Filosofa.net

Однако эта цель предполагает лишь создание общей для всех основы существования. Единство условий для всех человеческих возможностей было бы, правда, чрезвычайно важно, но это — не конечная цель, а тоже только средство.

Мы ищем единство на более высоком уровне — в целостности мира человеческого бытия и созидания. Стремясь к этому, мы об­ретаем единство предшествующей истории посредством выявле­ния того, что касается всех людей, существенно для всех.

Однако значение этого может открыться только в динамике че­ловеческого общения. В притязании на безграничную коммуника­цию находит свое выражение взаимосвязь всёх~людей в возмож­ном понимании. Однако единство не исчерпывается познанным, сформулированным, целесообразным или образом цели, оно зак­лючено во всем этом лишь тогда, если в основе всего лежит комму­никация человека с человеком. Теперь возникает последний воп­рос.

Состоит ли единство людей в их единении в рамках общей ве­ры, в объективности того, что всем представляется истинным в

мысли и вере, в организации одной вечной истины посредством глобального авторитета?

Или же единство, доступное нам, людям, в своей истине — только единство в коммуникации наших многообразных истори­ческих истоков, сопричастных друг другу, но не тождественных в явлении мысли и символа,— единство, которое в своем многооб­разии скрывает единое, то единое, которое может сохранить свою истинность только в воле к беспредельной коммуникации в качест­ве бесконечной задачи, которая стоит перед не знающими завер­шения человеческими возможностями?

Все утверждения о совершенной чуждости людей, о невозмож­ности взаимопонимания — не что иное, как выражение разочаро­ванности, усталости, отказ от выполнения настоятельного требо­вания человеческой природы, возведение невозможности данного момента в абсолютную невозможность, угасание внутренней го­товности (33).

Единство истории как полное единение человечества никогда не будет завершено. История замкнута между истоками и целью, в ней действует идея единства. Человек идет своим великим исто­рическим путем, но не завершает его в реализованной конечной цели. Единство человека — граница истории. А это значит: достиг­нутое завершенное единство было бы концом истории. История — движение под знаком единства, подчиненное представлениям и идеям единства.

Согласно подобным представлениям, единство выражается в следующем: человечество, по-видимому, возникло из единых исто­ков, выйдя из которых оно развивались в бесконечной изолирован­ности, а затем стало стремиться к воссоединению. Однако это об­щее происхождение — в своем эмпирическом обосновании — погружено во мрак. Повсюду, где .мы видим людей, они рассеяны я различны как индивидуумы и как расы; мы видим множество куль­тур на разной стадии развития, различное их возникновение, кото­рому, несомненно, уже предшествовало неведомое нам существо­вание человека. Единство ведет нас за собой в качестве представ­ления о некоем образе, завершенном г.о взаимности множества лю­дей. Однако подобные представления всегда неопределенны.

Представления о единстве обманывают, если они выступают как нечто большее, чем символы. Единство в качестве цели — бес­предельная задача; ведь все становящиеся для нас зримыми виды единства — частичны, они лишь предпосылки возможного един­ства или нивелирование, за которым скрывается бездна чуждости, отталкивания и борьбы.

Завершенное единство не может быть выражено ясно и непро­тиворечиво даже в идеале. Такое единство не может обрести реаль­ность ни в совершенном человеке, ни в правильном мироустройст­ве или в проникновенном и открытом взаимопонимании и согла-

сии. Единое — это бесконечно далекая точка соотнесения,, однов­ременно истоки и цель; это — единство трансцендентности. В ка­честве такового оно не может быть уловлено, не может быть исклю­чительным достоянием какой-либо исторической веры, которая могла бы быть навязана всем в качестве абсолютной истины.

Если мировая история в целом движется от одного полюса к другому, то происходит это таким образом, что все, доступное нам, заключено между этими полюсами. Это—становление единств, преисполненные энтузиазмом поиски единства, которые сменяются столь же страстным разрушением единств.

Так, глубочайшее единство возносится до невидимой религии, достигает царства духов, которые встречаются друг с другом и принадлежат друг другу, тайного царства открытости бытия в сог­ласии душ. Напротив, историчным остается движение между на­чалом и концом, которое никогда не приходит к тому, что оно, по существу, -означает, но всегда содержит его в себе.

V. ПРЕОДОЛЕНИЕ ИСТОРИИ

Мы убедились: история не завершена, она таит в себе бесконеч­ные возможности; любая концепция познанного исторического целого разрушается, новые факты открывают в прошлом не за­

меченную нами раньше истину. То, что прежде отпадало как не­существенное, обретает первостепенную значимость. Завершение истории кажется нам невозможным, она движется из одной беско­нечности в другую, и бессмысленно прервать ее может лишь внеш­няя катастрофа.

Мы внезапно ощущаем неудовлетворенность историей. Нам хотелось бы прорваться сквозь нее к той точке, которая предшест­вует ей и возвышается над ней, к основе бытия, откуда вся исто­рия представляется явлением, которое никогда не может быть внутренне «правильным»; прорваться туда, где мы как бы приоб­щимся к знанию о сотворении мира и уже не будем полностью подвластны истории. Однако вне истории для нас в области зна­ния нет архимедовой точки. Мы всегда находимся внутри исто­рии. В стремлении достигнуть того, что было до истории, что про­ходит сквозь нее или будет после нее, всеобъемлющего, самого бытия, мы ищем в нашей экзистенции и трансцендентности того определения, чем могла бы быть эта архимедова точка, если бы она могла быть выражена в форме современного знания.

1. Мы выходим за границу истории, когда обращаемся к при­роде. На берегу океана, в горах, в буре, в льющихся лучах восхо­дящего солнца, в игре красок стихии, в безжизненном полярном царстве снега и льда, в девственном лесу — повсюду, где мы слы­шим голос неподчинивщейся человеку природы, мы можем внезап­но почувствовать себя свободными. Возврат к бессознательной жизни, возврат в еще большую глубину и ясность безжизненной стихии может возбудить в нас ощущение тишины, восторга, единства, свободного от боли. Однако это обман, если мы видим в нем нечто большее, чем случайно открывшуюся тайну молчали­вого бытия природы, этого бытия по ту сторону всего того, что мы называем добром и злом, красотой и уродством, истиной и ложью, этого бросающего нас в беде бытия, не знающего ни сострадания, ни жалости. Если мы действительно обретаем там прибежище, то это значит, что мы ушли от людей и от самих себя. Если же мы видим в этом мгновенном пленяющем нас соприкосновении с при­родой немые знаки, которые указывают на нечто, возвышающееся над всей историей, но не открывают его, тогда в этом соприкоснове­нии с природой заключена истина, так как оно открывает перед нами путь, а не удерживает нас у себя.

2. Мы выходим за границы истории в сферу вневременной зна­чимости, истины, не зависящей от истории, в сферу математики и всепокоряющего знания, всех форм всеобщего и общезначимого, которая не ведает преобразований, всегда есть — познанное или непознанное. В постижении этой ясности значимого мы подчас ощущаем душевный подъем, обретаем твердую точку, бытие, кото­рое постоянно есть. Однако и в этом случае мы идем по неверному пути, если держимся за него. И эта значимость — знак, в нем не заключено содержание бытия. Это постижение странным обра­зом не затрагивает нас, оно открывается в процессе все большего проникновения в него. Оно есть, в сущности, форма значимости,

277

тогда как его содержание отражает бесчисленное множество су­щего, но никогда не отражает бытие. Здесь в устойчиво сущест­вующем находит покой только наш рассудок, не мы сами. Однако тот факт, что эта значимость есть независимая и освобожденная от истории, в свою очередь указывает на вневременное.