Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 42)
Для каждой из этих ветвей или разновидностей русского анархизма Бердяев находит персонального лидера или знаменосца и указывает: "Константин Аксаков был настоящим анархистом" (для славянофильства). "Сильный анархический элемент есть и у Достоевского"(что относится к народническому анархизму) и даже "Религиозный анархизм Льва Толстого есть самая последовательная и радикальная форма анархизма, т.е. отрицание начала власти и насилия"(1990, с.54; 2001, с.621). Для всего же русского анархизма как феномена общественного, философского и религиозного пульса русской гражданской жизни показательной и самой авторитетной величиной Бердяев делает М.А.Бакунина: "Центральной является фигура Бакунина. Бакунин - фантастическое порождение русского барства"(1990, с.54). Этой чести Бакунин удостоился за провозглашение тенденции к разрушению высшей мировоззренческой категорией, которой был придан огромный чувственный накал и творческий пафос: "дайте же нам довериться вечному духу, который только потому разрушает и уничтожает, что он есть неичерпаемый и вечно созидающий источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!"(2000, с.130).
Бердяев не заметил, что ещё в большей степени, достигающей характера психического невроза, деструктивная патетика Бакунина проявляет себя в среде революционных демократов. И Д.И.Писарев требовал: "Что может быть сломано, должно быть сломано. Стоит любить только то, что выдержит удар. Что разбивается вдребезги, то хлам. В любом случае бей направо и налево. Это не принесёт и не может принести вреда". Именно революционными демократами деструктивной идеологии придан статус политической догмы, а это значит, что олицетворённый в разрушении анархизм погружён в нужды настоящего времени, а в отношении власти и государства несёт в себе задачи политической программы Таким образом, Бердяев, зная теоретически о наличии двух типов анархизма, реально культивировал только один, а именно - политический анархизм, стереотипом которого он утвердил деструктивную анархическую модель М.А.Бакунина. Бердяеву принадлежит заслуга в тщательном анализе системы политического анархизма и, выявляя недостаток мировоззрения Бакунина, Бердяев выставляет главный порок политического анархизма. Он отмечает: "Главная слабость его мировоззрения - в отсутствии сколько-нибудь продуманной идеи личности. Личность остаётся подчинённой коллективу, и она тонет в народной стихии...Анархизм Бакунина противоречив в том отношении, что он не отрицает последовательно насилия и власти над человеком. Анархическая революция совершается путём кровавого насилия, и она предполагает, хотя и неорганизованную, власть взбунтовавшегося народа над личностью"(2001, с.620-621).
Бердяев, будучи наиболее рьяным адептом и идеологом русского культа личности, естественно, выставил в качестве главного аналитического масштаба параметр индивидуального значения личности. Но если данным критерием была обусловлена негативная оценка политического анархизма Бакунина, то в отношении анархической конструкции Кропоткина аналогичная процедура проведена не была. А между тем именно свобода личности или индивидуальное достоинство личности было положено Кропоткиным не только credo (вера), не только regina probationum (царица доказательств), но и nervus vivendi (движущая сила) его ноуменальной эпопеи анархизма. В статье "Анархизм, её философия, её идеал" князь изложил манифест своего вожделения: "Если вы хотите, вместе с нами, полного уважения к свободе, а следовательно, и к жизни личности, вы неизбежно должны отвергнуть всякое управление человека человеком, в какой бы форме оно не проявлялось; вы должны принять начала анархизма, которые вы до сих пор презирали. А, принявши их, вы должны будете стремиться, вместе с нами, к отысканию таких общественных форм, которые лучше всего соответствовали бы этому идеалу и положили бы конец всем возмущающим вас актам насилия". Поиски потребных общественных форм привело князя к результату, о котором он сообщил: "Если присмотреться внимательнее, то нет никакого сомнения, что из всех испробованных до сих пор форм общественной организации и учреждений, коммунизм ещё больше всех других может обеспечить свободу личности - если только основною идеею общины будет свобода, анархия"(1999, с.с.252,612).
Однако манифест Кропоткина не нашёл места в рефлексии Н.А.Бердяева. Отношение Бердяева к духовным исканиям князя Кропоткина не может не удивлять, ибо на фоне полновесной и разносторонней аналитики политического анархизма и проникновенной личной характеристики его лидера М.А.Бакунина,
лаконичный отзыв Бердяева о Кропоткине имеет вид не более, чем реплики, к тому же с маловразумительным смыслом: "Анархизм Кропоткина был несколько иного типа. Он менее крайний, более идиллический, он обосновывается натуралистически и предполагает очень оптимистический взгляд на природу и человека. Кропоткин верит в естественную склонность к кооперации"(2001, с.621). Подобное фактическое игнорирование постижений князя в устах самого эрудированного русского мыслителя нелепо увязывать со слабым знанием Бердяевым учения Кропоткина в его целокупности. Объяснение тут напрашивается само собой: русская духовная академия в лице Бердяева рассматривает анархизм в целом как выражение негативного, деструктивного и антидуховного общественного явления, а иные, не укладывающиеся в смысловое русло этой точки зрения, интенции, типа кропоткинской тезы, априорно не признаются серьёзными и определяющими. Принятое в русском духовном лагере признание анархизма изложил тот же Бердяев: "Анархизм нужно оценивать не иначе, как русское отвержение соблазна царства этого мира. В этом сходятся К.Аксаков и Бакунини. Но в сознании это принимало формы, не выдерживающие критики и часто нелепые"(2001, с.621). Гнозис Кропоткина не соответствует этому категоризму и возникает очень важная для рассматриваемого ракурса проблемы апория о принадлежности анархического учения к русской духовной доктрине.
В этимологическом отношении термин "анархия" сочленён из двух частей: "ан" - греческой частицы отрицания и "архе" - термина греческой философии, обозначающего то, "что было первым во времени, т.е. то, от чего произошли все вещи, что главенствует во вселенной и правит ею"(Ж.-П.Вернан, 1988, с.139). Следовательно, смысл, для какого предназначался этот термин, состоит в освобождении от внешнего принуждающего воздействия, в каких реальных формах последнее не выражалось бы.. Кропоткин отмечает, что противники и хулители анархизма старались культивировать данное наименование, ибо "...оно давало им возможность говорить, что самое название анархистов показывает, что вся их цель состоит лишь в том, чтобы производить беспорядок и хаос, не заботясь о дальнейших результатах. Анархическая партия не побрезгала навязываемым ей названием и приняла его. Сначала она настаивала на маленькой черточке между ан и архией, объясняя, что в этой форме слово ан-архия, греческого происхождения, означает не "беспорядок", а "отсутствие власти"...Таким образом, слово анархия вернулось к своему первоначальному, обычному и общепринятому смыслу, как-то выраженному в 1816 году в следующем замечании английского философа Бентама: "Философ, - писал он, - желающий изменить какой-нибудь дурной закон, не проповедует восстания против этого закона. Совсем иной характер у анархиста. Анархист отрицает самое существование закона, отвергает право закона приказывать нам, возбуждает людей к непризнанию в законе обязательного повеления и зовёт к восстанию против исполнения закона". В настоящее время смысл слова ещё расширился: анархист отрицает не только существующие законы, но и всякую установленную власть вообще; восстаёт против всякой власти, в какой бы форме она не проявлялась"(1999, с.58).
Однако прямой смысл, какой непосредственно вытекает из данной сентенции, приводит к политическому анархизму - той разновидности анархизма, какая оплодотворяется целевой установкой на отрицание, порождая творческую страсть разрушения. Кропоткин углубил понятие "ан-архе" за счёт того, что во главу угла вывел фактор индивидуальной личности или свободу личности: всё, что стесняет, ущемляет, принуждает свободу личности, подлежит отвержению и разрушению, а беспорядок и хаос необходимо исходит из ликвидации порядка, которым поддерживается или который способствует и порождает насилие над свободой личности. Для своего гнозиса князь сконструировал лозунги: "Не стремитесь строить своё благополучие и вашу свободу на господстве над другими; властвуя над кем-либо, вы никогда не будете свободны...Освободите личность, ибо без свободы личности не может быть свободного общества"(1999, с.176).
Этой новацией русский мыслитель преобразовал познавательную структуру и стратегическую манеру исследования: вместо отрицательных знаний, даваемых всеобщим отрицанием и отвержением, князь привнёс утвердительный режим знаний посредством декларации свободы личности. Так, анархизм действительно является чисто русским изделием, но не в силу того, что, как мнится Н.А.Бердяеву, русский человек отвечно склонен к отрицанию власти и государства, - аргумент, достаточно спорный по своей доказательной силе, - а благодаря установлению права личности на свободу, что исходит как конкретный стимулятор из духовно-русской максимы о культе личности. В зоне соотношения отрицательных и утвердительных знаний возносится водораздел между политическим и духовным разновидностями анархизма, а чисто русским анархизмом, таким образом, является духовная форма, невзирая на подавляющее преобладание в общественной практике России деструктивного политического анархизма. И "религиозный анархизм" Толстого и Достоевского, который, как считает Бердяев, зиждется "на отрицании начала власти и насилия", остаётся по этим понятиям в поле предикации политического анархизма, не совмещаясь, как может показаться с первого взгляда, с духовной модификацией Кропоткина.
