Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Слезы мира и еврейская духовность
(страница 33)
Тяга к Сиону становится общенациональной еврейской чертой и никакой другой народ не хранит в своей исторической памяти место рождения так свято, как это происходит в каждой отдельно взятой еврейской душе; цыгане не помышляют о возвращении в Индию, болгары не вспоминают о Волге, откуда они пришли на Балканы, а поволжские татары даже не думают о своей исторической родине в Монголии. И только для еврея имя Сиона или Иерусалима значит больше, чем имя, -- сполна это понято Теодором Герцлем: "С того самого момента, как закатилось солнце для евреев, они в течение всей ночи своей истории не переставали и не перестают мечтать о государстве. "В будущем году в Иерусалиме!". Это старое, но вечно юное желание, не оставляющее еврея ни на одну минуту дня и ночи" (1896,с.23). Ген, порождающий это "юное желание", должен быть назван геном Иерусалима или же еврееносным геном, ибо евреем считается тот, кто хранит в себе память о Иерусалиме, в ком звук этого имени отдается внутренней теплотой. Евреи не создавали миф о титане Антее, но идея мифа о непобедимости титана, пока он соприкасается с матерью-землей Геей, принадлежит евреям, и их исторические предания пронизаны мыслью, что только Земля Обетованная обеспечивает еврейский дух силой, весом и значением. Итак, сионистское сознание, присущее только евреям, тесно сочетается с еврейским историческим сознанием и в последующем мы узнаем, что первое есть вторичное производное от второго.
Важно удостовериться, что подлинным сионизмом следует считать воззрение, предопределенное и генерированное исключительно внутриеврейскими источниками. Необходимо отрешиться от векового заблуждения, что сионизм зародился на Западе, откуда пришел в Россию, -- в Европе появились только: термин "сионизм", Теодор Герцль и сионистские конгрессы. Благодаря особенным свойствам идеологии европейской формации еврейства в Европе была сконструирована своеобразная модель сионистского воззрения, которая стала самым красноречивым, хотя и не полностью понятным, разделом между европейской и русской формациями в еврействе. Идеей данной модели стал антитезис эмансипации евреев в Европе: поскольку последняя не обеспечивает еврейской само-стоятельности, то необходимо должен существовать образ, где еврейское самосознание будет генерирующим центром. Этот центр был физически помещен в Сион, то есть монотеизм был трансформирован в моногеоизм и приобрел онтологически чеканную форму еврейского государства. На этой основе еврейские идеологи европейской формации создали понятие об эрец -- земле Бога (геотеология) и А.Неер взял на себя роль глашатая: "Именно на этом пространстве, и только на нем, складывается судьба Израиля. Именно на этом пространстве узнается, успех или провал постигли его предназначение. Эрец -- это место-испытание его избранности". Избранность есть определяющий динамический принцип, как формирования онтологической фигуры этой идеологии -- еврейского государства, так и гносеологического выражения в форме понятия эрец. У Неера сказано по этому поводу: "Эрец -- по-прежнему избранная Земля Бога, единственная страна, где полностью может осуществляться Тора, и единственная страна, чья физическая и духовная атмосфера может раскрывать в человеке пророческий дар... Но эрец есть нечто большее, чем Божественное пространство, чем гарантия избрания Израиля, 0на -- центр. И на этом центральном положении эрец строится то, что можно было бы назвать геотеологией, без перцепции которой нельзя понять двухтысячелетнюю историю еврейской диаспоры. Действительно, эрец есть центр мира" (1991,с.с.75,76-77). Избранность, имеющая в этом понимании все признаки зрелого и откровенного превосходства, произвольно названа сионизмом, но в действительности она не может быть соотнесена с сионистской идеей, поскольку в своей основе лишена исторического содержания, то бишь не имеет прямой связи с еврейским сознанием. Сентенция моногеоизма или геотеологии воплощает в себе воззрения той части еврейских мыслителей Европы, которые наиболее чутко ощущают фальшь и ханжество европейской эмансипации, но в то же время были настолько европейцами, что свое недовольство выражали по-европейски, тобто рационально. Их интенции были следствием и опосредованным ответом на эмансипацию евреев и реакцией на свое положение в диаспоре, обусловленное внешними европейскими условиями, а никак не внутриеврейской исторической мотивацией, и сионизм, таким образом, выставляется как решение, вынуждаемое европейским антисемитизмом; поучительно и то обстоятельство, что гносеологическое учение об эрец появилось много позже, чем онтологическое представление Т.Герцля об еврейском государстве.
Следовательно, европейская формация еврейства, в дополнение ко всем прочим своим характеристическим параметрам, обладает собственной сионистской моделью, которая впоследствии получит название политического сионизма, и который противостоит сионистскому видению в контексте еврейской духовности. Последнее определяет, что сионистская идея дана еврееносным геном и пришла в мир вместе с еврейским историческим (мессианским) сознанием; Тяга к Сиону не прихоть, а потребность еврейской натуры. Ицхак Маор удостоверяет, "... что идея Шиват Цион -- возврата в Сион -- зародилась как идеал национального избавления одновременно с разрушением Иудейского царства легионами Римской империи. Идею эту и выразила легенда о том, что "в день, когда разрушен Храм, родился Мессия". В веках этот идеал прошел многие стадии перевоплощения и, наконец, приобрел Форму современного сионизма. Ибо прав тот, кто сказал, что сионизм -- не что иное, как мессианское движение, но с реальными возможностями воплотиться в жизнь" (1977,с.6). Высказанную д-ром И.Маором мысль следовало бы откорректировать поправкой, что рождение сионистского идеала как оформленной мечты о Сионе необходимо соотнести с разрушением не Второго, а Первого Храма, а за отцовским прообразом обратиться к пророку Исайе, и полезно дополнительно приобщиться к суждению д-ра В.Лакера: "Термин "сионизм" появился только в 1890-х годах, но дело сионизма, идея Сиона, существовала на протяжении всей истории еврейского народа. Обзор истоков сионизма следует начать с Сиона, который всегда занимал центральное место в мыслях, молитвах и мечтах рассеянных по всему миру евреев. Призыв "В будущем году -- в Иерусалиме" -- часть еврейского ритуала и многие поколения верующих евреев обращались лицом к востоку, когда произносили "Шмонэ Эсрэ" ("Слушай, Израиль") -- главную молитву еврейской литургии" (2000,с.63-65. Здесь В.Лакер допустил неточность: "Шмонэ Эсрэ" означает у евреев особый молитвенный комплекс и переводится "восемнадцать благословений", а "Слушай, Израиль" звучит на иврите "Шма Исраэль").
В свете подобных размышлений пристальное внимание, продуцированное к тому же сочинением Солженицына, вызывает к себе сионистское течение в среде русского еврейства. И на аналитическую поверхность выплывает малоизвестная особенность сионистского феномена, связанная исключительно с русским еврейством, таящим в своих недрах в противовес европейской модели самостоятельную, не зависящую от европейских пертурбаций, русскую версию еврейского сионистского чаяния. Эта модификация была обнародована Львом (Леоном) Пинскером в форме откровения об автоэмансипации или палестинофильстве. Как будет показано при последующем изложении, сионистская проблема раскрывалась в среде русского еврейства в уникальном и целиком оригинальном контексте; что такое тяга к Сиону -- стремление утолить духовную жажду за счет живительной влаги родных беирим (колодцев) по типу Антея либо утверждение в национальном превосходстве, допускающем национальную спесивость и богоизбранность евреев по типу пушкинского "Я ль на свете всех милее/Всех румяней и белее", что свойственно европейскому сионистскому макету.
Подобная двойственность была истолкована Л.Пинскером в представлении палестинофильства и русская версия сионизма выявилась внутренне неоднозначной и, как всякое сознание, зависящая от мировоззренческих установок. Маститый Макс Мандельштам, -- по свидетельству его биографа, "самый авторитетный для евреев всего мира представитель русского еврейства" и основатель первого палестинофильского кружка, -- провозглашал: "в ратовании за свободу личности, за равенство перед законом, за уважение чужих мнений, за абсолютную веротерпимость, а не в отречении от самого себя, не в национальном обезличивании должен заключаться наш космополизм" (1999,ч.1,с.273). Мандельштам высказал ens originarium (первосущность) разновидности палестинофильства, которая впоследствии будет названа культурологической, но привязывает ее к понятию, не имеющему еврейского содержания, ибо "космополизм" суть европейское рационалистическое опосредованно, и тем самым Мандельштам соскальзывает на нееврейские духовные основания.
Таким образом, русские духовники, включая А.И.Солженицына, не признают в сионизме как раз эту национальную избранность и неприкасаемость, что присуще в первооснове европейскому политическому сионизму, поскольку в этих элементах воочию зрятся преграды на пути к культурной солидарности еврейского достояния и русской идеи. Несомненно, что сионизм в русском варианте полнится русской идеей, но полнится ли русская идея сионизмом? В этом вопрошании вся проблема Солженицына, а открытое русским писателем проблемное поле данной апории составляется из, в известной мере, самостоятельных задач: что есть русское еврейство в контексте русской идеи и что есть русская идея в контексте русского еврейства. Сама постановка этого вопроса отвергает точку зрения, что культивируется в эстетической среде современного Израиля и которая выражена одним из талантливых ее представителей -- Амосом Озом: "Любовь русских евреев к России -- их вовлеченность в ее литературу, историю, философию, науку, политику, промышленность -- подобна еврейско-немецкому симбиозу, еврейско-французскому, еврейско-польскому... ". Нет и не существовало этого подобия, ибо европейская эмансипация евреев не коснулась евреев в России, -- хорошо или плохо, негативно или позитивно, но еврейский вопрос в России источал свой самобытный аромат, точно в такой же мере, как Россия значится самобытной только через русский дух по отношению к европейскому континууму. Больше истины в других словах этого писателя, поскольку в них он опровергает самого себя: "Еврей, уроженец России чувствует себя евреем среди русских, но стоит ему попасть в среду евреев, выходцев из Северной Африки, к примеру, -- и он тут же почувствует свою "русскость" так остро, как он и предположить не мог: ему будет недоставать русского языка, русских песен, он вдруг ощутит свою связь с Россией до боли в сердце. Видимо, такова наша судьба: и через тысячелетия проносим мы любовь к тем местам, где родились, сохраняем незримую связь с ними. Такова наша общая судьба. Такова и судьба русского еврейства... Мы же опалены Россией так, что скрыть это невозможно -- ни от себя, ни от других. Потому и сказал я вначале: "Мы обожжены" (1993,с.с.371,373).
