Реклама
Книги по философии
Мартин Бубер
Я и ТЫ
(страница 14)
Я ничего не знаю о "мире" и о "мирской жизни", которые якобы отделяют человека от Бога; то, что под этим имеют в виду, есть жизнь в отчужденном мире Оно, познающая и использующая. Кто воистину выходит навстречу миру, тот выходит навстречу Богу. Сосредоточение и выход навстречу необходимы, оба воистину сразу одно-и-другое, т. е. именно Одно.
Бог заключает в Себе вселенную, но не является ею; и также Бог включает в Себя мое Я, но не является им. Вот это, словами невыразимое, позволяет мне на моем языке, как каждому - на своем, говорить Ты; в силу этого существуют Я и Ты, существует диалог, существует дух, существует язык (речь - первичный акт духа); существует в вечности слово.
* * *
"РЕЛИГИОЗНОЙ" СИТУАЦИИ ЧЕЛОВЕКА, его пребыванию в Присутствии, свойственная сущностная неразрешимая антиномия. Сущность этой антиномии - в ее неразрешимости. Кто принимает тезис и отвергает антитезис, искажает смысл ситуации. Кто пытается мыслить синтез, тот разрушает смысл ситуации. Кто пытается релятивизировать антиномии, тот выхолащивает ситуацию. Кто пытается как-либо иначе, чем своей жизнью, разрешить этот конфликт, тот совершает преступление по отношению к смыслу ситуации. Смысл ситуации в том, что она, во всей своей антиномичности, переживается, и только переживается, опять и опять, и всегда заново, непредвидимо, непредсказуемо, непредопределимо переживается.
Сравнение религиозной антиномии с философской сделает это более ясным. Кант мог релятивизировать философский конфликт между необходимостью и свободой, отнеся первую к миру явлений, а вторую - к миру сущностей, так что они уже не противоречили друг другу, а скорее соотносились, как те области, в которых они действуют. Но если я рассматриваю необходимость и свободу не в мыслимых мирах, а в реальности моего пребывания пред Богом; если я знаю: "Я отдал себя" и в то же время знаю: "Это зависит от меня",- тогда я не вправе пытаться уйти от парадокса путем отнесения двух несовместимых положений к двум различным сферам действия; тогда я не вправе добывать себе абстрактное умиротворение с помощью каких-либо теологических уловок; я должен принять их оба - пережить их совместно; и, переживаемые, они суть одно.
* * *
ГЛАЗА ЖИВОТНЫХ наделены способностью говорить необычайным языком. Независимо от содействия звуков и жестов - только взглядом и поэтому наиболее впечатляюще, - глаза животных выражают тайну их заточения в природе, их страстное желание становления*. Это таинственное состояние ведомо только животным, только они могут приоткрыть его нам - состояние, которое позволяет лишь приоткрыть себя, но не раскрыть до конца. Язык, которым оно говорит о себе, есть то, что он выражает: страстное желание - метание твари между надежным растительным царством и царством духовного риска. Этот язык есть запинание природы при первом прикосновении духа - перед тем как она отдастся его космической авантюре, которую мы называем человеком. Но никакая речь никогда не воспроизведет то, что дано знать и засвидетельствовать запинанию.
* См: "Торжество земледелия" Заболоцкого и "Аметистовый перстень" Франса. - Прим. ред.Иногда я смотрю в глаза домашней кошке. Не то чтобы прирученный зверь получил от нас (как нам иногда представляется) дар истинно "говорящего" взгляда: нет, он получил лишь ценой утраты своей первоначальной непринужденности - способность обращать свой взгляд на нас - чудовищ. Но вместе с тем в этом взгляде, в его предрассветных сумерках и потом в его восходе, проступает нечто от изумления и вопроса - чего совершенно нет в тревожном взгляде неприрученного зверя. Эта кошка начинала обязательно с того, что своим взглядом, загорающимся от моего прикосновения, спрашивала меня: "Возможно ли, что ты имеешь в виду меня? Правда ли, что ты не просто хочешь, чтобы я позабавила тебя? Разве есть тебе дело до меня? Присутствую ли я для тебя? Здесь ли я? Что это, что исходит от тебя? Что это объемлет меня? Что это во мне? Что это?!" (Здесь Я заменитель отсутствующего у нас слова, смысл которого обозначение себя без "ego", без "Я"; под "это" следует понимать струящийся человеческий взгляд во всей реальности его способности к отношению.) Только что так великолепно расцвел взгляд зверя, язык страстной тоски и вот он уже закатился. Мой взгляд, конечно, длился дольше; но это уже не был струящийся человеческий взгляд.
Поворот земной оси, с которым началось событие-отношение, почти сразу сменился другим, который его завершил. Только что мир Оно окружал меня и зверя; потом излилось из глубин сияние мира Ты - пока длился взгляд - и вот уже оно погасло, потонуло в мире Оно.
Рассказ об этом маленьком эпизоде, который повторялся со мной несколько раз,- это свидетельство о языке этих почти неуловимых восходов и закатов духа. Нигде больше не ощущал я с такой силой недолговечность реальности отношения с существом, возвышенную печаль нашего жребия, роковое превращение в Оно всякого единичного Ты. Потому что в других случаях между утром и вечером события был свой, хотя бы и короткий, день; здесь же утро и вечер безжалостно сливались друг с другом, светлое Ты явилось - и исчезло; было ли на самом деле снято с нас, с меня и зверя, бремя Оно, пока длился взгляд? Я все же мог потом размышлять об этом, а зверь из запинания своего взгляда погрузился обратно в тревогу - без языка и почти без воспоминаний.
О, как он мощен, континуум мира Оно, и как хрупки проявления Ты!
Сколь многое не в силах пробить корку вещественности! О, кусок слюды, глядя на который я понял однажды, что Я не есть нечто "во мне",- с тобой Я все же был связан, хотя лишь во мне; лишь во мне, а не между мной и тобой, происходило это тогда. Когда же некто подымается из вещности, живой, и становится существом для меня, и направляется ко мне, в близость и в речь, сколь неумолимо кратко время, когда он для меня Ты и ничто другое! Это не отношение с необходимостью ослабевает здесь, но реальность его непосредственности. Сама любовь не может постоянно пребывать в непосредственном отношении; она длится, но в смене реальности и латентности. Каждому Ты в этом мире по сути своей предписано превратиться для нас в вещь или по меньшей мере вновь и вновь возвращаться в вещность.
Только в одном, во всеобъемлющем отношении, латентность тоже реальна. Только одно Ты по самой сути Своей никогда не перестает быть для нас Ты. Конечно, тот, кто знает Бога, знает и удаленность Бога, и муку, иссушающую испуганное сердце, но утрату Присутствия никогда. Только мы - не всегда здесь.
Любящий из Vita Nova верно и справедливо говорит чаще всего Ella и лишь иногда - Voi. Созерцатель из Paradiso, когда он произносит Colui, говорит - из поэтической необходимости - иносказательно, и знает это.* Называют ли Бога Он или Оно, это всегда аллегория. Когда же мы говорим Ему Ты - смертный разум выражает в слове неразрушимую истину мироздания.
* Ella, Voi, Colui (итал.) - она, ты, некто. Любящий и созерцатель - подразумевается Данте. - Прим. ред.* * *
ВСЯКОЕ ПОДЛИННОЕ ОТНОШЕНИЕ в мире исключительно. Чуждое вторгается в него и мстит ему за его исключительность. Лишь в отношении к Богу абсолютная исключительность и абсолютная всеохватность суть одно, обнимающее собою вселенную.
Всякое подлинное отношение в мире зиждется на индивидуализации; она - его блаженство, ибо только так совершается взаимное познание отличными друг от друга существами, и она - его ограничение, ибо так невозможно вполне познать и быть вполне познанным. Но в абсолютном отношении мое Ты объемлет меня, не будучи мной; мое ограниченное познание расцветает в безграничной познанности.
Всякое подлинное отношение в мире осуществляется в смене реального и латентного, всякое единичное Ты должно окуклиться в Оно, чтобы потом вновь обрести крылья. В чистом же отношении латентность - лишь вздох, цезура реальности, и Ты остается присутствующим. Вечное Ты является им по сути своей; и только наша природа заставляет нас влачить его в мир Оно и в Оно-речь.
* * *
МИР ОНО ОБЛАДАЕТ СВЯЗНОСТЬЮ в пространстве и времени.
Мир Ты не обладает в обоих никакой связностью.
Его связность реализуется в Центре, там. где сходятся продолженные линии отношений: в вечном Ты.
В великом преимуществе чистого отношения уничтожаются преимущества мира Оно. Благодаря этому существует континуум мира Ты: изолированные моменты отношений соединяются в жизнь мирового единства. Благодаря ему мир Ты обладает формирующей силой: дух может пронизывать и преображать мир Оно. Благодаря ему мы не отданы во власть отчуждению от мира, утрате реальности Я, не отданы во власть призрачного. Поворот-обновление означает, что снова узнают Центр, снова устремляют себя к нему. В этом сущностном акте возрождается оскудевшая способность человека к отношению; растет волна отношения во всех сферах и своим живым струением обновляет наш мир.
Быть может, и не только наш. Ибо мы можем смутно догадываться о метакосмической (присущей миру как целому в его взаимоотношении с тем, что не есть мир) первичной форме двойственности, человеческое проявление которой - двойственность позиций основных слов и аспектов мира; об этом двойном движении: отдалении от первоосновы, благодаря которому вселенная сохраняет состояние становления, и приближении к первооснове, благодаря которому вселенная расковывает себя в бытии. Оба фатально разворачиваются во времени, оба счастливо заключены во вневременном созидании, которое непостижимым образом есть одновременно разрешение и запрет, освобождение и принуждение. Наше знание о двойственности умолкает перед парадоксом первичной тайны.
* * *
ЕСТЬ ТРИ ТАКИХ СФЕРЫ, в которых возникает мир отношения.
Первая: жизнь с природой, где отношение замирает на пороге языка.
Вторая: жизнь с людьми, где отношение принимает речевую форму.
Третья: жизнь с духовными сущностями, где оно безмолвно, но порождает язык.
