Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Слезы мира и еврейская духовность
(страница 19)
Кому Бог отказал в уме,
Тот на примерах понимает.
И тем не менее метод понимания "на примерах" есть отнюдь не злокачественная выдумка не очень глубокомысленных авторов, а еще в прошлом столетии он определял значительную эпоху в истории человеческого познания, ведя генеалогические ветви из эллинской натурфилософии, включая английскую школу эмпириков (Ф.Бэкон, Т.Гоббс, Дж.Локк, Д.Юм, И.Ньютон), и становление материалистического естествознания. Кризис метода был обусловлен успехами идеалистической философии и неустойчивостью всей материалистической парадигмы в целом, включая материалистическое (хронологически-фактологическое) понимание истории. Тогда как в еврейской тематике, как показывает опыт критических упражнений на солженицынском материале, идеологическая норма фактопочитания не только превалирует, но в ходу даже такие примитивные схемы познания как "степень полноты источниковой базы". Методологическая сторона рассмотрения еврейского вопроса имеет вполне самостоятельное значение, выходя далеко за пределы критики сочинения А.И.Солженицына, и познание еврейской проблемы в любом варианте априорно предусматривает знание хотя бы в общих чертах этого методического средства, как способа враждебного по своей природе иррациональной еврейской сущности.
Для этой цели трудно найти более удобный предмет, чем опус американского историка Семена Резника под названием "Вместе или врозь? Заметки на полях книги А.И.Солженицына" (2003г.), настолько эта критическая повесть удивительным образом вобрала в себя все негативные показатели казенного метода фактопоклонения, не упустив ни одного, и также ни одного не взяв из положительных моментов данного способа. В "Заметках на полях книги А.И.Солженицына" автор представил каталог всех антисемитских прегрешений русского писателя, настолько обширный и объемный, что Солженицын кажется уже не просто антисемитом, а неким суперменом в этой отрасли: Солженицын целиком разделяет взгляды "фанатичного юдофоба и "тяжелого антисемита русского поэта Г.Р.Державина; хотя Солженицын не одобряет злополучный указ о рекрутском наборе Николая I, но и не порицает рекрутскую повинность, -- по словам Резника: "Таким приемом Солженицын пытается перечеркнуть обширнейшую литературу и "общественную память" об одном из самых диких проявлений религиозной и племенной ненависти в России, причем прямо организованном властью": Солженицын считает евреев виновной стороной в неудаче государственного опыта с еврейским хлебопашеством и старается, как говорит Резник, "... продемонстрировать, как царское правительство из кожи вон лезло, чтобы окрестьянить евреев, да как те упорствовали в своем отлынивании от земледельческого труда и снова и снова объегоривали власти, прикарманивая пособия".
Солженицын считает евреев причастными к ритуальным убийствам и на известном процессе Бейлиса его симпатии были отнюдь не на стороне задавленных страшными обвинениями евреев, -- как красочно выступает Резник: "Солженицын силится спасти честь другой России. Той самой, которая, проиграв процесс, пыталась возвести часовню убиенного от жидов младенца Ющинского". Солженицын очень благосклонно относится к существованию процентной нормы для учащихся евреев и достаточно своеобразно, по изложению Резника, толкует тягу евреев к светскому образованию: "Поворот евреев к светскому образованию он рассматривает в контексте их... "уклонения" от воинской повинности, о которой речь шла выше. Переломным он называет 1874 год, когда появление нового "воинского устава и образовательных льгот от него" (стр.181) якобы и заставило евреев ринуться в университеты". В выявлении отношения Солженицына к еврейским погромам аналитика Резника празднует свой триумф и по этому поводу он говорит о Солженицыне: "Он убежден, что власть погромов никогда и ни при каких обстоятельствах не организовывала, а все, кто утверждал иное, злостно клеветали на безвинное русское самодержавие, пользуясь тем, что "Россия -- в публичности рубежа веков -- была неопытна; неспособна внятно оправдываться; не знали еще и приемов таких" (стр.332). Александр Исаевич приемы знает и оправдывает царское самодержавие довольно искусно". Имеются в наличии и такие пассажи: "Так что стремление Солженицына оспорить юдофобство Александра III неубедительно" и "Взяв на себя неблагодарную роль выгораживания организаторов Кишиневского погрома", Солженицын выглядит "не очень корректно" (2003,с.с.41,51,69,80-81,85,89,101). И прочая и прочая -- я выбрал аналитические суждения Резника только по самым четким параметрам антисемитизма в России.
Здесь не имеет особо важного значения то обстоятельство, что обвинения Солженицына во многих случаях у Резника выглядят напраслиной на грани наговора и часто отвергаются авторским текстом (так, слова Солженицына: "Почему истина кишиневского погрома показалась недостаточной? Похоже: потому, что в истине правительство выглядело бы, каким оно и было, -- косным стеснителем евреев, хотя неуверенным, непоследовательным. Зато путем лжи оно было представлено -- искусным, еще как уверенным и бесконечно злым гонителем. Такой враг мог быть достоин только уничтожения" (2001,ч,1,с.338), никак не могут подтверждать приписываемую ему Резником роль "выгораживания организаторов Кишиневского погрома"). Важно то, что Резником был продемонстрирован аналитический триумф откровенной предвзятости, а сама она стала единокровной дочерью, неизбавимым моментом фактологического подхода. Итак, информационный запас американского аналитика весьма обширен и однообразен, так что с окончательным умозаключением сложностей не возникает, -- видимо, поэтому автор сам не делает завершающего вывода, полагаясь на читателей, и от них ожидается понимание того, что русский писатель А.И.Солженицын являет собой злейшего и первейшего врага евреев. В свете такой предвзятости, как высшего постижения фактомании, смысл титула работы Солженицына раскрывается достаточно просто: "ВМЕСТЕ" -- это значит двести лет под еврейским игом, которое было навязано русскому народу извне. Однако, поскольку такая сентенция не просматривается по солженицынскому тексту, и даже аналитики, вовсе не отличающиеся добросовестностью в отношении Солженицына не делают подобного вывода, то и оказывается, что опознание солженицынского творения при посредстве фактологической методики приводит, в конце концов, к открытому вопросу. Этот вопрос, на который не дано понятного ответа, звучит, однако, откровенно с такой ясностью, с какой поставлен в титуле повести С.Резника "Вместе или врозь?". В тексте С.Резника наличествует место, где данный ответ проглядывает более или менее обнажено, -- это авторский ответ на ремарку Солженицына, с которой он начинает "Вход в тему": "Сквозь полвека работы над историей российской революции я множество раз соприкасался с вопросом русско-еврейских взаимоотношений. Они то и дело клином входили в события, в людскую психологию и вызывали накаленные страсти"; реакция американского историка такова: "Так вот, "вопроса русско-еврейских отношений" в проблемах, связанных с российской революцией, объективно не существовало, хотя он существовал в воспаленном мозгу некоторых идеологов крайне правого -- черносотенного -- лагеря" (2003,с.11).
Но если не существует "русско-еврейских отношений", то не существует и русского еврейства как самостоятельной еврейской корпорации и как особой формации еврейской духовности. Именно эта мысль как подспудное выражение некой невысказанной идеи проскальзывает и у другого ярого критика -- А.Черняка: "В так называемом пространстве "вместе" не могло быть никакого равенства, а были сильные и властные, с одной стороны, и слабые и бесправные -- с другой" ("Еврейский камертон" 25.09.2001). То обстоятельства, что оба хулителя труда Солженицына и оба собратья по методу, -- А.Черняк и С.Резник, -- приходят к одному логическому итогу, но выраженному эзотерически, явно вне авторского сознания, служит лучшей гарантией, что в данной мысли свернут главный смысл столь яростно-активной критики расширенной диатрибы Солженицына на еврейскую тему, ибо в идиоме "ВМЕСТЕ" у Солженицына дан авторский код синтеза русского и еврейского, то бишь русского еврейства. Таким образом, основное назначение всего "крестового похода" против выступления русского писателя с еврейской вариацией на русскую тему направлено именно против солженицынской парадигмы "BMECТE", a отнюдь не в качестве защиты еврейского достоинства от антисемитских нападок, -- и в этом политическая суть компании. Поскольку принятый при этом фактологический метод по своей природе не способен быть средством для дискурсивного (доказательного) выражения главного смысла собственного намерения, постольку блюстители фактической чистоты и полноты попросту не знают, что есть такое -- русское еврейство, а предметом, которым в этой проблеме может оперировать фактопочтительная методология, служит единственно персональная особа Солженицына, какой предназначено явиться в обличий принципа "или-или": или семитом, или антисемитом, -- tertium non datur! (третьего не дано!).
Ничего нового аналитика С.Резника в эту проблему не вносит, если не считать включения в форзац книги хвалебных отзывов о самом себе, на что серьезный исследователь вряд ли решится. Судя по стилистике и тональности повествования С.Резник не дискутирует с А.И.Солженицыным, а обвиняет последнего посредством приемов, как две капли воды похожих на предвыборную борьбу за губернаторское место где-нибудь в штате Алабама, и вульгарная самореклама есть элемент этой борьбы. Именно во внедрении в сферу литературной критики правил и законов (правильнее: беззакония) политической борьбы за власть таится наибольшая опасность идеологии, исходящей из самоценности факта. Фактологическая предвзятость как методологическая позиция соблюдается Резником очень старательно, а потому и включает в себя самопротиворечивость в качестве характерного элемента позиции. Резник заявляет: "Постулируемая Солженицыным суперреволюционность евреев -- это миф, причем он восходит к тому времени, когда евреев вообще не было или почти не было среди российских революционеров, а просто всех неугодных записывали в евреи, что производило соответствующий пропагандистский эффект" (2003,с.132). Опровергая Солженицына, Резник в этом вопросе отрицает самого себя, ибо он выступает против своей святыни -- непреложности чистого факта, каковым является повышенная революционность евреев, слагающая исторически неопровержимую особенность русского еврейства в царский период (чего стоит голая статистика: евреи, слагающие 4% населения России, составляют около 50% революционного сословия страны, -- такова информация, какую Теодор Герцль привез в Европу из России). Этот факт знаменателен сам по себе, ибо вопрос о революционности евреев, уникальный и самобытный, по своей природе исконно русско-еврейский, никогда не решался способами академического обществоведческого анализа, и до Солженицына не ставился так остро ни в общееврейском контексте, ни в историческом ракурсе русских революций. Это лишний раз доказывает, что проблему русского еврейства, равно как и вопрос участия евреев в русской революции, слагающий в царской России его эпицентр, не в состоянии решить ни "историк широкого профиля", ни "историк, не адекватный человеку" в ореоле доступных им познавательных средств.
