Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Слезы мира и еврейская духовность
(страница 11)
Однако в библейском эпизоде с жертвоприношением Авраама отсутствует "другой" и никакому "другому" Авраам не служил, -- он следовал повелению Бога, но для Авраама, нашедшего Бога в себе, Бог не есть другой -- на этом стоит величественное учение о вере С.Кьеркегора. Для Э.Левинаса и К.Шалье Бог оказывается "другим", ибо в их представлении Бог находится вне человека, а потому тут не видится принципиальной разницы между внешним Ты и внешним Богом, но тут слышится отзвук христианского богословия. Рассказанный Торой эпизод, где Авраам по поручению Бога приносит в жертву своего единственного и любимого сына Исаака, интерпретируется в учении С. Кьеркегора с полностью противоположных позиций, чем в доктрине "каждый ответственен за каждого". У датского теолога сказано: "Но почему же тогда Авраам делает это? Ради Господа и -- что совершенно то же самое -- ради себя самого. Он делает это ради Господа, поскольку Бог требует доказательства его веры, и он делает это ради себя самого, чтобы суметь представить такое доказательство" (1993,с.58). Итак, в процессе формирования еврейской духовности патриархом Авраамом нет и намека на присутствие какой- либо ответственности или субституции, но главное, что самочинность индивидуальной личности, а именно "Я" Авраама, находит себя, не "идя навстречу другому", а в самом себе; перлы кьеркегоровской философии звучат: "даже в своей любви к другому человеку важно быть достаточным для самого себя" и еще: "одни только низшие натуры ищут закон своих действий в другом человеке, предпосылки своих действий -- вне самих себя" (1993,с,44). Именно момент безусловности "Я", неисчезающая полнота индивидуального значения заложены в эзотерическом творческом замысле сочинения Томаса Манна, первым открывшего для европейского познания патриарха Авраама как прародителя подлинной еврейской духовности, -- постижения, аналогичного подвигу С.Кьеркегора, давшего Авраама первооткрывателя веры в целом, не только еврейской, и который христианское богословие долгие годы держало в забвенье. Л.Дымерская-Цигельман в своем умном обзоре воззрений Т.Манна писала: "Становление человечества, человеческого в человеке совпадает с формированием "я" -- суверенной, одаренной религиозным сознанием личности. Личность кристаллизуется в длительном процессе круговращений, точкой отсчета которого Томас Манн избирает "рождение из первобытного коллектива Авраамова "я"... Притязания человеческого "я" на роль центра мироздания являются предпосылкой открытия Бога"(1990,с.31). К этому необходимо добавить, что возведение человеческого "я", тобто индивидуальности как таковой, на роль центра мироздания являет собой знамение особого философского кругозора, о мировоззрении которого речь пойдет в последующем изложении, а здесь требуется понять, что первым следствием центрального положения личности выходит духовность рer se, а более масштабным, историческим выводом служит то, что, если, по С.Кьеркегору, Авраам есть "второй отец человечества", то для евреев Авраам есть первый отец: Авраам создал еврейство как нечто такое, что одухотворено собственной духовностью. И в этом комплексе не оказывается места для понятий об ответственности и субституции, если последние понимать в левинасовском контексте как архетипические величины, возникшие ранее сущности личности.
Однако левинасовские представления об ответственности и субституции отнюдь не ограничиваются прямолинейным утверждением данных параметров, а таят в себе качество, которое гносеологически расширяет внутреннюю емкость европейской формации как самостоятельного образования еврейского духа. Имеется в виду провозглашение необходимости ответственности за вину другого, или, по словам Э.Левинаса, "быть обвиненным во всем, не зная за собой никакой конкретной вины". Другими словами, речь идет об ответственности невиновного за вину виноватого как гносеологической идеологии. Принятое К.Шалье словосочетание "искупление за другого" не есть терминологический недосмотр, а нечто вполне однозначное и синонимическое субстатуированному замещению. Оно однозначно и в идеологическом порядке, ибо тут очевиден прямой смысл внутреннего содержания опорного догмата христианства о спасении и Спасителе с его концептуальными параметрами: жертвованием наибольшей ценностью человека -- жизнью во имя спасения коллектива и ответственность невиновного за вину виноватого. Принятая в концепции субституции возможность неповинной личности, тобто праведника, "заступить" место виновной личности, тобто грешника, и понести за него наказание, находит свое оправдание только в христианской доктрине искупительной жертвы Иисуса Христа как единородного Сына Божия. Один из самых образованных русских богословов В.И.Несмелов писал: "... независимо от того, верит или не верит человек в крестную смерть Иисуса Христа, как в искупительную жертву за грехи со стороны единородного Сына Божия, он вполне все-таки может принять христианское учение о спасении, как учение несомненно истинное, потому что истина его определяется не догматическим содержанием христианской веры, а общими началами человеческого разума" (1994,т.II,с.323). Невзирая на, казалось бы, вопиющее несоответствие тезиса наказания невиновного за вину виновного с инстинктивными требованиями человеческой справедливости, русский теолог прав в последним, ибо "начала человеческого разума", принятые христианством в рациональном виде, допускают совмещение необходимости спасения с методом спасения.
В богословском арсенале христианства нет ничего более чуждого духу иудаизма и началам еврейской духовности, чем догмат о спасении и искуплении; постулат искупительной жертвы не просто не-еврейское, а анти-еврейское уложение, и в этом пункте содержится то типичное приспособление к христианским основополаганиям, что создает европейскую формацию еврейства. Итак, субстатуированное еврейство, по Э.Левинасу и его сторонникам, есть онтологическая форма европейской формации еврейской духовности в ее противопоказании иудейскому авраамову образу духовности. Однако требуется знать, что при всех отличиях этих форм, достигающих порой мировоззренческого уровня, речь идет не об автономных, хоть и самостоятельных, конструкциях, а о двух структурах (формациях, гештальтах, hаbitus) единого явления -- взаимообращения духов в процессе духовности еврейского образца. Их различия обусловлены разными способами осуществления духовности: в первом случае посредством замещения, вытеснения, подстановки духов -- субституция, при втором -- путем сосуществования, взаимопроникновения духов -- сублимация, при которой личности не только не "отказываются от собственной воли и своих интересов", а совсем наоборот, -- обогащаются сами, обогащая других. Еврейская духовная история предоставила потрясающий пример последнего: общение Иисуса Христа со своими учениками, заповедь Иисуса ученикам есть тезис подлинной еврейской духовности: "Пребудьте во Мне и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне" (Иоан,15:4). Пребывание духов друг в друге есть общий образ иудейской формации, по всем параметрам отстоящий от субстатуированного еврейства, принуждаемого к единству ответственностью за каждого -- принципом круговой поруки. Круговая порука -- субстатуированная ответственность -- ликвидирует в действительности сугубо еврейское отношение -- страх перед виной, ибо исповедание вины входит в обязанность другого. Из страха при этом не только выхолащивается духовное содержание, но и исчезает сам страх в кьеркегоровской редакции как стержневой элемент еврейской духовности.
Никакое еврейское учение (заповедание, постановление, суждение) не может реально существовать без полного осознания наивысшего феномена -- еврейского пророка, как духовной фигуры, как психологического типа и, наконец, как исторического лица, настолько это явление связано с коренными основами еврейской экзистенции, являясь в то же время самой яркой диагностической чертой еврейства. Поэтому отношение к этому феномену необходимо становится одним из отличительных признаков разных еврейских формаций. И в этом аспекте выявляется любопытная особенность: интерес к пророческой теме в стане европейской философии, -- и не только в среде европейской формации евреев, -- кажется незначительным, порой стерильным, на фоне бурного и активного участия в недрах русской духовной школы, -- фактически ни один крупный русский духовный деятель не обошел молчанием пророческую тематику, высказывая разнообразные и оригинальные, но непротиворечащие друг другу, суждения, оттеняя лишь внутреннюю полноту предмета. Для иллюстрации этого обстоятельства достаточно сослаться на двух разных, но одинаково выдающихся представителей русской мыслящей гильдии: князь С.Н.Трубецкой: "Пророки сознавали Бога, слышали, ощущали Его, и это необычайно живое, конкретное, интенсивное богосознание составляет их отличительную особенность, без которой нельзя понять религиозную историю Израиля... Слово Божие слышалось в их устах, "подобное огню и подобное молоту, разбивающему скалу" (Иер.23:29); сила этого слова им изнемогла в течение веков и чувствуется и теперь. Но замечательное дело, это богосознание, эта глубокая интенсивная религиозность не только не парализовала развития человеческой личности и личного человеческого самосознания, но, наоборот, способствовала этому развитию, которое совершилось в Израиле ранее, чем где-либо" (2000,с.232 -233); Н.А.Бердяев: "Пророк есть человек, одержимый духом, а не внушениями социальной среды. Пророк возвышается над коллективными представлениями. По тому только он и может призывать к социальной правде. Тут основной конфликт религиозной жизни человечества. Оригинальная религиозная совесть, оригинальная интуиция, оригинальный духовный опыт есть прорыв к первоисточнику, есть стояние перед Богом, перед тайной бытия без социального опосредования" (1965,с.247).
