Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 37)
Явственно ощущаемый здесь антиклерикализм, - именно тот, что приписывается Кропоткину в числе отрицательных признаков его анархического учения, - однако, не есть его собственное помышление, гностически контрастно противополагаемое на фоне широкопринятого в русском духовном слое понятия "народного православия". В таком плане князь повторяет doxa (мнение) не кого-нибудь, а виднейшего ortodoxa славянофильства и народного православия И.С.Аксакова, которого Вл.Соловьёв аттестовал: "Один из самых выдающихся вождей "русской партии", горячий патриот и ревностный православный, в своём качестве славянофила открытый враг Запада вообще и римской церкви в частности, питающий отвращение к папству и чувство омерзения к иезуитам". Вл.Соловьёв цитирует высказывание И.С.Аксакова: "То, что целая половина членов Православной церкви, половина русских крестьян, половина женщин русского образованного общества только по наружности принадлежит Православной церкви и удерживаются в ней только страхом государственного наказания...Так это положение нашей церкви? Таково, стало быть, её современное состояние? Недостойное состояние, не только прискорбное, но и страшное! Какой преизбыток кощунства в ограде святыни, лицемерия вместо правды, страха вместо любви, растления при внешнем порядке, бессовестности при насильственном ограждении совести, - какое отрицание в самой церкви всех жизненных основ церкви, всех причин её бытия, - ложь и безверие там, где всё живёт, есть и движется истиною и верою, без них же в церкви "ничтоже бысть"!...Однако же не в том главная опасность, что закралось зло в среду верующих, а в том, что оно получило в ней право гражданства, что такое положение церкви истекает из положения, созданного ей государственным законом, и такая аномалия есть прямое порождение нормы, излюбленной для неё государством, и самим нашим обществом"(1999, с.с.633,635-636).
Кропоткин не изобретал, но придал чеканную форму закона важнейшему положению о том, что религия не может быть сопоставляема с церковью, ибо церковь есть не что иное, как государственное учреждение, о чём на примере православной церкви заявил Аксаков: "Но с организациею самого управления, т.е. с организациею пастырства душ, на начале государственного формализма, по образу и подобию государства, с причислением служителей церкви к сонму слуг государственных, не превращается ли сама церковь в одно из отправлений государственной власти, не становится ли она одной из функций государственного организма - говоря отвлечённым языком, или, говоря проще - не поступает ли она и сама на службу к государству"(цитируется по В.С.Соловьёву, 1999, с.634).
В ракурсе эстетико-исторического исследования Кропоткина это означает, что художественные импульсы ранняя народная литература черпала из своей, отнюдь не религиозной, а реальной, доморощенной и самоисходной истории. Переломным моментом этой истории, роковым образом сказавшемся на духовном потенциале коренных источников русской эстетики, князь считает татаро-монгольское нашествие, которое создало на всём русском пространстве принципиально новую ситуационную обстановку и новые условия жизни. Кропоткин пишет: "Эти новые условия неизбежным образом оказали глубокое влияние на дальнейшее развитие литературы. Свежесть и энергетическая юность ранней эпической поэзии исчезли навсегда. Меланхолическая грусть и дух покорности становятся с этого времени характерными чертами русской народной поэзии. Постоянные набеги татар, которые уводили целые деревни пленниками в южнорусские степи; страдания этих пленников в рабстве; наезды баскаков, налагавших тяжёлые дани и издевавшихся всяческим образом над покорёнными; тяжести, налагаемые на народ ростом военного государства, - всё это отразилось в народных песнях, окрасив их глубокой печалью, от которой они не освободились и до сих пор. В то же самое время весёлые свадебные песни древности и эпические песни странствующих певцов подвергались запрещению, и люди, осмелившиеся распевать их, - жестоко преследовались церковью, которая видела в этих песнях не только пережиток языческого прощлого, но и нечто, могущее дать повод к сближению населения с язычниками-татарами"(1999. С.270).
Ознакомление западного (по преимуществу англоязычного) читателя с феноменом русской изящной словесности в бостонских лекциях князь начал с демонстрации первоначальных глубин русской художественной эстетики, с ранней народной литературы. Однако творческое естество князя одолело в этой попытке усилия гида и добросовестного экскурсовода и из тривиальной ознакомительной процедуры вылился самостоятельный гнозис о комплексе исходной народной литературы, который стал ключевой опорой самобытной эстетической позиции Кропоткина. Исследовательская особенность этой последней заключается в том, что используемые князем способы и приёмы изучения методологически и гносеологически выходят за границы литературной критики как таковой. Оказывается, что его авторские претензии и замыслы обладают такой широтой исторического и филологического охвата, какая не типична для самочинной литературной критики, а важный вывод о нетождественности религии и церкви показывает насколько сильна у Кропоткина философская слагаемая творческой энергии.
В творческом общепознавательном отношении эта позиция оказывается близкой к той, какая нынче называется искусствоведческой, и, следовтельно, князь Кропоткин представляет собой неординарную фигуру как первый в России искусствовед, - это и есть новое слово князя Кропоткина. Получить расшифровку данного "нового слова" или, что всё равно, заиметь впечатление о творческих возможностях искусствоведческой манеры Кропоткина, можно на примере блистательной характеристики, какой сподобилась у князя такая крупная величина русской культуры, но не обладающая устойчивой однозначной оценкой, как Николай Михайлович Карамзин. Кропоткин излагает: "Карамзин (1766-1826) своим монументальным трудом "История государства Российского" дал нашей литерутуре такой же толчок, какой великая война 1812 года дала национальной жизни. Он пробудил национальное самосознание и создал прочный интерес к таким вопросам, как история нации, созидание русского государства и выработка национального характера и учреждений. Но "история" Карамзина была реакционна по направлению: он был поэтом, воспевшим добродетели монархии и мудрость её правителей, но он забывал о многовековой созидательной работе, совершенной неведомыми массами народа. Он совершенно не понял также те федеральные принципы, которые господствовали в России вплоть до ХУ столетия; И ещё менее того ему были понятны обыденные, мирские начала, благодаря которым русский народ мог занять и колонизировать огромный материк. Для него история России являлась в форме правильного, органического развития монархии, начиная от первого появления скандинавских князей и вплоть до настоящего времени, и он занимался главным образом описанием деяний монархов, их побед и их усилий в деле созидания государства; ...Вообще, Карамзин не был основателем исторической школы, но он успел показать русским читателям, что Россия обладает прошлым, достойным изучения. Кроме того, его труд был произведением литературного искусства, и, благодаря блестящему стилю, он приучил публику к чтению исторических работ...Нужно заметить, что влияние Карамзина не ограничивается его "Историей". Его повести и "Письма русского путешественника" оказали на русскую литературную мысль гораздо более значительное влияние. В своих "Письмах" он старался ознакомить широкий круг русских читателей с продуктами европейской мысли, философии и политической жизни; он распространял гуманитарные взгляды, особенно ценные для России именно в то время, чтобы действовать как противовес печальным явлениям явлениям политической и общественной жизнью нашей страны и Европы"(1999, с.287-288).
Но и в искусствоведческом отношении, имея в виду современное искусствознание, новое слово Кропоткина достаточно своеобразно в силу своей внутренней структурности, в соответствие с чем эстетическое постижение князя состоит из двух в известной мере самозначимых частей: ранняя народная литература и собственно литературная критика или персональная художественная оценка русских эстетических творцов и деятелей. Если в первой части можно узреть эмбриональные формы того гнозиса, который великим русским филологом А.Н.Веселовским был назван "исторической поэтикой", то во второй части в полную меру сказались индивидуальность и уникальность нового слова Кропоткина в его принципиальном отличие от методологии В.Г.Белинского, являющегося не только родоначальником, но и властителем дум и идеологическим воеводой в русской литературной критике.
Известно, что В.Г.Белинский занял своё достойное место в русской культуре благодаря патетическому возвещению и страстной проповеди принципа "народности", который он превратил по силе своего дарования в мировоззренческую категорию, в nervus vivendi (движущую силу) и в persona regis (высшая персона) русского общественного мнения на протяжении двух последних столетий и воздействие которого полностью не исчезло и в настоящее время. Белинский проповедовал: "Народность" есть альфа и омега эстетики нашего времени...Выражения: "народная поэма". "народное произведение", часто употребляются теперь вместо слов: "превосходное, великое, вековое произведение". Вошебное слово, таинственный символ, священный гиероглиф какой-то глубокознаменательной, неизмеримо обширной идеи, - "народность" заменила собою и творчество, и вдохновение, и художественность, и классицизм, и романтизм, заключила в одной себе и эстетику , и критику. Короче: "народность" сделалась высшим критериумом, пробным камнем достоинства всякого поэтического произведения и прочности всякой поэтической славы""1948.с.286).
