Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 59)
Научная позиция самого Лысенко достаточно однозначна и базируется на двух положениях. По его словам: "Во-первых, известные положения ламаркизма, которыми признаётся активная роль условий внешней среды в формировании живого тела и наследственность приобретённых признаков, в противоположность метафизике неодарвинизма (вейсманизма), отнюдь не порочны, а, наоборот, совершенно верны и вполне научны", и во-вторых: "Изживая из нашей науки менделизм-морганизм-вейсманизм, мы тем самым изгоняем случайности из биологической науки. Нам необходимо твёрдо запомнить, что наука - враг случайностей"(1950, с.с.14,56-57). Следовательно, позиция Т.Д.Лысенко не может претендовать на роль особой научной теории и даже научной мысли, обладающей собственным когнитивным весом, а суть не более, чем мнение о разновидности примитивного и устаревшего ламаркизма, и относится к разряду механоламаркизма, отрицающего гражданство подлинного дарвинизма. Лысенко, возгласив в качестве лозунга "наука - враг случайностей", должен напременно ликвидировать дарвинизм в целом, какой в объёме лысенковского мнения имеет себя неклассическим научным воззрением, утверждавшим фундаментальное значение стохастических (случайных) зависимостей для прирдных процессов; если мнение Лысенко и имеет какое-либо отношение к дарвинизму, то только как его антипод, своего рода антидарвинизм. Но тем не менее, все выпады против своих оппонентов Лысенко и его сподвижники ведут от имени Дарвина, все аргументы мнения Лысенко освящены дарвинизмом и даются со ссылками на великого учёного, и даже более того: всё, сотворённое во мнении Лысенко, названо "советским творческим дарвинизмом" (профессор Ф.А.Дворянкин)
В 1935 году Т.Д.Лысенко и И.И.Презент объявили на страницах редактируемого ими журнала "Яровизация" о создании "новой концепции наследственности".Эта новая концепция оказалась самоубийственно противоречивой: с одной, внутренней, стороны концепция относится к механоламаркистскому, антидарвиновскому по определению, разряду, а с другой - волюнтаристски объявлена творческим дарвинизмом. Вне прочих последствий данного обстоятельства, в рассматриваемом ракурсе проблемы существенно только то, что, обладая такой искалеченной структурой, мнение Лысенко не может быть со-участником в едином научном диспуте с таким ноуменально изощрённым и научно перспективным воззрением, какое культивировалось академиками Н.И.Вавиловым и И.И.Шмальгаузеном в русском дарвинизме, - у "новой концепции наследственности" Лысенко для этого не хватало познавательного ресурса. И проблема "биологической дискуссии" в СССР приобретает иную тональность, поскольку все возможные споры, дискуссии, диспуты, разногласия относятся к действенным средствам получения истины в рамках внутринаучных отношений, а непременным социологонаучным условием для этого выступает когнитивная потребность в развитии данной науки или отрасли, ставящая необходимость использования этих продуктивных средств.
1926 год является переломной и знаменательной вехой для русской биологической науки (русского дарвинизма): появившаяся в этом году работа С.С.Четверикова "О некоторых моментах эволюционного процесса с точки зрения современной генетики" не только сочленила в научном синтезе менделизм и дарвинизм русского качества, но, по существу, предопределила творческое совмещение русского и западного дарвинизма. Лучше сказать, что русский дарвинизм и европейский дарвинизм, обладающие собственными научными параметрами и шедшие до того своим курсом, с разных сторон поднялись на одну высоту, и теперь перед ними лежал один путь.Каких-либо принципиальных проблем, вызывающих необходимость в соответствующих публичных спорах либо обсуждениях, а тем более только в лоне русского дарвинизма отдельно от европейской СТЭ, объективно на тот момент в биологии не существовало. Логика внутреннего развития науки, напротив, свидетельствовала о постепенном смещении центра когнитивной тяжести биологии в сторону русского дарвинизма, а вовсе не о признаках раздора в его недрах. Хотя в европейской течении числились главные авторитеты совеременной биологической науки, - Г.Осборн, Т.Х.Морган, С.Стэнли, Г. де Фриз, Э.Чермак, Ф.Г.Добржанский и другие, - на русской стороне наличествовали генетические коллективы: школа Вавилова, школа Кольцова, школа Серебровского, школа Четверикова, эволюционная система Шмальгаузена; здесь же находился биолог N1 планеты - Н.И.Вавилов.
Прямым подтверждением спонтанного смещения центра биологических наук в Россию служит интенсивно усилившаяся обоюдная связь между творцами двух научных школ: визит Г.Д.Мёллера к Вавилову, поездка Е.А. и Н.В. Тимофеевых-Ресовских в Берлинский институт мозга О.Фогта, использование совместных и дублирующих методик на обеих сторонах. В конце 20-х годов ученик Четверикова В.П.Эфраимсон произвёл исследования, которые стали началом радиационной генетики, Нобелевскую премию за теорию которой в 1946 году получил Г.Мёллер. Эфраимсон стал едва ли не первым генетиком, попавшим под шквал поднимающейся генетической бойни, и после его ареста Г.Мёллер обратился с письмом ко "всем, кого это может касаться", где он страстно выговаривал: "Настоящим заявляю, что, по-моему твёрдому убеждению, биологические работы Владимира Павловича Эфраимсона представляют высокую научную ценность. Несмотря на его молодость, результаты его исследований, которые он к настоящему времени опубликовал, представляются мне исключительными и свидетельствуют об уме большой проницательности и творческой силы. Кроме как с научной стороны я совсем не знаю Эфроимсона, но, ежели бы другие соображения позволили, я хотел бы надеяться, что ему будет дана возможность вносить свой вклад в науку"(цитируется по С.Киперману, 2004г.). В прелестном обзоре В.В.Бабков(1983г.) повествует о необычайно высоком научном тонусе и бурном кипении творческого духа в школе Четверикова. Но самое главное связано с именем Николая Вавилова и его уникальнейшая работа по архивизации и коллекционированию культурно-флористического фонда человечества однозначно говорит о высочайшем потенциале науки в его стране.
Таким образом, биологической дискуссии, как добровольного и публичного совещания по определённой проблеме с целью выведения или уточнения научной истины, в русском дарвинизме того времени не могло существовать по двум причинам: во-первых, в силу отсутствия оптимальной корреляции теории Вавилова и мнения Лысенко, где несоответствие столь разительно, что на фоне Вавилова взгляды Лысенко кажутся даже не невежеством, а акцией мракобесия, и, во-вторых, в силу отсутствия научной потребности в подобной дискуссии или , по-другому, отсутствии проблемной ситуации в науке в целом и русском дарвинизме в частности. Дарвиновская биология решила свою главную задачу о симбиозе с генетикой, - у науки на тот момент уже не было принципиальных затруднений и актуальным было лишь намерение развивать достигнутое. В совокупности это означает единственное: причина и источник научного потрясения в русском дарвинизме того времени не принадлежит внутринаучным факторам, а, следовательно, обязаны внешней социальной детерминации. Сообразно этому ответ на основной вопрос ведущейся беседы раскрывается также в однозначный вывод: столь громко названная "биологическая (или биолого-агрономическая) дискуссия" от начала до конца являлась откровенной и широкомасштабной ПОЛИТИЧЕСКОЙ АКЦИЕЙ в науке. К этому должна вспомниться мысль М.Д.Голубовского о "фронтальной деструкции культуры" в СССР в конце 20-х годов прошлого века. Но этот однозначный ответ, однако, в свою очередь, ставит новое вопрошание: какова цель этой политической акции в русском дарвинизме?
2.СОВЕТСКАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ДЕТЕРМИНАЦИЯ И ГЕНЕТИЧЕСКОЕ ПОБОИЩЕ В СОВЕТСКОЙ БИОЛОГИИ. Из раздела об академике В.И.Вернадском необходимо следует заключить, что функцию политической силы, какая производила деформацию науки Вернадского, осуществлял социальный институт (или советская наука), и, следовательно, политическая акция,объявленная "дискуссией" в биологии, также принадлежит его производству. Различные трагические акты политических превращений в этих науках, - как бы тихих, скрытых и постепенных в поле Вернадского и бурных, искромётных и кровопролитных в случае русского дарвинизма, - не могут служить отрицанием этой мысли, ибо в основе данного социологонаучного явления таится один и тот же генерирующий фактор, который делает так называемую советскую науку в облике социального института наибольшим парадоксом в науковедении. Социальный институт, он же советская наука, при всех обстоятельствах является научной конструкцией и, следовательно, относится к компетенции внутринаучных отношений и принадлежит той сфере, откуда исходят импульсы истинного знания как продукции внутренней детерминации, и где политическая мотивация запрещена по определению. А между тем социальный институт состоит во враждебном конфликте с подлинными знаниями русской науки, - это-то конфликт и есть основная причина загубления научных гениев России, - именно благодаря тому, что он реально несёт в себе политические функции и исполняет политические установки. Политизация как таковая во взаимодействии внешних и внутренних агентов знания есть знак полной монополизации (гегемонизации) внешненаучных атрибутов или доминанты социальной детерминации. Политизация советской науки есть неразрешимая до настоящих пор мистерия наукознания и не известно умение, посредством которого социальный институт бытует, нарушая основополагающий и универсальный закон внутринаучной сферы - наука ради науки.
