Реклама
Книги по философии
Мартин Бубер
Я и ТЫ
(страница 15)
В каждой сфере, в каждом акте отношения, через все, обретающее для нас реальность настоящего, видим мы кромку вечного Ты, улавливаем Его веяние; говоря с каждым Ты, мы говорим с вечным Ты - в каждой сфере присущим ей образом. Все сферы заключены в Нем, Оно же - вечное Ты - ни в одной.
Через все сферы сияет одно Настоящее.
Но мы можем каждую лишить Настоящего.
Мы можем из жизни с природой извлечь "физический" мир, мир закономерности; из жизни с людьми"психический" мир, мир возбудимости; из жизни с духовными сущностями - "духовный" мир, мир подлинности. Но тогда они лишаются прозрачности и тем самым смысла, каждая становится пригодной к использованию, но тускнеет, и они остаются тусклыми, даже если мы дадим им сверкающие имена - Космос, Эрос, Логос. Потому что в действительности космос существует для человека лишь тогда, когда вселенная становится для него домом, со священным очагом, у которого он совершает жертвоприношения; эрос существует для него лишь тогда, когда существа становятся для него образами вечного, а общность с ними - откровением; и логос существует для человека, лишь когда он обращается к тайне своим трудом и служением в духе.
Вопрошающее молчание формы, любящая речь человека, говорящая немота твари - все они - врата, ведущие к слову.
Но когда наступает время совершенной встречи, все врата соединяются в Одни Врата Реальной Жизни, и ты уже не знаешь, через какие ты вошел.
* * *
ИЗ ТРЕХ СФЕР ОДНА ОСОБО ОТМЕЧЕНА: жизнь с людьми. Здесь язык реализуется последовательно: в речи и в ответной речи. Только здесь оформленное в речь слово обретает свой ответ. Только здесь основное слово движется в одной и той же форме в обоих направлениях, в одном языке живут слова обращения и отклика, Я и Ты находятся не только в отношении, но имеют и прочную основу. Здесь, и только здесь мгновения отношения объединены стихией языка, в которую они погружены. Здесь противостоящее расцветает в полную реальность Ты. И только здесь является непреложной реальностью: видеть и быть увиденным, узнавать и быть узнанным, любить и быть любимым.
Это - главные врата, в чье объемлющее пространство ведут двое боковых врат.
"Если муж всем сердцем вместе со своей женой, тоска по холмам вечным овевает их".
Отношение к человеку есть прямое подобие отношения к Богу: истинное обращение получает здесь истинный ответ. Но только в ответе Бога все - вся вселенная раскрывает себя как язык.
* * *
- НО РАЗВЕ ОДИНОЧЕСТВО не врата также? Разве не осеняет нас иногда - в самом безмолвном уединении - внезапное постижение? Разве не может общение с самим собой таинственно трансформироваться в общение с тайной? И разве не тот лишь, кто не привязан более ни к одному существу, достоин встретить Сущность? "Приди, Одинокий, к одинокому", - взывает к своему Богу Симеон Новый Богослов.
- Есть два рода одиночества, смотря по тому, от чего оно отворачивается. Если одиночеством называется: освободить себя от познающей и использующей связи с вещами - то оно всегда необходимо, чтобы прийти к акту отношения вообще, не только высшего. Но если одиночество означает отсутствие отношения: тот, кто покинут существами, которым он говорил истинное Ты, тот будет принят Богом, но не тот, кто покинул эти существа. Только тот попадет к ним в рабство, кто жаждет их использовать; но тот, кто живет в напряжении Присутствия, вступит в реальное отношение с другими существами. И только такой человек готов к встрече с Богом. Ибо только он несет навстречу реальности Бога человеческую реальность.
И опять-таки есть два рода одиночества, смотря по тому, к чему оно устремляется. Если одиночество - это место очищения, то оно необходимо и человеку, связанному подлинными отношениями, прежде чем он вступит в святая святых; оно необходимо ему в промежутках между дерзаниями, между неизбежными неудачами и восхождениями: так мы устроены. Если же одиночество - оплот обособления, где человек ведет диалог сам с собой, не для того чтобы испытать и подготовить себя к тому, что ожидает его, а в эгоистическом упоении своим душевным строем, тогда перед нами - настоящее вырождение духа в духовность. Оно может достигнуть последней бездны, когда самоупоенный воображает, что он имеет Бога в себе и говорит с Ним. На самом же деле, хотя Бог охватывает нас и обитает в нас, мы никогда не имеем Его в себе. И мы говорим с Ним лишь тогда, когда всякая речь умолкает в нас.
* * *
ОДИН СОВРЕМЕННЫЙ ФИЛОСОФ* считает, что каждый человек обязательно верит либо в Бога, либо в "идолов", т. е. в какое-либо ограниченное благо - свою нацию, свое искусство, силу, знание, обогащение, "все новое покорение женщин",- благо, которое для него превратилось в абсолютную ценность и стало между ним и Богом: нужно лишь объяснить ему условность этих благ, "разбить" идолов, и извращенный религиозный акт сам собой вернется к подобающему объекту.
* Макс Шелер. - Прим. ред.Такая концепция исходит из того, что отношение человека к ограниченным благам, которые он сделал своими идолами, имеет ту же природу, что отношение к Богу, и отличается только объектом: потому что только тогда простая подстановка правильного объекта на место ложного могла бы спасти заблудшего. Но позиция человека по отношению к тому "специфическому нечто", которое захватило высочайший ценностный трон его жизни и вытеснило вечность, всегда основана на познании и использовании некоего Оно, некой вещи, некоего объекта наслаждения. Потому что лишь эта позиция способна заслонить перспективу Бога - заслонить непроницаемым миром Оно; говорящее Ты отношение раскрывает ее снова и снова. Кто одержим идолами, которых он хочет получить, иметь и хранить, кто одержим жаждой обладания, тому нет иного пути к Богу, кроме обновления, которое означает изменение не только цели, но и способа движения. Одержимого исцеляют тем, что его пробуждают и воспитывают для объединения, а не тем, что его одержимость направляют на Бога. Когда человек остается в состоянии одержимости и вместо имени демона или какого-то демонически искаженного им существа станет называть имя Бога, - что это значит? Это значит, что отныне он кощунствует. Ибо это кощунство, когда человек, затолкав идолов за алтарь, хочет лежащую на нем, оскверненном, нечестивую жертву принести Богу.
Кто любит женщину и вбирает ее жизнь в свою собственную, чтобы в ней она достигла своего воплощения, тот в Ты ее очей увидит лучи вечного Ты. Но кто жаждет лишь "все нового обладания" - может ли он выдать свою страсть за призрак Вечного?
Кто служит своему народу, не отделяя своей судьбы от его судьбы, и стремится отдать себя ему, он служит Богу. Но тому, для кого нация - идол, которому он хочет заставить служить всех (чтобы через национальное возвеличить самого себя),- разве достаточно внушить отвращение к его идолу, чтобы он узрел истину?
И наконец, как понять, что человек обращается с деньгами (воплощенным не-существованием) так, "как если бы это был Бог"? Что общего между сладострастием стяжательства и накопления - и радостью присутствия Настоящего? Может ли слуга Маммоны говорить Ты деньгам? И как ему быть с Богом, если он не умеет говорить Ты? Он не может (служить двум господам, сначала одному, потом другому; для этого он должен был бы сначала научиться служить по-другому.
"Обращенный" посредством замещения объекта поклонения имеет теперь дело с призраком, который он называет Богом. Но Бог, вечно Присутствующий, не позволяет обладать собой. Горе одержимому, который мнит, что обладает Богом!
* * *
"РЕЛИГИОЗНЫМ" ЧЕЛОВЕКОМ считают того, кому нет нужды находиться в каких-либо отношениях с миром и с населяющими его существами, потому что уровень социального, определяемого извне, у "религиозного" человека перекрывается другим, определяемым лишь изнутри действующей силой. Однако в понятии социального объединяют две существенно различные вещи: как вырастающую из отношения общину, так и скопление лишенных отношения человеческих единиц - ситуация, ставшая весьма осязаемой для современного человека.
Но светлое здание общины, к которому ведет путь освобождения даже из темницы "социальной жизни", есть создание той самой силы, которая действует в отношении между человеком и Богом. И это - не одно из отношений в ряду других; это - всеобщее отношение, в которое, не иссякая, вливаются все струи. Море и струи - нужно ли их разделять и проводить границы? Тут - лишь одно течение, от Я к Ты, все безмернее, один безграничный поток реальной жизни.
Нельзя разделить свою жизнь на реальное отношение к Богу и нереальную Я-Оно-связь с миром - искренне молиться Богу и использовать мир. Кто знает мир как то, что подлежит использованию, тот и Бога не может "знать" по-другому. Его молитва - это процедура самореабилитации, и она обращена в пустоту. Он - не "атеист", кто во мраке тоскливо взывает из своего окошка к Безымянному; он - безбожник.
Далее говорят, что "религиозный" человек предстает перед Богом как изолированная единица, так как он перешагнул уровень "нравственного" человека, на котором лежит еще долг и вина по отношению к миру и который обременен ответственностью за свои деяния, так что его поведение определяется конфликтом между тем, "каков он есть", и тем, "каким он должен быть", и в эту ненасытную пропасть в своей гротескно-безнадежной жертвенности он бросает кусок за куском свое сердце.
"Религиозный" же человек уходит, мол, из этого конфликта в другой - между миром и Богом; тут властвует повеление - снять с себя беспокойство ответственности, да и требований к себе; тут нет собственного желания, а только связь и повиновение, тут всякое долженствование растворяется в абсолютном бытии, и мир хоть и существует еще, но уже не имеет значения; правда, нужно совершить в нем свое, да и это - с точки зрения ничтожности всякой деятельности - совсем не обязательно.
