Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 45)
Поиски данного "нравственного чувства" есть сугубо русская целевая установка, звучащая в русской эстетике с ХУ111 века, а философское оформление она получила у Вл.Соловьёва, который, назвав это чувство "нравственным смыслом жизни", воплотил его поиски в величественную нравственную философию - сердцевину русской духовной парадигмы. А отличительный диагностический критерий при этом обозначается непоколебимым предпочтением внутреннего актива над внешним генератором, согласно правила Вл.Соловьёва: "Кто хочет принять смысл жизни как внешний авторитет, тот кончает тем, что за смысл жизни принимает бессмыслицу своего собственного произвола"(1996, с.52).
Но тем не менее, данное "нравственное чувство" не имеет единого определения и, как не парадоксально это звучит, отсутствие общей дефиниции следует понимать не гностическим недостатком, а методологической особенностью, Ибо, будучи индивидуальным смыслом, оно имеет столько определений (решений), сколько имеется личностей, его решающих, и все будут верными, поскольку значение состоит не в конечном решении, а в процессе решения. В итоговом заключении своего представления нравственности князь П.А.Кропоткин изложил: "На деле же оказывается, что нравственность есть сложная система чувств и понятий, медленно развившихся и всё далее развивающихся в человечестве. В ней надо различать по крайней мере три составные части: 1) инстинкт, т.е. унаследованную привычку, общительности; 2) понятие нашего разума - справедливость и, наконец, 3) чувство, ободряемое разумом, которое можно было бы назвать самоотвержением или самопожертвованием, если бы оно не достигало наиболее полного своего выражения именно тогда, когда в нём нет ни пожертвованья, ни самоотверженья, а проявляется высшее удовлетворение продуманных властных требований своей природы. Даже слово Великодушие не совсем верно выражает это чувство, так как слово "великодушие" предполагает в человеке высокую самооценку своих поступков, тогда как именно такую оценку отвергает нравственный человек. И в этом истинная сила нравственного"(1999, с.155-156).
В собственно духовном аспекте весь нравственный комплекс Кропоткина укладывается в некоторое компактное образование, которое по аналогии с "энергетическим биоцентром" Вернадского можно назвать эго-центром. Эгоцентр или эгоцентризм, по самой своей сути, составляет определённую модификацию русского культа личности и, стало быть, конструктивную деталь русской духовной парадигмы. Но, если в европейской философии эгоцентризм растворён в понятии животного эгоизма по Максу Штирнеру, то Кропоткин защищает эгоизм, имея в виду его эгоцентрическое свойство, отстаивая, таким образом, русско-духовную точку зрения, но при этом не устраняясь от негативных черт штирнеровского эгоизма. У Кропоткина сказано: "Вообще, моралисты, которые построили свои системы на мнимой противоположности эгоистического и альтруистического чувства, вступили на ложный путь. Если бы это противоположение существовало в действительности, если бы благо индивида являлось на самом деле противоположным благу вида, существование человеческого рода оказалось бы невозможным и ни один из видов животного царства не мог бы достичь современного развития". Князь тут же выговаривается: "На каждом шагу мы выражаем своими взглядами и словами отвращение, которое вызывает в нас подлость, надувательство, интриги, недостаток нравственного мужества. Мы не можем скрыть своего отвращения даже в том случае, когда, под влиянием светского, т.е. лицемерного "воспитания", пытаемся ещё скрыть это отвращение под обманчивою внешностью, которая осуждена на исчезновение по мере того, как будет устанавливаться равенство в отношениях между людьми". Отсюда следует своего рода творческий императив постигающей эпопеи Кропоткина, где в свёрнутом виде полагается решение русско-духовной апории эгоцентризм против эгоизма: "Но никогда ещё, ни в один из периодов истории, и даже геологии, благо отдельного индивида не противополагалось благу общества. Всегда они оставались тождественными..."(1999, с.с.837,827,838).
Но если "благо отдельного индивида" не противостоит "благу общества", если, исходя из этого, in sensu cosmico (во всеобщем значении) отсутствует противоречие между личностью и народом, то почему в действительной реальности характерны и типичны ситуации, при которых поражённой величиной всегда оказывается именная личность, она же "отдельный индивид"? Кропоткин, естественно, не мог пройти мимо этой мистерии: "На самом же деле существует вот что: когда мы, в условиях современной действительности, делаем попытки устроить свою жизнь согласно своим принципам равенства, мы чувствуем, что они попираются на каждом шагу"(1999, с.838-839). Почему возникают революции и взрывы общественного негодования и откуда пришла апория эгоцентризм против эгоизма, по поводу которой Кропоткин недоумевает, вопрошая: "Проповедуем ли мы эгоизм или альтруизм, когда говорим: "Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой?"(1999, с.836).Этот букет вопрошаний - плод нетривиального мышления - выводит князя на путь, приведший к самому великому из его открытий, которому Кропоткин дал только общее содержательное объяснение, но не успел оформить дефинитивно его конечный смысл.
Итак, философское содержание постижений князя П.А.Кропоткина, которое он свёл в анархическую конструкцию, сконцетрировано вокруг нравственного эпицентра. Князь самостоятельно пришёл к апории эгоцентризм против эгоизма, которая после смелых экзерциций Вл.Соловьёва стала рекламой русского самобытного представления о нравственности и которую он передал философской формулой: "Человеческое я безусловно в возможности и ничтожно в действительности"(1999,с.48). "Безусловность человеческого я" князь воплотил в принципе равенства и сделал это с полнотой, какая не имеет аналогов в русской духовной философии, благодаря чему кличка "анархист" приобретает значение духовного термина, на что не решился ни один аналитик анархизма. Кропоткин проповедывал: "Принцип равенства резюмирует собой все учения моралистов. Но в нём содержится ещё нечто большее. И этим "нечто" является уважение к личности. Провозглашая свои анархические принципы равенства, мы отказываемся присваивать себе право, которое мнили за собой моралисты, - право уродовать личность во имя того или иного идеала, который они считали хорошим. Мы не признаём ни за кем такого права, не желаем его и для себя. Мы признаём неограниченную и полную свободу личности; мы желаем для неё полноты существования и свободного развития всех её качеств...К тому же, разве принцип, повелевающий поступать с другими так, как сам хочешь, чтобы поступали с тобой, является по своей сущности не тем же принципом равенства, лежащим в основе анархизма? И как можно бы было считать себя анархистом, не проводя принципа анархизма в жизнь? Мы не хотим над собою власти, но разве тем самым не заявляем, что и сами не желаем ни над кем властвовать?...Равенство - это справедливость. Объявляя себя анархистами, мы провозглашаем заранее, что отказываемся поступать с другими не так, как хотели бы, чтобы поступали с нами; заявляем, что не потерпим неравенства, которое даёт некоторым из нас возможность пускать в ход свою силу, хитрость или ловкость в направлении, которому мы сами не сочувствуем. А ведь равенство, являющееся синонимом справедливости, составляет сущность анархизма"(1999, с.с.826,818,818-819).
Этот звучный манифест анархизма, а равно и творческий императив князя, усиливает свою когнитивную мощь за счёт ноуменального уложения категорического типа, которое можно назвать динамическим принципом анархизма: "Кто способен действовать, тот обязан действовать. И если очистить от мистицизма понятие о пресловутом нравственном долге, оно сведётся к следующему правильному суждению: жизнь сохраняется только при условии её распространения"(1999, с.831). Важная особенность этого принципиального требования анархизма заключена в том, что в собственно идеологическом плане оно сливается с комплексом радикальных постижений о живой жизни академика В.И.Вернадского; уже говорилось, что фактически ту же функцию исполняет и закон солидарности Кропоткина.
И здесь во весь рост восстаёт проблема, стяжавшая в себе все вопрошания князя П.А.Кропоткина, ноуменальные радикализмы академика В.И.Вернадского и глубокомыслие Вл.Соловьёва: почему человек, - faber Вернадского и анархическая личность Кропоткина, - динамически осуществляя установку на созидание, неся в себе потенции и тенденции подлинной нравственности, и, наконец, будучи источником безусловных человеческих возможностей, предназначается для будущего? Кропоткин указывает на особую "...мораль будущего, ту мораль, которая появится тогда, когда, оставив в стороне расчёт, наши дети будут воспитываться на идее, что лучшее употребление энергии, мужества, любви заключается в том, чтобы прилагать все эти силы туда, где в них ощущается наиболее живая потребность"(1999, с.830). Утверждая, что "живая потребность" в человеческих силах наличиствует в будущем, а отнюдь не настоящем, времени, и тут же декларируя динамический принцип анархизма, Кропоткин помимо своей воли однозначно просигналил о ничтожестве человеческой личности в действующем настоящем. Итак, русские интеллектуальные творцы открыли новую, незнаемую до того, реальность: ничтожество человеческой личности в материальном настоящем и величие человеческой личности в идеалистическом будущем.
