Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 40)
В наибольшей мере внутреннее противоречие постигло князя П.А.Кропоткина в том, что народомание, которое князь почерпнул у революционных демократов в качестве духовно-нравственного наследия, в итоге привело его к идеологическому раздвоению. Полностью солидаризуясь с идеологией Белинского и К* по части политической народомании, Кропоткин всецело отвергает систему воинствующего материализма В.И.Ульянова-Ленина, а между тем эта последняя объективно представляет собой не более и не менее, как высший синтез воззрений революционных демократов, где народомания вознесена до ранга диктатуры пролетариата. (На "Официальном сайте Нестора Ивановича Махно" Александр Малахов привёл письмо П.А.Кропоткина главе советского правительства В.И.Ленину (март 1920 год), где важными кажутся следующие слова: "Если бы даже диктатура партии была подходящим средством, чтобы нанести удар капиталистическому строю (в чём я сильно сомневаюсь), то для создания нового социалистического строя она безусловна вредна...Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты. И их строительство страдает недостатками чиновничьего строительства...Чтобы выйти из теперешней разрухи, Россия вынуждена обратиться к творчеству местных сил, которые (я вижу это) могут стать фактором создания новой жизни. Если же теперешнее положение продлится, то само слово "социализм" обратится в проклятие". Как исторически видно, интуиция князя в этой части достигает провидческих высот).
Однако вряд ли правильно данное болезненное раздвоение рассматривать как нечто персональное, присущее конкретному мыслителю, - скорее: vitium est temporis potius quam hominis (это больше порок времени, чем человека). Такой или подобный духовный разлад был уделом многих мыслящих личностей из разряда русской интеллигенции конца Х1Х - начала ХХ веков, которые, воспитанные на идеалах, какие несла в общество русская классическая литературная критика, оказались беспомощными перед суровым и обнажённым реализмом ленинского большевизма. Почтение к народу как демиургу истории и гласу Божиему Кропоткин заимел в силу беспримерного влияния на русское общество проповедей Белинского и его соратников и избежать этого внешнего авторитета князю не позволила чуткая гражданская совесть. Тогда как внутренняя сущность мыслителя, его врождённый архетипический инстинкт неудержимо влекли Кропоткина под знамёна свободы личности - в русские духовные глубины и объятия науки Вернадского. Этот, казалось, противоестественный симбиоз, - личность и народ, поклонение народу и служение культу личности, - однако является в реальности не недостатком, а особенностью мироощущения князя Кропоткина, которое, хотя и обусловило трагический разлад его жизни и вызвало загубление этого гения, но объективно несло в себе потенцию великого исторического урока.
Оригинальность эстетического экскурса князя Кропоткина настолько нова и велика, что, как явление неординарное в русском искусстве, требует специального и самостоятельного рассмотрения. Здесь же я имею возможность лишь зафиксировать те новаторские моменты, которые указывают на духовную, а не политическую (народническую) мотивацию основополагающих суждений князя Кропоткина в постижении русской эстетики.
Литературная критика князя Кропоткина обращает на себя внимание тем, что при оценке индивидуальных творцов эстетических ценностей подчёркивается некая общая черта, как бы впитывающая в себя функцию генеральной характеристики, - так, им сказано (выделено мною - Г.Г.): "истинный философ на научной основе, в совершенном значении этого слова" - о Ломоносове; "утончённый философский поэт" - о Тургеневе; "поэт, одарённый той же глубиной философской концепции" - о Веневитинове; "философская грусть и нежность" - о Гаршине. Поиски философского содержания в индивидуальных формах русских творцов лежит в основе художественной критики Кропоткина и, если учесть высказывание К.Маркса, что сущность предмета раскрывается через знание философии предмета, то откроется основная литературкритическая максима князя, что эстетическая сущность русской литературы сосредоточена в философском смысле творений русских мастеров. Следовательно, философское качество выставляется главным мерилом эстетической зрелости и ценности русской литературы и философичность показана диагностическим критерием русской эстетики; хотя Кропоткин пришёл к этому открытию, кстати, открыто не сформулированному, самостоятельно, но его предпосылки содержатся в ярких экспромтах первых русских критиков (прежде всего князей В.Ф.Одоевского и П.А.Вяземского), и потому выходит, что князь тут действует по линии русской традиции.
Подобный философский подход позволил Кропоткину взглянуть на вершину русского эстетизма - творчество графа Л.Н.Толстого, и в частности, апофеоз этого творчества роман-эпопею "Война и мир" - с необычной для традиционной критики толстовства точки зрения. Кропоткин провозгласил: "В "Войне и мире" он развил философию масс, противопоставив её философии героев, - т.е. философию, которую в то время могла найти всего нескольких последователей среди всех образованных людей Европы". Не имеет значения, что философское содержание эпопеи "Война и мир" Кропоткин опредмечивает чисто по-народнически, тобто в ракурсе, противном авторскому толстовскому пониманию, недоверчивому к народническим упражнениям, а у Кропоткина сказано: "Было ли это внушением поэтического гения, открывшего Толстому роль масс в великой войне 1812 года и научившего его тому, что именно массы, а не герои были главными двигателями истории?"(1999, с.388-389). Важно то, что только сама философская постановка вопроса представила художественное величие Льва Толстого в освещении ином, чем было принято в русском эстетическом салоне того времени.
А принято было членить творчество графа Л.Н.Толстого на литературную и религиозную (духовную) части, особо при этом подчёркивая их непримиримое противостояние. Так, один из наиболее тонких русских мыслителей о.С.Н.Булгаков писал: "Но влияние его и слава опираются теперь прежде всего на религиозную его проповедь, которая находится в несомненном и явном антагонизме с его художественным творчеством" и в разъяснение излагает: "От недосягаемой художественной высоты "Войны и мира" он переходит к составлению многословных, однообразных, скучных с редкими лишь проблестками гениальности, богословских и моралистических трактатов, из которых большинство не читается уже теперь и скоро будет окончательно забыто"(1912, с.с.2,21). А лидер русской духовной школы Н.А.Бердяев записал: "Гениальная религиозная натура Л.Толстого находится в тисках элементарной рассудочности и элементарного утилитаризма. Как религиозная личность это - немой гений, не обладающий даром Слова"(1912, с.191). В системе советской диктатуры пролетариата принадлежность к "толстовству", - так полупрезрительно именовалось духовное учение Льва Толстого, - влекло за собой репрессивные меры, вплоть до лишения свободы, а то и жизни.
В противовес этим веяниям общественного мнения Кропоткин обозначил в своём искусствоведческом трактате: "Необходимо, впрочем, оговориться, что не одни повести и драматические произведения этого периода, принадлежащие Толстому, могут быть причислены к произведениям искусства. Труды его по религиозным вопросам, упомянутые нами выше, являются также произведениями искусства, в лучшем смысле этого слова, так как в них найдётся много страниц описательного характера, отличающихся высоким художественным достоинством"(1999, с.406). Как видно, Кропоткин оказался единственным из критиков-искусствоведов, кто не противопоставил литературную и философско-религиозную ветви толстовского творчества, а рассматривал их как самостоятельные, но спороднённые, грани одного гигантского многогранника по имени Лев Толстой, кто втолковывал читателям, что под именем "толстовство" следует понимать не религиозную "блажь" великого писателя, а совокупное искрящееся духовно-эстетическое явление русской культуры.
В целом раздел кропоткинской художественной рефлексии, включающий в себя концентр ряда Тургенев-Толстой, является наиболее показательным для понимания самобытности и оригинальности литературкритического дарования П.А.Кропоткина. Если прочие разделы в той или иной степени заражены флюидами внешних народнических постулатов (так, Кропоткиным сужена до списочного состава целая гирлянда замечательных русских поэтов - А.Плещеев, Ф.Тютчев, А.Майков, Я.Полонский, А.Фет, А.К.Толстой, - одаривших русскую эстетику бессмертными перлами высокой поэзии, на том основании, что они принадлежат к лагерю "искусства ради искусства". В то же самое время патетически вознесена роль Максима Горького - родоначальника метода социалистического реализма, адеквата социального института в области искусства), то данная глава блистает всеми красками независимого ума и внутренней раскрепощённостью чувственной натуры: свежестью характеристик, глубиной критического проникновения, широтой знания предмета изучения. Князь П.А.Кропоткин также первый и единственный указал на "великое либеральное движение, охватившее Россию в конце 50-х и начале 60-х годов", ознаменовавшееся крестьянской реформой 1861 года, приведшей к социальному потрясению всего устоя русской жизни и которое является ни чем иным, как русским отражением "золотого десятилетия" Х1Х века, и откуда, следовательно, тянутся генетические нити русской либеральной науки.
