, не предвидел, что непосредственно после его смерти безбрачие в христианском духовенстве будет все более и более распространяться и наконец в XI веке будет узаконено, поскольку оно, по мнению католической церкви, соответствует духу Нового Завета. Этот дух гностики восприняли глубже и поняли лучше, чем Климент, который больше был иудеем, чем христианином. Взгляды гностиков очень ясно выступают в начале девятой главы Στρωματα, где из египетского евангелия приводится следующая цитата: αυτός ειπεν ο Σωτηρ, "ήλθαν καταλύσει τα έργα της θηλειας" θηλειας μεν, της επιθομιας. έργα δε, γενεσιν και φθοραν{sup}356{/sup}, особенно же -- в конце тринадцатой и в начале четырнадцатой главы. Церковь, разумеется, должна была позаботиться о том, чтобы установить религию, которая могла бы существовать и держаться в мире таком, каков он есть, и среди людей. Именно поэтому она и провозгласила гностиков еретиками. В конце седьмой главы Климент противопоставляет индусский аскетизм, как неудовлетворительный, -- христианско-иудейскому аскетизму. При этом ясно проступает фундаментальная разница в духе обеих религий. В иудаизме и христианстве все сводится к повиновению или неповиновению божественным заповедям -- υπακοή καν παρακοή, как это подобает ημιν, τοις πεπλασμενοις υπό της του Παντοκράτορας βουλήσεως{sup}357{/sup}. К этому присоединяется как вторая обязанность λατρευειν θεψ ζωντι служить Господу, прославлять Его дела и изливаться перед Ним в благодарностях. Разумеется, в брахманизме и буддизме все совсем иначе. В буддизме всякое нравственное совершенство, обращение и спасение, на которое можно надеяться, от этого мира страданий, от этой санса-ры, начинается с познания следующих четырех истин: 1) dolor, 2) doloris ortus, 3) doloris interitus, 4) octopartita via ad doloris sedtionem{sup}358{/sup}. -- Dhammapadam, ed. Fausboll. Объяснение этих четырех истин находим мы у Burnouf'а, в "Introduction à l'histoire du Bouddhisme", стр. 629 (Бюрнуф -- "Введение в историю буддизма"), и во всех изложениях буддизма.
