Реклама
Книги по философии
Мартин Бубер
Я и ТЫ
(страница 6)
Но здесь в полной мере выявляется судьба события-отношения. Чем сильнее ответ, тем сильнее он связывает Ты, принижает его до объекта. Только молчание с Ты, молчание всех языков, безмолвное ожидание в неоформленном, в нерасчлененном, в доязыковом слове оставляет Ты свободным, позволяет пребывать с ним в той затаенности, где дух не проявляет себя, но присутствует. Всякий ответ втягивает Ты в мир Оно. В этом печаль человека и в этом его величие. Ибо так в среде живых существ рождается знание, так рождается творчество, так рождается изображение и символ.
Но если нечто превратилось в Оно таким образом, то, застывшее в вещь среди вещей, оно несет в себе стремление и предназначение: возрождаться вновь и вновь. Вновь и вновь - так было предопределено в час духа, когда он явил себя человеку и породил в нем ответ, объектное будет воспламеняться, разгораясь в Настоящее, погружаться в стихию, из которой оно вышло, и люди будут видеть и переживать его как Настоящее.
Это свершение, это предназначение не может осуществиться, если человек довольствуется миром Оно как таким миром, который надлежит познавать и использовать, и вместо того, чтобы освободить то, что в нем заковано, - подавляет его; вместо того, чтобы вглядываться в него,- наблюдает; вместо того, чтобы воспринимать, утилизирует.
Познание: в созерцании противостоящего открывается познающему сущность. Конечно, то, что он видел как Настоящее, ему придется рассматривать как объект, сравнивать с объектами, помещать в ряд других объектов, объективно описывать и анализировать; только как Оно может это войти в сферу познания. Но в созерцании оно было не вещью среди вещей, не событием среди событий, а исключительным Настоящим. Не в законе, который потом выводится из явления, а в нем самом открывает себя сущность. Мыслить общо означает лишь: распутывать клубок события, ибо созерцалось оно в особенном, в противостоянии. И теперь его втиснули в Оно - форму понятийного познания. Кто освободит его оттуда и снова увидит его оттуда, снова увидит как Настоящее, тот завершит данный акт познания, - если понимать его как нечто действительное и действенное между людьми. Но можно заниматься познанием и по-другому - установить: "Так, значит, обстоит дело, так называется вещь, так она устроена, вот куда она относится"; при этом то, что превратилось в Оно, так и оставляют быть Оно, познают и используют как Оно, употребляют для того, чтобы "сориентироваться" в мире, а потом и для того, чтобы "покорить" мир.
Так и в искусстве: в созерцании противостоящего открывается художнику образ. Он принижает его до произведения. Произведение - не в мире богов, но в этом огромном мире людей. И оно "здесь", даже когда ни один человеческий взгляд не останавливается на нем; но оно спит. Китайский поэт рассказывает, как люди не хотели слушать песню, которую он играл им на своей нефритовой флейте, тогда он сыграл ее для богов, и они внимали ей; с тех пор и люди внимают той песне: значит, он все же ушел от богов к тем, без кого не может обойтись произведение. Оно ждет, как во сне, чтобы человек снял заклятие - и на один бессмертный миг охватил образ. Потом он снова придет в себя и тогда познает то, что надлежит познать: "так-то оно сделано", или: "в нем выражено то-то и то-то", или: "таковы его качества" и, наверное, еще вот что: "это произведение такого-то класса и уровня".
Не то чтобы научный и эстетический интеллект не был необходим, но он нужен для того, чтобы честно сделать свое дело и погрузиться в надынтеллектуальную, обнимающую собой интеллектульное, истину.
И в-третьих: чистое воздействие без намерения. Оно выше духа познания и духа искусства. Ибо здесь бренный человек уже не нуждается в том, чтобы вложить себя в долговечную материю: он сам, как образ, переживет ее и, овеянный музыкой своей живой речи, расцветет в звездном небе духа. Здесь Ты являлось человеку из более глубокой тайны, обращалось к нему из самой тьмы, и он откликался своей жизнью. Здесь, время от времени, слово становилось жизнью, и эта жизнь (следовала ли она закону или нарушала закон: и то, и другое одинаково необходимо, иначе умер бы на земле дух), эта жизнь есть поучение. В глазах потомков - это жизнь, предназначенная учить их не тому, что есть и что должно быть, а тому, как прожить жизнь в духе - лицом к лицу с Ты. И это значит: жизнь-поучение готова в любой момент сама стать для них Ты и открыть им мир Ты, более того - она постоянно приближается к ним и прикасается к ним. Они же, потерявшие охоту и способность к живому естественному общению, они знают, что к чему: личность они засадили, как в клетку, в историю, а слова ее - в свои книгохранилища, они кодифицировали как исполнение, так нарушение; не скупятся они и на почитание, даже на поклонение с изрядной добавкой психологии, как это подобает современному человеку. О лицо, одинокое, как звезда в ночи, о живой перст на бесчувственном челе, о затихающие шаги!
* * *
РАЗВИТИЕ ФУНКЦИИ познания и использования почти всегда сопровождается ослаблением способности человека к отношению.
Тот самый человек, который из духа приготовил себе лакомое блюдо, как он ведет себя с живущими вокруг него существами?
Находясь во власти основного слова разъединения, изолирующего друг от друга Я и Оно, он разделил свою жизнь с ближними на две четко очерченные области: учреждения и чувства. Область Оно и область Я.
Учреждения - это "внешнее", где преследуют разнообразные цели, где работают, ведут переговоры, влияют, предпринимают, конкурируют, организуют, хозяйствуют, служат, проповедуют: до некоторой степени упорядоченная и в какой-то мере гармоничная структура, в которой, при многообразном участии человеческих мозгов и человеческих конечностей, происходит течение дел.
Чувства - это "внутреннее", где живут и отдыхают от учреждений. Здесь перед заинтересованным взором пляшет спектр эмоций; здесь наслаждаются своими склонностями и своей ненавистью, своей радостью и - если она нечрезмерна - своей болью. Здесь человек - у себя дома и растягивается в кресле-качалке.
Учреждения - это трудный форум, чувства - богатый развлечениями будуар.
Конечно, такое разграничение всегда под угрозой, потому что резвые чувства вторгаются иногда в самые объективные учреждения; но при некоторой доброй воле его всегда можно восстановить.
Труднее всего четкое разграничение в сфере так называемой личной жизни. В браке, например, иногда непросто осуществить его, но все же это возможно. Лучше всего видна граница в сфере так называемой общественной жизни; стоит, например, понаблюдать, как в деятельности партий (да и считающихся надпартийными группировок) и в их "движениях" резко отличаются друг от друга штурмующие небо собрания и (все равно, механизированно-упорядоченная или органически-неряшливая) ползучая, придавленная к земле повседневная забота.
Однако изолированное Оно учреждений - это бездушный Голем, а изолированное Я чувств - порхающая то тут, то там птица. Оба не знают человека: первый знает лишь экземпляр, вторая - лишь "объект", и никто из них не знает личности, никто - цельности. Оба не знают настоящего: учреждения, даже самые современные, знают лишь застывшее прошлое, законченность; чувства, даже самые долговечные, - всегда лишь быстротечное мгновение, еще-не-осуществленность. Оба не имеют доступа к реальной жизни. Учреждения не созидают общественной, а чувства - личной жизни.
То, что учреждения не созидают общественной жизни, ощущает все большее число людей, ощущает со все большей болью: это отправная точка бедственных исканий века. То, что чувства не созидают личной жизни, поняли лишь немногие; ведь кажется, что здесь-то и обитает самое личное; и если только научиться, как это свойственно современному человеку, заниматься исключительно своими собственными чувствами, то отчаяние из-за их нереальности не так легко научит чему-нибудь лучшему, потому что оно - тоже чувство, и занимательное. Люди, которые страдают от того, что учреждения не созидают общественной жизни, придумали средство: учреждения нужно - как раз с помощью чувств - оживить, или расплавить, или взорвать; именно на основе чувств надо обновить учреждения, введя в них "свободу чувств". Если, скажем, механичное государство связывает по существу своему чуждых друг другу граждан, не порождая и не поощряя совместной жизни, - надо, говорят эти люди, заменить его общиной, основанной на любви; а такая община как раз и возникнет, когда люди, влекомые свободным, щедрым чувством, устремятся друг к другу и захотят жить вместе.
Но это не так. Истинная община возникает не оттого, что люди питают чувства друг к другу (хотя, конечно, и не без этого), но вот от каких двух вещей: все они находятся в живом, взаимном отношении к некоторому живому центру, и все они находятся в живом, взаимном отношении друг к другу. Второе проистекает из первого, но все же не обусловлено лишь им одним. Живое, взаимное отношение включает в себя чувства, но порождается не ими. Община строится на основе живого, взаимного отношения, а строитель - живой воздействующий центр.
И формы так называемой личной жизни тоже не могут быть обновлены, исходя из свободного чувства (хотя, конечно, и оно важно). Брак, например, никогда не обновится ничем иным, кроме как тем, на чем всегда основан всякий подлинный брак: два человека открываются друг другу как Ты. Во всех иных случаях брак строится на таком "Ты", которое ни для одного из двоих не есть Я. Ибо метафизический и метапсихический факт любви состоит в том, что она только сопровождается чувствами. Кто хочет обновить брак иными средствами, не отличается существенно от того, кто хочет уничтожить брак: оба обнаруживают неведение сути брака. И в самом деле, если от всей эротики века, о которой столько говорено, оставить лишь то, что не связано исключительно с Я, т.е. все те ситуации, где каждый для другого вовсе не присутствует истинно и вовсе не присутствует в воображении, но через другого лишь услаждает самого себя, - что же тогда останется?
