Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 57)
"Управление эволюционным процессом" относится к числу тех ноуменальных оборотов Шмальгаузена, какие не допустимы в западном дарвинизме, а по своей смысловой основе это словосочетание отражает суть, показанной в терминах социологии науки, внутринаучного фактора, который в объёме русского дарвинизма заключался в генетической селекции Вавилова и отражал предпосылку "к созданию новых растений и животных с заранее заданными свойствами". На этой основе родилось наиболее радикальное постижение академика И.И.Шмальгаузена об "эволюции факторов эволюции" или проще "эволюции эволюции", которое в силу рассмотренных в дальнейшем внешних обстоятельств не было продвинуто ближе формульной констатации. Смысл суждения свёрнут в понимании русским учёным того, что эволюция не есть механический процесс накопления изменений материального тела, - она изменяет в этом развитии и самое себя. Изменение из себя и в самом себе есть расшифрованный код принципа саморазвития, на чём держится феномен пульсационизма в природе и что является открытой дверью в русскую либеральную науку, но что не фигурирует в составе европейской мудрости (правда, в философии Б.Спинозы для принципа саморазвития дан термин causa sui (причина себя), но из всего непонятого европейской аналитикой в спинозизме момент causa sui занимает ведущее место, и даже для высокомудрого Г.Гегеля он "есть только излишний формализм, стремящийся ничего не оставлять без доказательства"). Наибольший вклад русского учёного И.И.Шмальгаузена в дарвиновскую науку в том и состоит, что, будучи неформально её соавтором, он внёс в синтетическую теорию эволюции русский индивидуалистический элемент, чем и обозначил изъян этой теории, который рациональный европейский ум не мог разглядеть сквозь очки, снабжённые популяционистскими диоптриями, и который стал мучительным беспокойством в современной теоретической биологии.
Однако принципиально неверно выводить систему Шмальгаузена в форме связующей нити русского и европейского порядков дарвиновской биологии, основываясь только на персональных постижениях великого дарвиниста. В русском отделе биологии наличиствовала ещё одна, немалая по объёму, логия, базирующаяся на тех же константах борьбы за существование и приспособительной динамики, и принадлежащая учителю Шмальгаузена - академику Александру Николаевичу Северцову. В самоаннотации своего учения Северцов пометил: "Мы различаем четыре вида морфофизиологических изменений, в равной степени ведущих к победе в борьбе за существование: 1.Морфофизиологический прогресс, или ароморфозы, т.е. приспособительные изменения, при которых общая энергия жизнедеятельности взрослых потомков повышается. 2. Идиоадаптации, т.е. приспособительные изменения, при которых энергия жизнедеятельности взрослых потомков не повышается, но и не понижается. 3. Ценогенозы, т.е. приспособительные изменения зародышей (и личинок) животных, при которых общая энергия жизнедеятельности и строения взрослых потомков не изменяются, но возрастает число потомков. 4. Общая дегенерация, т.е. приспособительные изменения взрослых потомков, при которых общая энергия жизнедеятельности понижается"(1967, с.58).
Таким образом, русский дарвинизм являлся потому самостоятельным и полноценным научным течением, что внутренне и содержательно он не был однородным, и наряду с генетической селекцией Вавилова в его структуру входила эволюционная ветвь Северцова-Шмальгаузена, а собственная русская специфика дарвиновской биологии образовалась из сочетания этих двух граней в едином многограннике русского дарвинизма. Не лишено любопытства, что в лидеры этих составных частей были подряжены личности Вавилова и Шмальгаузена, почти погодки и одинаково обуянные преданностью науки, но поразительно разнотипные в человеческом отношении. Авторитет И.И.Шмальгаузена в научной среде был очень высок, как и Н.И.Вавилова, а сам академик, как внешне, так и внутренне, не в пример Вавилову, казался воплощением осмеянного образа "академического сухаря". Академик М.С.Гиляров вспоминает: "На свои лекции Иван Иванович приходил всегда очень подтянутым, в строгом чёрном пиджаке с глухим воротом. С собой он приносил стопки листов конспектов, многие из которых, несомненно, использовались им не один год, их бумага стала желтоватой, цвета мамонтовой кости. Иван Иванович не стыдился в них всё время смотреть на протяжении своей лекции, почти не отрывая от них глаз.Читал Иван Иванович не глядя на аудиторию, очень чётко и внятно, как бы уясняя для себя свои мысли, ровным голосом, не меняя интонаций. Сухие по форме, эти лекции были исключительно насыщены содержанием, личность профессора-академика и его облик внушали всеобщее уважение, и в небольшой светлой, обычно солнечной аудитории слышно было, как муха пролетит"(1983).
Должно быть понятно, что русский дарвинизм, обладая недюжинными ноуменальными задатками, не мог пройти мимо основного вопроса дарвиновской биологии того времени - противоречия дарвинизма и менделизма, эволюции и генетики, И как раз в разрешении этого генетического таинства русский дарвинизм явил свой высочайший творческий потенциал, выдвинув из своих недр ещё одного классика русского дарвинизма, творца мирового масштаба - профессора Сергея Сергеевича Четверикова. Четвериков самостоятельно, вне связи с работой Р.Фишера, С.Райта и Д.Холдейна, решил данную проблему в 1926 году и стал автором русского варианта сочленения генетики и естественного отбора. В этой связи полезно заметить, что в противоположность европейским исследователям, которые в своём поиске шли поступательно, как бы наощупь, направляемые текущими ошибками и неудачами, Четвериков действовал сознательно, заранее поставив ясную цель: "Как связать эволюцию с генетикой, как ввести наши современные генетические представления и понятия в круг тех идей, которые охватывают эту основную биологическую проблему? Можно ли подойти к вопросам изменчивости, борьбы за существование, отбора - словом, дарвинизма, - исходя не из тех совершенно бесформенных, расплывчатых, неопределённых воззрений на наследственность, которые только и существовали во времени Дарвина и его непосредственных преемников, а из твёрдых законов генетики?"(1983, с.171).
А "твёрдые законы генетики" Четвериков выставляет в типично русском свете, тобто в прожекторе, идущем самостоятельно от каждого гена как генетической индивидуальности личности, аналогичной "энергетическому биоцентру" Вернадского либо "анархической личности" Кропоткина. Усилиями Четверикова русская доктрина адеквата человека именно в генетике, как ни в какой другой науке, заимела самую полную характеристику, хотя учёный не пользовался такой стилистикой. На сугубо научном языке эта доктрина звучит следующим образом: "Гены остаются чистыми и качественно независимыми друг от друга, но проявления их, т.е. их признаки, являются уже сложным результатом многообразного взаимодействия всех генов, входящих в генотип организма. И каждый индивид является в буквальном смысле "in-dividum" "не-делимым". Он неделим не только в своей соме, не только в физиологическом отправлении отдельных её частей, но он неделим и в проявлении своего генотипа, в своей наследственной структуре. Каждый наследственный признак, наследственная структура каждой клетки его тела определяется не одним каким-либо геном, а всей совокупностью их, их комплексом. Правда, каждый каждый ген имеет своё специфическое проявление, свой "признак". Но в своём выражении этот признак зависит от воздействия всего генотипа. Каждый ген действует не изолированно, не зависимо от всего генотипа, а действует, проявляет себя внутри его, в связи с ним. Один и тот же ген будет проявлять себя различно в зависимости от того комплекса других генов, которыми он окружён. Для него этот комплекс, этот генотип будет той генотипической средой, в обстановке которой он внешне себя проявляет. И как фенотипически каждый признак в своём выражении зависит от окружающей его внешней среды, является реакцией организма на определённые внешние воздействия, так же и генотипически каждый признак в своём выражении зависит от строения всего генотипа, является реакцией на определённые внутренние воздействия. Вот эту точку зрения необходимо себе ясно усвоить для того, чтобы вполне оценить всё значение естественного отбора в эволюционном процессе"(1983, с.211).
Итак, понимая эволюционный процесс как взаимодействие внутренних и внешних факторов организма, а отнюдь не как однонаправленное действие внешних и приспособительное со-действие внутренних агентов, Четвериков выводит динамический принцип генетики - ген как условие гена, какой целиком уподобляется великой русской максиме - человек условие человека. Здесь дело не только в уникальной личносте творца, а в общем творческом климате, порождённым характером внутринаучных условий, свойственных русской интеллектуальной элите тех лет. Биограф Четверикова В.В.Бабков совершенно справедливо заметил: "...хотя идеи Четверикова, Фишера, Райта и Холдейна были в итоге интегрированы в рамках единой теоретической конструкции (имеется в виду СТЭ Т.Х.Моргана - Г.Г.), нам здесь важно подчеркнуть своеобразие путей мысли и различие двух биологических традиций"(1983, с.9). Именно в разрезе русской биологической традиции, давшей особую, качественно отличную от европейской, форму восприятия дарвиновского учения, должен быть оценён факт этого синтеза. Вопрос об историческом приоритете данной интеграции научного знания (дарвинизма и менделизма), давшей сближение двух философий или идеологий биологической науки - русской и европейской, - который в советской аналитике всегда решался в отечественную пользу, совершенно беспочвенен. Один из западных столпов СТЭ Феодосий Добржанский образно заметил по этому поводу: "Все четверо пришли к сходным идеям независимо, все четверо являются основоположниками, и каждому хватает славы". В отношении классиков русского дарвинизма можно не сомневаться в том, что они целиком разделяют сентенцию знатока социологии науки А.Мейер-Абиха: "Для подлинного историка науки подозрительна всякая речь о предшественниках и последователях; истинная история духа знает только оригинальные творения духа".
