Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Слезы мира и еврейская духовность
(страница 25)
Формой связи для своей духовности римский дух избрал власть, а потому во взаимодействии с чужеродными духами и духовностями римский дух будет раскрываться навстречу тому и впитывать в себя только то, что соответствует его органической природе, тобто коллективистские, властьрождающие, величины и параметры. Но в греческом континууме, где формой связи поставлено эстетическое чувство, предусматривающее по определению в приоритете не коллективный, а индивидуальный фактор, коллективный орнамент греческой духовности, к которому тяготеет римский дух, расположен на заднем плане (аполлонический дух и дионисический дух по Ф.Ницще в греческой эстетике). Отсюда возникает иллюзия того, что римский дух способен усвоить только худшие образцы греческого богатства, и эта иллюзия обязана, во-первых, тому, что в рационально-хронологические очки не видна избирательная работа римского духа, а с фактологической точки зрения эллинская культура воспринимается "внешним образом, и часто именно нездоровые ее плоды", а во-вторых, тому, что все римские приобретения оцениваются греческой шкалой ценностей, то есть теми признаками и критериями, которые генетически предназначены для "бесконечно великих произведений эллинского духа". В совокупности выпадают два фундаментальные вывода, -- первый: механизм проникновения духов либо культур при сублимации в чисто динамическом отношении происходит посредством собственного пополнения (обогащения) на базе наполнения (обогащения) партнера по синтезу; и второй: становление любой духовной системы, а таковой следует считать ту совокупность духов, какая обладает специфическим способом связывания духов в духовность в качестве системообразующего признака, происходит в автономном режиме. Эти два фундаментальные вывода слагают внутреннее содержание "странности" греко-римского симбиоза, погребенного под хронологическими формализмами академической историографии; деградация и игнорирование этого содержания образует сердцевину гносеологического дефекта академической методологии официозной историософии.
Совершенно иной структурно-функциональный облик данная "странность" приобретает в сегменте греко-еврейского духопроникновения и его отличие от греко-римского типа обусловлено тем обстоятельством, что формы связывания у обоих духов, -- эстетическое чувство у эллинского и вера у еврейского, -- скомпонованы на однотипном субстрате и проистекают из индивидуального сознательного достояния личности. Поэтому при греко-еврейском брожении отсутствует избирательная работа духа, а взаимное проникновение духов осуществляется напрямую, под непосредственной эгидой принципа обогащая обогащаясь, поражая исследователей бурной динамикой. По этой причине наибольшие духовные достижения этого отрезка исторического времени приурочены именно к этой сфере, которая поставила даже отдельных лидеров, своих титанов духа: Филона Александрийского с еврейской стороны, которого Вл.Соловьев называл "последним и самым значительным мыслителем древнего мира", и Платона с греческой стороны, которого называли "Моисеем, говорящим по-аттически". А сама "странность" тут заключается в том, что до определенного времени, -- а именно: до походов Александра Македонского, которые делаются историческим рубежом между "эллинистическим" и "доэллинистическим" временами Древнего Востока, -- отсутствуют признаки какого-либо общения греков и евреев на всяком уровне, как со стороны греков, так со стороны евреев. На эту "странность" обращал внимание еще Иосиф Флавий и с тех пор не было обнаружено ни единого серьезного свидетельства об обратном, и в летописной истории данный факт интерпретируется как отсутствие непосредственных контактов между этими народами в доэллинистический период времени. Это объяснение, однако, слишком просто, чтобы быть достаточным, и в нем не содержится даже догадок о причине, возведшей преграду на пути со-общения двух выдающихся и духовно богатых конгломераций региона. Тем не менее, данное изъяснение до настоящего времени фигурирует в качестве единственного довода о греко-еврейской "странности", которую предельно полно охарактеризовал русский академик А.И.Тюменев: "И для иудеев доэллинистического времени Греция оставалась такой же малознакомой, расположенной где-то на далеком Западе страной, какою представлялась в свою очередь и сама Иудея для греков. Название Эллады для еврейских писателей остается столь же чуждым и неизвестным, как для греческих название Иудеи; если греки не выделяли иудеев в качестве отдельного народа из общей массы населения Сирии, то равным образом и иудеи в свою очередь почти ничего не знают собственно о греках и говорят вообще о язычниках Запада; если греческие писатели говорят лишь о Сирии и о сирийской Палестине, причем мы не встречаем у них ни одного упоминания специально об Иудее, то равным образом и в еврейской литературе области, занятые греками, носят еще менее точное и определенное обозначение "островов моря" (2003,с.125). А между тем историческая летопись в изобилии хранит сведения об активных сношениях греков с ближайшими соседями евреев -- персами и египтянами, причем их пик приходится как раз на доэллинистическую эпоху. Под сходным названием "народ моря", как свидетельствует И.Великовский, египетский фараон Рамзес III (двенадцатый век до н.э.) описывает древних греков, с которыми у египтян были близкие отношения вплоть до военных союзов, -- так, в середине пятого века до н.э. греки направили к устью Нила флот из двухсот трирем на помощь египтянам, восставшим против персидских захватчиков, а персидские цари или сатрапы неоднократно вторгались на территорию Греции. Особенно важно в этом отношении посещение Египта в пятом веке до н.э. великим историком Геродотом, о чем Тюменев пишет, "что даже Геродот, единственный греческий писатель, о котором мы достоверно знаем, что он посетил лично филистимское и финикийское побережье и, следовательно, имел полную возможность ознакомиться с населением этих и прилегающих местностей, хотя бы по слухам и рассказам, не упоминает об иудеях, значит, либо не заинтересовался ими и не обратил на них специального внимания, либо, что представляется более вероятным, совершенно не подозревал об их обособленном политическом существовании и не знал и самого их имени, как отдельного народа" (2003,с. 100; выделено мною -- Г.Г.).
Итак, степень загадочности греко-еврейской "странности" настолько велика, что ускользнула даже от такого мастера по первооткрыванию хронологических тайн древнего мира, как Иммануил Великовский. Тюменев разрабатывает глубже свой тезис и выводит основания для неназванного им некоего особого состояния в механизме сублимации, которое я решился обозначить для удобства оперирования им стадией молчания: "Факт незнакомства иудеев с греками и в еще большей степени полное и абсолютное молчание греческих авторов относительно иудеев, народа, который своей обособленной религией и нравами и всем образом жизни резко выделялся из среды остальных народов и, следовательно, не мог не обратить на себя внимания наблюдательных греков и который, спустя короткое время, действительно, сделался предметом исключительного внимания и интереса со стороны эллинско-римского мира, несомненно, не могли быть случайными, и могут быть объяснены только тем обстоятельством, что грекам в доэллинистическую эпоху совершенно не случалось приходить в более близкое соприкосновение с иудейским народом и ознакомиться с ним путем непосредственного общения. Очевидно, ни сами греки в своих торговых странствиях до времени походов Александра не проникали настолько далеко на Восток, чтобы входить в ближайшие отношения с Иудеей и ее населением, ни иудеи в свою очередь не встречались до этого времени ни в Греции, ни в прилегающих к ней местностях, по крайней мере, в сколько-нибудь значительном числе" (2003,с.с.125,96).
Однако силлогизм Тюменева о "незнакомстве" греков и иудеев в доэллинистическую эпоху вовсе не кажется безупречным выведением как раз со стороны формальной логики, числящейся regina probationum (царица доказательств) при фактообусловленном мышлении, и определенные им посылки ("внимательность" греков и "особенность" иудеев) требуют в умозаключении обратного тому, что вывел русский академик, а именно: евреи и греки приходили в "близкое соприкосновение" и имели "непосредственное общение" между собой и в доэллинистическую эпоху. Это следует понимать таким образом, что не каждый физический контакт ("близкое соприкосновение" или "непосредственное общение") может дать духовный результат тобто факт: может произойти реальное событие, не оставляющее после себя фактического следа. В этом и состоит эффект стадии молчания. А о наличии событий соприкасания греков и евреев в доэллинистическую эпоху можно судить по ряду опосредованных данных. Так, Иосиф Флавий говорит, что название "Палестина" было дано греками для поселения потомства Филастея, сына Ханаана (четвертого сына Хама и внука Ноаха), а Ханаан своим именем назвал (а точнее, назвали греки по имени Ханаана) область обитания евреев, ныне именуемую Иудеей. Флавия можно понять так, что еще до экскурсии Геродота, у греков были собственные названия еврейских местностей. В библии (Быт.,10:14) говорится о земле "Каслухим, откуда вышли Филистимляне". Ростовские издатели "иудейских древностей" Иосифа Флавия в своих комментариях называют исследователей, которые считают каслухами обитателей острова Крит, и пишут: "Подтверждением этому могут служить следующие обстоятельства: на острове Крит находится город Фаласарна, напоминающий имя Филастея; одним из древних названий Газы является имя Минос (срв. с именем критского царя Миноса) (1999, с.75). Следовательно, филистимляне, соседствовавшие с евреями на одной земле, как свидетельствует Библия, со времен праотца Авраама, были греческого рода с острова Крит.
