Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 71)
Итак, когнитивные веяния вавиловского генетического гнозиса в экологическом пространстве несут в себе ароматы русской либеральной науки в лице познания академика В.И.Вернадского и князя П.А.Кропоткина, загубленных советским социальным институтом. В этой общности нет ничего удивительного, ибо и генетическое учение академика Н.И.Вавилова загублено тем же монстром, а потому совершенно закономерно, что экологическая тенденция вавиловской генетики не совпадает по идеологическому курсу с академической наукой, какой уверенно проложен одним из авторитетных теоретиков советской экологии - академиком С.С.Шварцем: "Мы рассматриваем процесс видообразования как процесс совершенного приспособления к специфическим условиям среды, как процесс экологический. Для такой постановки вопроса имеются достаточно веские основания, так как процесс эволюции - это процесс адаптивной радиации Жизни, сопровождающийся морфофизиологическим прогрессом"(1980, с.70).
В связи с этим возникает несколько аналитически необычный вопрос. Биологическая "дискуссия" 30-60 г.г. в СССР (или "еврейский погром" в советской биологии) осуждена в полную меру советскими историками науки, равно как предана обстракизму так называемая "лысенковщина", а это, по законам формальной логики, должно означать сплошную реабилитацию разгромленного генетического учения Вавилова по ходу, так сказать, восстановления справедливости. Судя по всему, именно в таком сюжете и оценивалось происшедшее, - так, одно из более документированных сводок об этой эпохе - эссе С.Кипермана называется "Свет солнца меж чёрных туч" и автор с интонацией сказочника, приведшего сказку к счастливому концу, извещает о "свете солнца": "Решающее сражение за генетику было выиграно лишь в июле 1964 года при выборах действительных членов Академии наук СССР". Непонятно как можно выиграть сражение посредством выборов, но тут, по всей видимости, содержится намёк на академика Н.П.Дубинина, - ученика С.С.Четверикова и убеждённого противника Лысенко, - выдвинувшегося после этой сессии на роль первого генетика страны, и С.Киперман провозгласил: "Это явилось окончательным поражением Лысенко и всех, кто его поддерживал"(1998, N276).
Однако в действительности этот "необычный" вопрос приобретает совсем иной содержательный статус. Биологическая "дискуссия" per se и невзирая ни на что, суть исторический урок и опыт колоссальной мощи и по масштабу неведомый никакой другой национальной науки. Извлечение знаний и пользы из этого урока, а в другой, практической, плоскости реанимация вавиловских тенденций в генетике должно стать темой обсуждения и осуждения на данном этапе, а отнюдь не комбинаторика членов АН СССР, которая сама по себе служит действующим макетом советского социального института. Итак, расхожий девиз "гении живут после смерти" в конкретном приложении к академику Н.И.Вавилову и его учению обращается в реальную данность, а сам "необычный" вопрос в иносказании принимает следующий вид: ожил ли Вавилов после смерти? Ответ здесь однозначно отрицательный.
4.О ПОСЛЕВАВИЛОВСКОЙ БИОЛОГИИ В РОССИИ.Чтобы эта тема оставалась в научном поле и не стала публицистикой, необходимо твёрдо обозначить опорную точку: после того, как был и состоялся Вавилов, уже неуместно говорить о какой-то абстрактной или общей генетике, - речь может идти только о вавиловской генетике, равнозначно, как при упоминании дарвиновской биологии необходимо должна подразумеваться вавиловская биология как ноуменально последняя и когнитивно преемственная стадия развития биологической науки.
Собственно философский урок генетического побоища в СССР совершенно явно видится в том, что массированный диктат социокультурных детерминаторов над внутринаучными факторами губителен для науки в целом и вавиловской генетике в особенности, ибо последняя содержала сама в себе настолько богатый научный потенциал, что не нуждалась и не принимала какого-либо внешнего влияния. Тогда как верховенство принципа партийности не могло допустить наличия духовного творения вне догматизма философии воинствующего материализма. Мичуринская наука, напротив, предназначалась и выражала исключительно господство внешнего социокультурного актива. Именно это последнее, тобто внешний диктат как принцип, осталось неизменным в послевавиловской биологии с той лишь разницей, что примитивная мичуринская форма была заменена на более изощрённую модель социальной детерминации, названную союзом философии и естествознания.
Академик Н.П.Дубинин ознаменовал восхождение на пост главного генетика страны заявлением: "Развитие человеческих свойств в индивидуальном становлении личности и вся её сознательная поведенческая активность осуществляется на основе социальной программы, под её контролем"(1980). Подчинение индивидуальной дичности социальному воздействию есть первейший знак и основной смысл социальной детерминации, что и вменяется в обязанность "союзу философии и естествознания". Советский философ И.З.Налетов дал общую характеристику этого симбиоза: "Внешние показательные черты этого союза: "сознательное овладение и использование" учёными материалистической диалектики как универсального метода научного познания, с одной стороны, и полное "соответствие марксистско-ленинской теории задачам и требованиям современной науки" - с другой. В рамках этой концепции исключалось какое-либо несоответствие фактов науки или научной теории положениям диалектического и исторического материализма"(1990). С трогательным признанием выступил видный биолог С.А.Северцов (сын академика А.Н.Северцова): "Без изучения основоположников марксизма-ленинизма я не смог бы разобраться в запутанных вопросах борьбы за существование и приспособительной эволюции"(1936, N5, с.896). (Поразительно, но факт, что академик А.Н.Северцов - классик русского дарвинизма и учитель великого И.И.Шмальгаузена - в обучении своего сына не смог составить конкуренции с догматизированным союзом философии и естествознания).
Собственная познавательная ценность или научная эффективность союза философии и естествознания может быть конкретно показана на едва ли не идеальном примере этого союза в советской науке - многолетнем содружестве прославленного астронома В.А.Амбарцумяна и известного философа В.В.Казютинского. Известно, что нестационарные процессы во Вселенной протекают в двух формах - сжатия (уплотнения, гравитационные коллапсы) и растяжения (взрывы, рассеяния), и авторы формулируют суть научного противоречия в теоретической астрономии: "Дилемма "взрывы или коллапсы" заняла центральное место в столкновении двух эволюционных концепций, дополнив и обострив все предыдущие разногласия между ними". Свой анализ этой дилеммы они предваряют весьма многообещающим заявлением: "Попытки решения современным естествознанием комплекса эволюционных проблем, включая проблемы эволюции космических тел и их систем, с полной очевидностью показывают эвристическую эффективность диалектико-материалистической концепции в научном поиске", а заканчивают утверждением: "Во всяком случае, окончательным судьёй в споре двух рассматриваемых концепций может быть только практика дальнейших наблюдений, включая и космические эксперименты"(1983, с.с.52-53,40-41,60). Но если дело, в конце концов, свелось к дедовскому способу - наблюдениям и экспериментам, то при чём здесь "эвристическая эффективность" и где тут признаки союза философии и естествознания как части "универсального метода научного познания"? К тому же в действительности оказывается, что задолго до исследования высоконаучных авторов дилемма сжатия и расширения звёздного вещества была решена сибирским геологом Н.Е.Мартьяновым в объёме фундаментальной теории пульсаций и он непринуждённо вывел, что "пульсации есть основной закон развития космических тел". А интрига заключена в том, что Мартьянов и его пульсационная баллада были начисто отвергнуты социальным инститом, отправившим Мартьянова в отделение загубленных гениев России, и сибирский геолог творил в условиях ГУЛАГа, а не в Бюраканской обсерватории, как указанные племенные представители союза философии и естествознания.
Таким образом, социокультурная ситуация в послевавиловской (советской и постсоветской) биологии качественно не изменилась после осуждения лысенковщины с той лишь разницей, что появились новые формы социальной детерминации, сохраняя саму диктатуру как таковую. Ранее уже указывалось, что доктрина борьбы за существование включает в себя представление о внутривидовых противоречиях, которые воспринимались социальным институтом как научная санкция классовой борьбе, революциям и гражданским войнам. Послевавиловская биология в России усилила это обстоятельство до провозглашения противоречий внутри биологической особи, внутри вида (индивида), ударной силой эволюции, что звучало уже не как санкция, а как подтверждённое всем авторитетом науки доказательство этим политическим циклопам - классовой борьбе, революциям, гражданским войнам. Поэтому А.П.Мозелов был непоколебимо категоричен: "Только внутривидовая борьба является подлинной движущей силой эволюции"(1983, с.110).Подобная политизация биологии (или биологизация политики) прямо насаждалась союзом философии и естествознания, однако тут во всю мощь заявляет о себе иное воззрение, а именно: воззрение закона взаимопомощи, трактующего не о раздорах внутри биологического вида (индивида), а совсем напротив - о содружестве, солидарности, институте жидища, заботе о потомстве, семейной ячейке. В лице закона Кесслера-Кропоткина союз философии и естествознания имеет приниципиального противника, а потому приведенную ранее жесткую критику, а точнее, безапелляционное ниспровержение этого закона, выполненное одним из ведущих теоретиков послевавиловской биологии - профессором К.М.Завадским, не должно считать персональным мнением. С тем же императивным отрицанием подвизался другой теоретик политизированной биологии - Я.М.Галл: "Кесслер затронул вопрос о значении инстинкта заботы о потомстве в жизни и эволюции вида...Противопоставив же взаимопомощь борьбе за существование, он выступил против одного из основных тезисов дарвиновского учения - о внутривидовых противоречиях как ведущих в эволюционном процессе. Кесслер в ряде своих рассуждений также часто неправомерно ограничивал содержание понятия борьбы за существование конкуренцией, возникающей на основе недостатка пищи"(1976, с.26).
