Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 32)
Однако князь, основав фактически целую науку в русском естествознании, не остался в геологии, а точнее сказать, его ноуменальный аппарат был занят не только проблемами естествознания, но и историческими таинствами: без малого четверть века трудился Кропоткин над монументальной "Историей Великой Французской революцией"(1909 год). В европейской историографии, кажется, нет объекта более изученного, чем Великая французская революция (1789-1794 г.г.), а после того, как сей объект был осмыслен таким гением аналитического мастерства, как Томас Карлейль, стало как бы неоспоримо, что найти что-либо новое в этой теме просто невозможно. Но Кропоткин находит и выставляет ноуменальное новшество, какое вступает в полный разлад с утвердившимся понятием о революции в целом, и не только французской. Своим радикализмом князь настолько противопоставился академической истории, что его вывод полностью проигнорирован в большой науке (по крайней мере, мне не встречался исследователь, какой ссылался бы или использовал эту мысль Кропоткина).
Кропоткин пишет: "Действительно, когда мы более детально познакомимся с событиями Великой французской революции, мы не можем не поразиться необычайной смелостью действий и поступков наших предков и вместе с тем робостью и умеренностью их мысли. Крайние революционные приёмы борьбы и робкие, почти консервативные, идеи. Мы видим чудеса храбрости, энергии, высшее презрение к жизни, и наряду с этим мы наблюдаем невероятную умеренность по отношению к будущему" и ещё: "И между тем в продолжение всей этой грандиозной драмы мы видим необычайную робость в области идей, отсутствие смелости в построениях будущего. Посредственность мысли убивает благородный порыв, великие страсти и огромное самоотвержение...Грозные революционеры, не склонившие свои головы перед мощными силами реакции, с которой они боролись, не имели революционной идеи. Они знали лишь революционные способы борьбы, способы, состоявшие, по их мнению, в том, чтобы обратить против старого правительства то оружие, которое это правительство употребляло до этого времени против своих врагов". Приниженность фактора мысли в революционной динамике есть прямое следствие умаления значения индивидуальной константы в революции; революция есть исключительно коллективное (народное) явление.
Угнетение личности, будучи родовой чертой революции, не только ведёт к скудости мыслительного аппарата и отсутствии революционных идей, но и к сужению, а то и полному вытеснению созидательных установок в революционном процессе. Следовательно, революция суть разрушительная стихия. Таково первое противопоказание Кропоткина узаконеному убеждению, генерированному крылатым марксовым тезисом, что революция есть локомотив истории. А между тем практически все крупные революции заканчиваются эпохами реставраций и пример Великой французской революции настолько красноречив, что превращает данное положение в закономерность. Следование коллективным канонам революции необходимо предусматривает ущемление критериев личности и на практике всегда осуществляется через борьбу с инакомыслием. Это последнее вменяют себе в обязанность революционные лидеры и вожди, которые, будучи не в состоянии создавать революционные идеи, видят свою миссию в подавлении инакомыслия, причём не только в классовом порядке, но и среди своих сподвижников, - потому-то самоистребление революционных лидеров является типичной чертой любой развитиой революции.
Но это не всё и даже не самое главное. Кропоткин устанавливает: "В то время как революционный дух и революционные стремления охватывали народные массы и поднимали их, революционные вожди стремились найти свой идеал будущего строя в прошлом. Вместо того, чтобы думать о новой революции, революционеры воодушевлялись примерами прошлого" и продолжает в порядке обобщения: "Когда мы ближе и внимательнее присмотримся к современным нам революционерам - марксистам, поссибистам, бланкистам и к их разновидностям в других странах (потому что хотя в других странах революционные партии и носят другие названия, чем во Франции, но тем не менее всюду мы встречаем почти те же характерные различия среди этих партий, как и во Франции), когда мы будем изучать их идеи, цели и средства борьбы, то мы должны будем признать, что взор всех этих революционеров обращён назад, в прошлое; каждый из этих революционеров готов повторить Луи Блана, Бланки, Робеспьера, Марата и т.д."(1999, с.с.682,683,685,690,691-692). А русскую революцию Н.А.Бердяев назвал сплавом Карла Маркса и Стеньки Разина.
Таким образом, в противовес укоренившемуся в общественном мнении образе революции как самого эффективного средства перехода от старого к новому (к примеру, в "Советском энциклопедическом словаре" (1985) в статье "Революция" сказано: "...способ перехода от исторически изжившей себя обществ.-экномич. формации к более прогрессивной, коренной качеств. переворот во всей социально-экономич. структуре об-ва"), Кропоткин представляет революцию как метод возрождения прошлого. Главное для всей силлогистики Кропоткина тут выкристаллизовывается в понимание, что революция есть по своей природе деструктивным и регрессивным потрясением общества и как таковая она суть антиисторическое явление. (Хотя Кропоткин имеет в виду общественную (социальную) революцию, но этот смысл распространяется на все другие области, - так, широко бытующее понятие "научная революция" с этой точки зрения есть non sens (нелепость), а лексически относится к антонимам). В этом богатом последствиями открытии заключено второе противопоказание Кропоткина.
А третье противопоказание Кропоткина скрывает в свёрнутом виде цельный мировоззренческий принцип, хоть и переданный вольной эмоциональной формой, и оно гласит: "Каждый революционер мечтает о диктатуре, будет ли это "диктатура пролетариата", т.е. его вождей, как говорил Маркс, или диктатура революционного штаба, как утверждают бланкисты; в общем это одно и то же. Все мечтают о революции как о возможности легального уничтожения своих врагов при помощи революционных трибуналов, общественного прокурора, гильотины и её слуг - палача и тюремщика. Все мечтают о завоевании власти, о создании всесильного, всемогущего и всеведущего государства, обращающегося с народом как с подданным и подвластным, управляя им при помощи тысяч и миллионов разного рода чиновников, состоящих на содержании государства; Людовик ХУ1 и Робеспьер, Наполеон и Гамбетта мечтали об одном и том же - всемогущем государстве. Все мечтают о представительном правлении, как "об увенчании" социального строя, который должен родиться из революции после периода диктатуры. Все революционеры проповедуют абсолютное подчинение закону, изданному диктаторской властью. Все революционеры мечтают о комитете ""Ощественного Спасения", целью которого является устранение всякого, кто осмелится думать не так, как думают лица, стоящие во главе власти. Революционер, осмелившийся думать и действовать вопреки революционной власти, должен погибнуть"(1999, с.692). Итак, революция в своём целокупном виде есть духовная деспотия: революция рождается из насилия и порождает насилие. Эта сентенция, бытующая в среде русской духовной философии в качестве априорной умозрительной истины, получает из рук князя Кропоткина весомое подтверждение в форме исторического доказательства.
Главнейшим итогом исторического исследования князя П.А.Кропоткина стало, таким образом, не столько обозрение поступательного хода французской ревоюции во времени, сколько познание сути революции как общественного феномена и, главное, громогласное извещение об открытии того, что насилие не является определяющей функцией в историческом процессе. Таким способом князь решительно встал в оппозицию ко всем течениям академической историографии, - тем, которые преподносят дворцовые перевороты, войны и династические конфликты как исторические генераторы; марксистам, которые ставят насилие как метод исторического прогресса по рецепту д-ра К.Маркса: "Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция"(1983, т.1,с.761); и особенно в отношении ленинской системы, равно социального института, которые превратили насилие из метода в теорию, возведшую диктатуру пролетариата в божество, в политическую самоцель, в гражданского демиурга (В.И.Ульянов-Ленин: "диктатура пролетариата есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская, против сил и традиций старого общества").
Будучи подлинным творцом, Кропоткин не может ограничиться пассивной отрицательной критикой революции как таковой и, как и во всех других отраслях науки, в данном историческом пассаже князь кладёт отрицательные знания в основу утвердительного гнозиса. "Печально было бы будущее революции, если бы она не имела других средств, чтобы обеспечить своё торжество, кроме террора. - умозаключает Кропоткин. - К счастью, в руках революции имеются другие, более могущественные средства". Из этих средств русский князь называет широкоизвестную панацею - эволюцию и указывает, "...что революции являются лишь существенной частью эволюции: никакая эволюция в природе не происходит без катастроф, без потрясений. За периодами медленного изменения следуют неизбежно периоды внезапных ускоренных перемен. Революции также необходимы в процессе эволюции, как и медленные изменения, которые её подготовляют"(1999, с.с.697,687). При этом Кропоткин допускает методологическую небрежность, явную при столь глубокомысленном изучении и препятствующую правильному восприятию его радикальных исторических экзерциций: мыслитель называет одним термином "революция" два функционально разные типа - революцию как сугубо разрушительную стихию и революцию как эволюционный момент сотворения, как разрушение во имя созидания; сам Кропоткин говорил: "Есть борьба, есть столкновения, которые убивают, и есть такие, которые двигают человечество вперёд"(1999, с.643)
