Реклама
Книги по философии
Ж. Маритен
Ответственность художника
(страница 5)
Искусство, как и познание, подчинено ценностям, которые независимы от интересов, даже от самых благородных интересов человеческой жизни, ибо это суть ценности интеллектуального мира. Роль поэтов не в том, чтобы подниматься на сцену после трапезы и предлагать дамам и господам, пресыщенным земными яствами, хмель наслаждений, не имеющих последствий. Но их роль и не в том, чтобы разносить хлеб экзистенциалистской тошноты, марксистской диалектики или традиционной морали, бифштекс политического реализма или политического идеализма и торты филантропии. Они заботятся о духовном кормлении человечества, состоящем, в интуитивном опыте, откровении и красоте, ибо человек есть животное, которое кормится трансцендентным. Платой в своем "Государстве" усматривает в поэтах лживых подражателей подражаний, опасных для государства, его истин и его нравов. Он по меньшей мере настолько честен в отношении них, что изгоняет их из Государства. Он понимал, что поэзия пока она остается поэзией, никогда не превратится и не может превратиться в орудие Государства.
При всем том Теория "Искусства для народа", которую я только что критиковал, была спровоцирована эксцессами теории "Искусства для Искусства". Система и практика абсолютной безответственности художника, которому для того, чтобы писать свободно, необходимо быть уверенным, что написанное последствий не имеет, стоят, как мы видели, в противоречии с природой вещей. Реакция общества была неминуемой. Люди не могли неограниченно терпеть, что их нормы и существеннейшие верования подвергаются поношению, их моральное наследие стоит под угрозой, их разум приводится в помраченное состояние и их воображение отравляется из любви художника к безответственности. Их реакции могли быть тупоумными или нелепыми, филистерскими, преувеличенными или попросту хамскими; и все же перед нами феномен естественной, почти биологической самозащиты 22 . Несколько лет назад я читал сообщение прессы, за подлинность которого не ручаюсь, но которое в худшем случае не лишено занятности. Сообщалось, будто наборщики отказались набирать рукопись одного писателя с большим талантом, в которой содержалась непогрешимая проза недвусмысленно похабного содержания. Если эта история верна, такая спонтанная реакция - поучительный симптом.
Я спрашиваю себя, однако: что, если спонтанная цензура наборщиков стала бы общим явлением, были бы результаты отрадными, - я не говорю уже для искусства, но для общества? Достаточно дать волю воображению, чтобы увидеть, как бы в некоем страшном сне, возможность еще более всеобщего явления: я имею в виду восстание так называемых "простых людей", людей с улицы, против всей "интеллигенции" в целом, чьи безответственные действия всем угрожают. Не приговорить ли к смерти этих физиков с их атомными бомбами, этих биологов с их биологической войной, этих философов с вавилонским столпотворением их вопросов, этих профессоров с их манерой расщеплять человеческие мозги, этих журналистов с их сенсационными сообщениями, этих новейших живописцев с их неистовыми деформациями, этих новейших романистов и поэтов с их девизом "написанное последствий не имеет"? Некое подобие этого восстания против интеллигенции и этой ностальгии по варварству мы наблюдали в своеобразном культе "жизни" и безудержной лести "народу" во времена нацистской Германии.
Набросанное мной кошмарное видение имеет не так уж много шансов стать реальностью - не потому, думается мне, что людям не хватает для этого озлобленности, но потому, что им, по счастью, недостает власти удовлетворить ее на такой лад. Но человечество может оказаться перед еще более скверной реальностью. Людям недостает власти, но тоталитарные Государства имеют власть для того, чтобы насильно подчинить контролю морали - их особой морали - произведения интеллекта, и в первую очередь искусство и поэзию. В таком случае, как нам показал режим Гитлера и Сталина, творческие силы становятся ответственными перед Государством и послушными Государству; художник и писатель имеют свое главное моральное обязательство перед политикой; равным образом они должны приспособиться к эстетическим принципам, как их формирует Государство, выдающее себя за выразителя и защитника интересов народа. Государство уже не изгоняет Гомера, как наивно декретировал Платон. Оно пробует его приручить.
В заключение этой главы добавлю одно замечание. Специалисты по эстетике большей частью занимаются ролью искусства относительно человеческого общества. Им следовало бы заняться также и ролью человеческого общества относительно искусства. С момента, когда общество приобретает потребность в искусстве и художниках, общество имеет также определенные обязательства перед ними. Совершенно так же, как писатель обязан чувствовать свою ответственность, это должно делать и общество.
Художник, поэт, композитор, драматург ожидают от сотоварищей по человечеству, как необходимого условия для развития своих творческих усилий, следующего: быть выслушанными (я имею в виду - с пониманием), получить ответ (я имею в виду - активный и великодушный ответ), обрести среди людей некий род сотрудничества, чувствовать себя в некой общности с ними, вместо того чтобы быть запертыми, как это столь часто происходит сегодня, в своеобразном интеллектуальном гетто. (Еще сквернее, когда это гетто являет собой не артистическую, но политическую общность, в вознаграждение за которую художник получает подачки от какого-нибудь заботливого тоталитарного Государства.)
Это означает, что первая обязанность человеческого общества перед искусством состоит в том, чтобы его уважать, - его и его духовное достоинство. Судить произведение искусства - дело столь же трудное и столь же ответственное, как судить произведение науки или философии. Произведение искусства вводит нас в обладание духовным сокровищем, состоящим в неповторимой правде художника, во имя которой он идет на риск и которой он обязан быть героически верен. Судить его означает судить живой проводник этой тайной правды, и первое условие подобного суждения состоит в некоем предварительном сочувствии к интенциям художника и к творческим перспективам, внутри которых он находится. Вынося суждение о художественной продукции своих современников, люди подлежат ответственности и перед художником, и перед самими собой, коль скоро они нуждаются в поэзии и красоте. Они должны неизменно сознавать эту ответственность.
В этой главе стоит вопрос об ответственности художника не перед другими людьми, но перед самим собой. Иными словами, нам предстоит понять отношение между искусством и моральной жизнью внутри самого поэта, или - внутреннюю связь, между его усилиями к совершенству произведения и его усилиями, если предположить, что таковые имеют место, к совершенству человеческой жизни.
То, к чему непосредственно ведет искусство само по себе, и то, что делает искусство тем, что оно есть, - или, как говорят схоласты, формальный предмет искусства - не подчиняется в себе формальному предмету морали. Тут нужно добавить - по пункту, который я уже затрагивал, но который я хотел бы теперь выразить более четко, - что необходимо принять во внимание не только порядок формальной причинности, или перспективу сущностей, взятых самих по себе, но и порядок материальной причинности, или перспективу конкретного субъекта, где вместе сосуществуют сущности различных качеств.
Этические реальности существенно значимы для художника - постольку, поскольку он человек; но в конкретной жизни они ему важны не только в той мере, в какой он человек, но также и в той - хотя на сей раз связь эта, так сказать, акцидентальная, - в какой он художник, или постольку, поскольку дело касается воплощения потенций искусства. Другими словами, по той причине, что искусство исходит из человека, нравственные реальности, касающиеся художника как человека, имеют сверх того соприкосновения с ним как с художником. Иначе говоря, мораль имеет дело с потенцией искусства в порядке материальной, или наличной (dispositive), причинности. Поскольку эта связь выявляет порядок материальной причинности, она остается только внешней и косвенной и подвержена всем видам случайностей; она может обернуться разными и, по видимости, противоположными вариантами. Однако какой бы внешней и косвенной эта связь ни была, она остается реальной и неустранимой.
Самые высокие моральные достоинства 23 не могут восполнить отсутствия художественных достоинств или компенсировать посредственность самой потенции искусства. С другой стороны, ясно, что лень, малодушие, попустительство сами по себе, будучи нравственными пороками, оказываются достаточно негодной почвой для упражнения художнических способностей. Моральное устройство человеческого субъекта оказывает род косвенного влияния на его искусство. "Не враждебность внешних обстоятельств, а собственная натура ответственна за судьбу Шелли *", - пишет безо всякой снисходительности Фрэнсис Томпсон 24 . Определенный изъян в моральной и психологической цельности и - как следствие - раскол между восприимчивостью и творческой способностью интеллекта, или воображением, вносят неким образом своеобразную красоту в поэзию Эдгара По или Харта Крейна 25 , но вместе с тем и подрывают ее. Нравственный яд, который со временем искажает силу видения в конце концов обходным путем исказит и творческую способность художника, хотя какое-то время этот яд, возможно, ее стимулировал и обострял. В конечном счете произведение всегда "признается". Что касается больших поэтов, этот род признаний не мешает их творениям быть великими и драгоценными, однако и в самом величии они обнаруживают некую болезненную точку.
