Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 54)
В аналитическом итоге понятийная ёмкость популяции закономерно раздулась до мировоззренческой категории, диагностически характерной для интеллектуальной сферы, обитающей под эгидой европейской классической философии, и популяция стала представлять собой не менее, чем онтологическое изваяние родовой гегемонии. В такой же, если не большей, мере звание идеологического знаменосца дарвиновского научного течения осуществляет понятие, вобравшее в себя дух гегелевского пафоса смерти, - борьба за существование. В сущностном содержании этого понятия предусматривается взаимодействие, чаще всего по типу столкновения, организмов, приспособленных и неприспособленных к данным условиям внешней среды. Ассимиляция при этом процессуально и гностически заменяется адаптацией (способ приспособления), а grosso modo (в широком плане) борьба за существование есть единоборство сильных (приспособленных) со слабыми (неприспособленными) и такой тип столкновения неизбежно приводит к устранению, истреблению, уничтожению слабых.
Научный термин аннициляция (превращение в ничто, полное уничтожение) становится ключевым словом в дарвинизме, отрефлексированным европейским философским мышлением. Обычно другая дарвиновская новация - естественный отбор понимается как верховное средство борьбы за существование, но наличиствуют воззрения, признающие обратное, - борьба за существование делается практическим способом естественного отбора, но в обеих случаях дарвинизм ставится в органическом мире процедурой аннигиляции в режиме адаптации. И когда Герберт Спенсер выступил с утверждением, что "...самое широкое определение жизни будет таково: беспрерывное приспособление внутренних отношений к отношениям внешним"(1997, с.64), дарвинизм стал разбухать до объёма всеобщего закона развития органической жизни, обозначаемого знаком "эволюция". В содержательном значении этого знака европейская наука культивировала спенсеровский смысл эволции как "закона непрерывного перераспределения материи и движения" и борьба за существование спонтанно берёт на себя функции сердцевины и механизма того, что стало называться "прогрессивной эволюции", дающей "бесконечное восхождение от низшего к высшему".
В сумятице интеллектуального брожения, куда европейская мыслящая элита была погружена дерзновенным дарвиновским выпадом, незамеченными прошли генетические опыты францисканского монаха Грегора Менделя и первое (1866 г.) представление его открытия не вызвало какой-либо реакции. Только в 1900 году Гуго де Фриз, Карл Корренс и Эрих Чермак обнаруживают забытую работу Менделя и превращают её в новую биологическую дисциплину - генетику. Г. де Фриз в блестящем стиле, опираясь на закономерности, объявленные Менделем, закладывает фундамент нового представления о процессе наследственности, ядерную часть которого составляет изящная мутационная теория, сделавшая классическую ламаркистскую доктрину не более, чем угловатой схемой передачи признаков по наследству. Однако интрига заключалась в том, что мутационная генетика была отстранена её автором и от эволюцинной теории Дарвина-Вейсмана, ибо де Фриз, как следует полагать, находился всецело под идеологическим влиянием гегелевского пафоса смерти и не признавал за дарвиновскими факторами эволюционно-созидательной роли . Во всеуслышание он заявил: "Короче говоря, я утверждаю на основании мутационной теории, что виды благодаря борьбе за существование и естественному отбору не возникают, а исчезают". Тобто в основу развития генетика, по Г. де Фризу, ставила не приспособленные, побеждающие классы организмов, а неприспособленные, исчезающие особи, и в таком виде линия развития не может считаться спенсеровской эволюцией.
Противостояние менделизма и дарвинизма долгие годы определяло внутреннюю динамику европейской дарвиновской биологии, доходя до открытой коллизии, как в известном споре В.Бэтсона и У.Уэлдона-К.Пирсона. Форма коллизии была методологической и состояла из противостояния экспериментаторского метода в лице первого, подтверждающего генетические закономерности Менделя, и гипотетико-дедуктивного подхода, основанного на феноменологических (философских) исследованиях К.Пирсона, автора известной "Грамматики науки", и при котором не признавалась генетика. А суть коллизии заключалась в том, что отвержение менделизма проходило на философских основаниях, и Уэлдон, используя доводы Пирсона, рассматривал теорию Дарвина под углом зрения красноречивого критерия - "коэффициента смертности".
Таким образом, совершенно определённо выкристаллизовался основной вопрос дарвиновской биологии и главное противоречие науки: отчленение теории наследственности от теории эволюции. Академик Б.Л.Астауров вспоминает: "...изучение явлений эволюции и наследственности и создание их теории до поры до времени шли независимо и порознь, а на известном этапе юный и несколько самонадеянный менделизм и покрывающийся жирком дарвинизм (или, точнее, дарвинисты и менделисты - своего рода отцы и дети) друг друга плохо понимали и в какой-то мере взаимно отрицали и даже враждовали между собой"(1972, с.550). В конечном счёте основная проблема биологии была решена: усилиями Роналда Эйлмера Фишера, Сьюалла Райта и Джона Бердона Холдейна была произведена интеграция менделевского наследования и дарвиновского отбора в сочленённую теорию генетики популяций. На базе этого синтеза появилось могучее творение нобелевского лауреата Томаса Ханта Моргана - вершина аналитической мысли в западной биологии, - которое обычно представляют как новую синтетическую теорию эволюции (СТЭ).
В совершенно ином жанре, ином трагическом сюжете и под влиянием динамических иных внутренних генераторов, протекала дарвиновская эпопея в России. Предпосылки самобытной истории и философии русской биологии заявили о себе на самых начальных стадиях зарождения дарвинизма . Без опасения намного ошибиться можно считать, что в России эффект "золотого десятилетия" Х1Х века был усилен собственно русским потрясением - крестьянской реформой 1861 года. Выдающийся русский историк В.О.Ключевский написал: "В продолжение столетий, предшествовавших 19 февраля 1861 г., у нас не было более важного акта; пройдут века, и не будет акта, столь важного, который бы до такой степени определил собою направление самых разнообразных сфер нашей жизни"(2000, кн.111, с.548). В России, с её подавляющим сельским населением и безбрежными сельскохозяйственными просторами, где уместились без малого все климатические зоны планеты, дарвинизм нашёл благодатную почву и приобрёл специфический прикладной уклон. По этой причине полное выражение в России дарвинизм нашёл в генетическом почвоведении В.В.Докучаева и аналога его "Русскому чернозёму" зарубежный дарвинизм не имеет. С другой стороны, отмечается как исторический факт, что, в отличие от европейского представления, дарвинизм в России был воспринят не просто как идея гениального ума и не только как научное открытие, а как новое научное мышление, как своего рода мировоззренческая категория. Для иллюстрации этого суждения можно ограничиться высказыванием одного из тогдашних "властителей дум" - Д.И.Писарева: "Почти во всех отраслях естествознания идеи Дарвина производят совершенный переворот; ботаника, зоология, антропология, палеонтология, сравнительная анатомия и физиология и даже опытная психология получают в его открытии ту общую руководящую нить, которая свяжет между собой множество сделанных наблюдений и направит умы исследователей к новым плодотворным открытиям"(1949, с.293-294).
Итак, дарвиновское произведение породило различную реакцию и вызвало неоднозначный эффект в европейском и русском интеллектуальных лагерях, заложив в каждом соответствующие основополагания его развития. Провести при всём этом разделительную грань меж первым, европейским, и вторым, русским, типами дарвинизма не представляет особой сложности ввиду чёткости объективных признаков отличия. В первом типе дарвинизм поставил себя вполне традиционно, правоверно и тривиально, как требуется для гениального научного открытия, какое, невзирая на философское поручительство со стороны Г.Гегеля и Ф.Энгельса, а, может, благодаря ему, обусловило прогрессирующий рост научного знания, не выходя за пределы биологической отрасли. Во втором случае дарвинизм враз заявил претензии на роль общерусского научного мировоззрения во всём объёме указанных Вернадским его определительных параметров - всеобщности, своеправства и иррациональности. Обладая мировоззренческим свойством, русский дарвинизм нередко покидает пространство естествознания и к спису объектов когнитивной экспансии дарвинизма, отмеченных Д.И.Писаревым, необходимо добавить историю, обществоведение, наукознание. Непредсказуемость есть одна из парадоксальных черт русского дарвинизма, имеющего себя научным мировоззрением, и, будучи таковым, наряду с почвенным учением Докучаева, - главным украшением русского дарвинизма, - русский дарвинизм увлекает в свои недра блистательную школу русских географов, путешественников, натуралистов, во главе которой стоял академик Д.Н.Анучин. Итак, дарвиновское учение, воплощённое в биологию, распадается на две принципиально различные и качественно разнородные гностические разновидности, определившие собой наступившую после "золотого десятилетия" историческую судьбу биологической науки на посту лидера научного прогресса.
Аналогично тому, как один опорный стержень европейского дарвинизма - понятие о популяции - несёт на себе отпечаток западной концепции человека, а другой опорный субстрат - борьба за существование - выражает дух гегелевской (западной) философии природы, так русский дарвинизм обнаруживает свою самобытность как содержательное богатство русской философской доктрины, опосредованной Вл.Соловьёвым в максиму: "личность человеческая как бесконечная возможность". В 1880 году в "Трудах Петербургского общества естествоиспытателей" появилась статья мало известного зоолога К.Ф.Кесслера "О законе взаимопомощи", где говорилось: "...на каждом шагу указывают на жестокий закон борьбы за существование и часто совершенно упускают из виду, что есть другой закон, который можно назвать законом взаимной помощи и который, по крайней мере по отношению к животным, едва ли не важнее закона борьбы за существование". То есть из дарвиновского учения выводится не борьба за существование, а существование делается актом взаимопомощи.
