Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 72)
Понятно, что забвение тенденций и традиций Вавилова есть возвращение к мнению Лысенко, а никак не освоение исторического урока. И вот В.П.Эфроимсон, - один из наиболее ярких и темпераментных генетиков вавиловской формации, - называет академика Н.П.Дубинина, избранного первым генетиком страны, "Лысенко номер два", а Н.Е.Мартьянов разглядел в Дубинине "предателя мышления". Авторству Эфроимсона принадлежит статья с убийственным титулом, звучащим как приговор: "Дальнейшее развитие и метастазирование организованной преступности в советской науке и её последовательная гангстеризация"(1989).
Не менее знаменательные процессы происходили и во внутринаучной сфере послевавиловской биологии. Сочленение дарвинизма и менделизма дало мощнейший толчок прогрессу биологических знаний прежде всего за счёт постижений в генной среде. Однако генная среда, в своей коренной основе, есть принадлежность индивидуальной особи, а никак не популяции с её универсализмом, и, собственно, этот контекст и получил воплощение в гениальной концепции Вавилова. Всё более явственно заявляет о себе понимание отдельной особи или целостного организма, не вмещающегося в прокрустово ложе популяции. Особь эволюционно переростает популяцию и в итоге в синтетической теории эволюции появилось открытие о том, что каждая популяция проявляет себя только в характеристиках особи (на языке генетики это обстоятельство обозначил профессор Ю.П.Алтухов: "Любой вид по генетически мономорфной части генома предстаёт перед нами как отдельная особь"(1989, с.208).Суть подобного суждения контрастно выделяется на фоне тезиса, принятого союзом философии и естествознания в качестве лозунга популяционистской идеологии в науке и политике - "человек смотрит на мир глазами общества"). В недрах своей системы академик И.И.Шмальгаузен сделал удивительное открытие, какое попадает под компетенцию популяции и одновременно её отрицает: "В конкретных условиях существования орган оказывается вполне целесообразным и имеет именно такое устройство, какое необходимо в данной среде при данном образе жизни"(1983, с.91).
Это уложение, которое можно назвать законом жизненного соответствия, трактует о том, что организм прочно и жизненно приспособлен к условиям обитания, - и в этом видится законодательная рука популяции. Прочность эта априорно кажется настолько крепкой, что не должно быть места такому процессу, как миграция и транспортировка органического вещества, и организм должен быть навечно закреплён к определённому месту своими связями с окружающим миром. А в действительности именно этим обстоятельством особь выпадает из юрисдикции ведомства популяции, ибо многообразные и непрекращающиеся передвижения, перемещения и переселения исходят из конкретных параметров жилища, а не универсально-безличной популяции. Итак, закон живой жизни Вернадского, закон солидарности Кропоткина, институту жилища Вавилова и закон жизненного соответствия Шмальгаузена связываются в один тугой клубок, который, утверждая индивидуальный фактор особи, отрицает коллективное значение популяции, и наоборот. Но, как это идеологическое качество отвергалось в мичуринской науке, так это же свойство союз философии и естествознания делает недопустимым в научном творчестве, и отсюда исходит идеологическая максима, что, если в основу политической акции, породившей лысенковщину в русской биологии, положена стратегия всеобщей коллективизации, то после осуждения лысенковщины в послевавиловской биологии стратегия подавления личного во имя коллективного осталась в неизменном руководящем положении. Мрачный период русской биологии не стал историческим уроком для послевавиловской биологии , - таков общий философский итог этой грандиозной эпопеи.
А между тем несостоятельность и недостаточность парадигмы популяции в качестве "элементарной эволюирующей единицы" становились всё более актуальной для СТЭ. Стимулятором здесь послужило открытие двойной спирали ДНК (дезоксирибонуклеиновой кислоты), которая на тот момент выступала полномочным представителем самобытного достоинства единичной особи в органическом мире. Вавилов же задолго до открытия ДНК понимал, что "Развитие теоретической генетики всё более и более приходит к учению о целостном организме, хотя и на новой основе"(1965, сю28). Гениальному учёному, увы, не было дано научно раскрыть "новую основу" и этим биологическое побоище в СССР нанесло огромный урон мировой науке. Мировая биологическая мысль застыла на точке, где признавалась доктринальная неудовлетворённость популяции, но отказывалось в переводе на позицию отдельной особи из опасения вернуться назад - к организмоцентрическому воззрению Ламарка. Однако сам когнитивный дух вавиловского постижения самочинно глаголет, что в "новую основу" включается биологическая особь, но не особа ламаркистской формации - существо, вассально подчинённое внешним факторам окружающего мира, а "целостный организм", вооружённый законом живой жизни, тобто способный творить свои обстоятельства жизни, и осенённый потребностями жилища во всём его многообразии. Таким образом, Вавилов звал науку не "назад и вниз" - к ламаркистскому прошлому, а "вперёд и вверх" в будущее, где маячат сигнальные огни русской либеральной науки - ноосфера Вернадского и анархический коммунизм Кропоткина.
Не ведая о "новой основе" Вавилова, современная синтетическая теория эволюции, дабы уйти от созревающего несоответствия особи и популяции, попросту расчленила процесс эволюции на два вида: эволюцию популяции и эволюцию особи (на генной основе). Стивен Стэнли с европейской обстоятельностью и рациональной чистотой презентовал эти виды: первый - как макроэволюцию (филогенетический дрейф, направление видообразования, отбор видов) и второй - как микроэволюцию (генетический дрейф, мутационное давление, естественный отбор). Однако теоретикам СТЭ было ясно, что подобная двойственность эволюции свидетельствуют не о прогрессе, а только о кризисе биологической науки, и советские идеологи К.М.Завадский и Э.И.Колчинский утверждают: "Было доказано, что нет оснований разделять причины эволюции на причины микроэволюции и макроэволюции"(1977). В дроблении эволюции таится, однако, больше, чем просто классификационный смысл, и эту идею непроизвольно высказал В.И.Назаров: "Если согласно традиционным взглядам микроэволюция составляет первую, начальную ступень исторического процесса преобразования живых существ, служащую фундаментом для подлинной эволюции, ведущей к организационному разнообразию, то макроэволюция - второе и центральное звено процесса, реализующего это разнообразие de facto" и заканчивает мысль: "если будет доказана специфичность макроэволюции, то дарвинизм и синтетическая теория, претендующие на объяснение всей органической эволюции, перестанут быть даже теорией происхождения видов и сузятся до пределов учения о микроэволюции"(1991, с.с.11,5). Тут высказывается явный намёк на вероятность отрицания дарвинизма как философии естествознания, на что в своё время не решился даже Лысенко. А в современной биологической науке России доминирует мнение, согласно которого ответственность за грандиозное потрясение в советской биологии предоверено академику Т.Д.Лысенко. От лица современных лидеров биологической науки в России с исторической оценкой явления "лысенковщины" выступил заместитель директора Института общей генетики Российской академии наук Илья Захаров-Гезехус. Знаменательно, что это выступление состоялось не в научно-аналитическом издании, а на страницах популярной газеты "Московские новости"(2005г.). И.Захаров-Гезехус поставил вопрос: "...монополию на власть в биологической науке Лысенко сохранил до конца 1964г. Что же обусловило столь долгую жизнь лысенковщины?". И в своём расширенном ответе выделяет ряд факторов, доказательная значимость которых вполне выявляется при ознакомлении только с одним из них. Захаров-Гезехус пишет: "3. Факторы субъективные. Вавилов не подходил на роль вождя советской науки - у него было непролетарское происхождение, полученное при царизме образование, работа за границей...Напротив, Лысенко, "народный академик", был идеальной фигурой. Трофим Лысенко не был сознательным фальсификатором. Он принадлежал к типу параноидальных личностей, слепо верящих в свои идеи. Он сумел добиться покровительства таких разных людей, как Сталин и Хрущев" ("Лысенковщина"). Пытаясь отвести упрёки в адрес социального института (советской науки), данный автор делает Лысенко единственным виновником погрома в советской биологической науке, и его нисколько не смущают очевидные логические несуразности в принятой аргументации, - типа того, что почему-то проходимец и невежда Лысенко сумел приобрести "покровительство" самых высоких покровителей - Сталина и Хрущёва, а первый биолог планеты Вавилов не сумел.
Итак, аналитически очевидно, что в послевавиловской биологии в России мученический вавиловский опыт не стал рудой для нового знания, а если и возникло нечто новое, то это - не менее, чем отвержение дарвинизма, и не только как философии естествознания, но и как научной теории. Это поветрие было настолько сильно на родине Вавилова, что даже общественно-политический журнал "Новый мир"(1990 г.) устроил публичную презентацию полуграмотной статьи "Научна ли "научная картина мира"?" В.Тростникова, где автор, назвавшийся доцентом математики и философии, ничтоже сумняшеся вкупе со своими редакторами, похоронили дарвинизм вместе с марксизмом, и при этом не возникло даже сожаления по поводу того, что в этом гробу оказывается весь цвет русского естествознания. Современный кризис теоретической биологии связан отнюдь не с несовершенством дарвиновского учения и несостоятельность дарвиновской популяции вовсе не означает крах дарвиновской концепции, с которой зачиналась новейшая эпоха всемирной науки, а указывает на необходимость перехода дарвиновского воззрения на уровень новой, высшей, а более точно, вавиловской, модификации. Неумение понять эту созидательную логику непосредственно выливается в нигилистическое отрицание всего прошлого, чем знаменательна тростниковская модель, и что само по себе есть признак кризиса мышления, чем уже знатна модель союза философии и естествознания. А в совокупности, в объёме философского итога всей эпопеи, это свидетельствует о банкротстве данного союза в качестве духовного актива, претендующего на право "универсального метода научного познания" и который в таком виде органически не способен быть генератором ни знания, ни по-знания, ни со-знания; данный союз есть не что иное, как политическая дубинка - инструмент социальной детерминации и принадлежность социального института.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ Мартьяниада: путём познания и скорби
