Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 36)
Инок Филофей написал великому князю Ивану 111 (ХУ век): "Третьего нового Рима - державного твоего царствования - святая соборная апостольская церковь - во всей поднебесной паче солнца светится. И да ведает твоя держава, благочестивый царь, что все царства православной христианской веры сошлись в твоё царство: один ты во всей поднебесной христианский царь. Блюди же, внемли, благочистивый царь, что все христианские царства сошлись в твоё единое, что два Рима пали, а третий стоит, а четвёртому не быть; твоё христианское царство уже иным не достанется"(цитируется по Н.А.Бердяеву, 1990, с.9). Это умное и образное выражение превратилось в постулат, а затем и идеологию русского национального самосознания, определившую государственный императив русского сообщества, ставшего "всея Русью". Принято считать, что , как несомненно положительный фактор, идеология Третьего Рима положила начало новому русскому духостояню и Бердяев зафиксировал: "Доктрина о Москве, как Третьем Риме, стала идеологическим базисом образования московского царства"(1999, с.9). Поскольку смысловая ёмкость и внутренняя содержательность "идеологического базиса" доктрины обязана религиозному, христианско-византийскому, догмату, то и роль православной церкви в реализации доктрины и становлении консолидированной русской державы в целом необходимо полагается ведущей и определяющей (по сути, ХУ-ХУ1 века российской истории были периодом наибольшей гражданской активности русской православной церкви, какой она уже никогда не достигала). Таков общий вывод исторического анализа, прямое следствие из которого требует признать, что русское эстетическое развитие проходило под непосредственным духовным протекторатом православной церкви, и что русский фольклор, будучи произведением глубокого религиозного сознания рядового русского люда и обладая высочайшей чувствительностью и восприимчивостью к пертурбациям внутри общества, неизбежно повинен быть поэтической рекцией на основные моменты церковной истории. Идеологом подобного воззрения выступил такой знаток философии истории, как Н.А.Бердяев, который из основополагающей идеи о Москве - Третьем Риме сконструировал звонкий афоризм: "Православная вера есть русская вера, не русская вера - не православная вера".
Отзвук идеологии Третьего Рима фигурирует в рассуждениях Бердяева о "религиозной формации русской души", а тема "народного православия" проходила сквозным рефреном во всех общественных течениях - славянофильстве, византизме, евроазийстве, и даже в большевизме Бердяев обнаружил "религиозную энергию русской души", - как он пишет: "Принадлежность к русскому царству определилась исповеданием истинной, православной веры. Совершенно также и принадлежность к советской России, к русскому коммунистическому царству будет определяться
исповеданием ортодоксально-коммунистической веры"(1990, с.9).
Именно в своеобразном толковании религиозной составляющей русской истории сказывается оригинальность авторского подхода Кропоткина к познанию русской художественной эстетики, которое он начинает с глубоких генетических корней - "ранней народной литературы". Князь решительно отметает какое-либо сюжетное либо композиционное влияние клерикального элемента на фольклорные свидетельства этого периода и в его представлении народные первоисточники по своему характеру являются секулярными бытоописаниями, но никак не сакральными извещениями. Особо подчёркивая, что "Ни одна страна не может похвалиться более богатым собранием летописей", князь повествует о своих наблюдениях: "В Х-Х11 веках главными центрами развития были: Киев, Новгород, Псков, земля Волынская, Суздальская (Владимир, Москва), Рязанская и т.д., являвшиеся в то время своего рода независимыми республиками, объединёнными между собою единством языка и религии, а также тем обстоятельством, что все они выбирали своих князей, выполнявших роль военных вождей и судей, из дома Рюрика. Каждый из этих центров имел собственные летописи, носившие отпечаток местной жизни и местных особенностей. Южнорусские и волынские летописи - из которых так называемая летопись Нестора отличается наибольшей полнотой и пользуется наибольшей известностью - не были лишь сухим сводом фактических данных; местами в них заметна работа воображения и поэтического вдохновения. Летописи новгородские носят отпечаток жизни города богатых купцов: они имеют строго фактический характер, и летописец воодушевляется лишь при описании побед Новгородской республики над Суздальской землёй. Летописи соседней Псковской республики, напротив, проникнуты демократическим духом и с демократической симпатией, в чрезвычайно живописной форме рассказывают о борьбе между бедняками и богачами Пскова. Вообще несомненно, что летописи не были трудом монахов, как это предполагалось ранее; они составлялись, для различных республик, людьми, вполне ознакомленными с их политической жизнью, договорами с другими республиками, внутренними и внешними столкновениями и т.д. ...Исторические факты, относящиеся к очень раннему периоду и вполне подтверждаемые свидетельствами константинопольских летописцев и историков, смешиваются с чисто мифическими преданиями. Но именно эта особенность и придаёт особенно высокую литературную ценность русским летописям, особливо южным м юго-западным, в которых чаще всего встречаются наиболее драгоценные отрывки ранней литературы"(1999, с.с.267-268,268-269).
К этому нельзя не добавить, как факт русской фольклористики, что очень часто религиозные лица среди действующих персонажей былин и сказаний представлены в негативном виде (отсюда пушкинский сарказм - "поп, толоконный лоб"). Поэтому Кропоткин вполне доказателен в своём определённо не высказанном, но ноуменально предугадываемом, тезисе, что не религиозный актив определяет собой качественную полноту русского художественного богатства, а сам он является функцией последнего. Даже более того: религиозный догматизм в отдельных случаях стоит препятствием на пути русского эстетического развития, ибо православная церковь при всех своих положительных свойствах, исторически полагается для русского народа приходящей внешней силой, тогда как самобытная имманентная духовная сущность русской души принадлежит славянскому язычеству. С позиции данного, в известной мере апокрифического, тезиса Кропоткин рефлексирует идеологию Третьего Рима и, соответственно, весьма популярную в среде русских интеллектуалов концепцию "народного православия". Князь утверждает: "Церковь, в её усилиях создать христианскую национальность, свободную от всякого умственного или нравственного влияния ненавидимых язычников-монголов, превратилась в суровую централистскую силу, безжалостно преследовавшую всякие остатки языческого прошлого. В то же время церковь неутомимо работала над созданием, по византийскому образцу, неограниченной власти московских царей. С целью усиления военной мощи государства было введено крепостное право. Вся независимая местная жизнь была задавлена. Идея о том, что Москва является центром церковной и государственной жизни, усиленно поддерживалась церковью, которая проповедовала, что Москва представляет наследницу Константинополя - "третий Рим", единственнуюместность, в которой сохранилось истинное христианство. В более позднюю эпоху, когда монгольское иго было уже свергнуто, работа консолидации Московской монархии усердно продолжалась царями и церковью, боровшимися против проникновения западноевропейских влияний, с целью предохранить русскую церковь от происков "латынской" церкви".
Незаурядное умозрение Кропоткина привело его к важному выводу, что идеология Третьего Рима стала питательной средой для возникновения в Москве самодержавной власти и что соблазн абсолютистской власти, а вовсе не эстетические тенденции ранней народной литературы, сплавил воедино действия церкви и царизма, приведших в итоге к исторически судьбоносному результату: 1.русскому централизованному государству и 2.крепостной кабале русской крестьянской массы. Кропоткин стремится доказать, что не внутрирелигиозный (старообрядческий) раскол, как мнится Н.А.Бердяеву, становится побудительной мотивацией русской эстетической динамики, а раскол между самодержавием (и православной церковью в том числе) и народом лежит в основе решающего противоречия русской художественной эстетики. И аргументы князя в этой проблеме звучат весьма убедительно: "Тогдашняя образованность мало-помалу сосредоточивалась в монастырях, из которых каждый являлся своего рода крепостью, в которой спасалось население при нашествии татар, и эта образованность, по вышеуказанным причинам, замыкалась в тесном круге христианской литературы. Изучение природы рассматривалось как ересь, близкая к "волхованию". Аскетизм превозносился как высшая христианская добродетель, и его восхваление является отличительной чертой тогдашней письменности. Наибольшим распространением пользовались всякого рода легенды о святых, заучивавшиеся наизусть, причём этого рода литература не уравновешивалась даже той наукой, которая развивалась в средневековых университетах Западной Европы. Стремление к познанию природы осуждалось церковью, как проявление горделивого ума. На поэзию смотрели как на грех. Летописи потеряли свой прежний воодушевлённый характер и превратились в сухой перечень успехов возрастающего государства или же наполнялись мелочами, относящимися к деятельности местных епископов и архимандритов монастырей...От паствы требовалась строгая приверженность к букве учения византийской церкви. Попытки объяснения Евангелий рассматривались как ересь. Всякое проявление умственной жизни в сфере религии, равно как и критическое отношение к духовным властям московской церкви, считалось чрезвычайно опасным, и люди, виновные в подобной дерзости, вынуждены бывали бежать из Москвы, ища убежища в глухих монастырях дальнего Севера. Великая эпоха Возрождения, влившая новую жизнь в Западную Европу, прошла бесследно для России: церковь свирепо истребляла всё, выходившее из рамок обрядности, и сжигала на кострах или замучивала под пыткой всех, проявлявших признаки независимой или критической мысли"(1999, с.с.270,271,271-272).
