Реклама
Книги по философии
Грузман Генрих
Загубленные гении России
(страница 74)
В "Письмах..." Мартьянов вспоминает об этом эпизоде: "В 1934 году я окончил рабфак при Университете и на математической олимпиаде в Томске вышел в лауреаты. По этой последней причине, меня, не спрашивая, зачислили на физмат, на специальность математики. Никакие мои попытки протестовать и перевести меня хотя бы на физику - ни к чему не привели...Словом, первый курс я закончил как математик. И этих, в общем-то безмозглых, наук с меня хватило на весь век! Уже тогда я осмыслил полное отсутствие мышления у представителей физики и математики...Однажды, уже после окончания первого курса, я сидел на практикуме по теоретической механике, где мы по 4-6 часов решали одну бесполезную задачу. И вдруг подумал, что вот так весь век я буду насиловать свои мозги, вгоняя их в колодки науки, для которой задача взаимодействия всего-то 4-х тел уже непознаваемость. Нет! --решил я тогда, - так не будет! Необходимо уйти от этой могилы мышления, из этого лагеря скудоумов...И я ушёл! Ректор, а особенно декан, никак не могли понять почему и, главное, как я решаюсь покинуть такую избранную область, как физика и математика, - ведь с успеваемостью всё в порядке, ведь я же справляюсь. Вот это высомерие физиков особенно отвратительно!"(от"2.02.71г.). Рационального объяснения поступка юноши Мартьянова нет, да его не существует вообще, ибо тут в наличие интуитивный порыв, проявление врождённого свойства натуры, именно того же качества, что и у юноши Вернадского, сформулировавшего в эти годы закон своей последующей жизни. Исконная, богоданная, природа мартьяновского порыва сказывается даже более, чем у Вернадского, ибо саою истину последний мог почерпнуть из общения на стороне, что даже неизбежно, имея в виду благотворную духовную атмосферу той поры, тогда как у Мартьянова такое исключается.
Однако в эпизоде с физматом Мартьянов явил себя врождённым мыслителем в отличие от Вернадского на отрицательном материале, отрицая удостоверенное именами и традицией отвлечённое достоинство физики и математики, и для его имманентного чаяния эмпирические истины казались "могилой мышления" и "лагерем скудоумов". Студент Мартьянов перевёлся на геолого-почвенно-географический факультет Томского университета, то есть ступил на стезю естествознания. И, как и Вернадский, Мартьяннов ставит себе научное credo ещё в раннем юношеском возрасте и утверждает свою человеческую цель и смысл жизни, - Мартьянов определил: "Где-то в далёкой юности я остро почувствовал отсутствие общей теории Земли, которое затрудняло решение любого теоретического вопроса в геологии. И уже тогда я поставил своей задачей такую теорию создать"(2003, с.7). Но ещё прежде, чем необходимость создания общей теории Земли, Мартьянов "остро почувствовал" тот негатив, на котором теория Земли существовать не может, и это - законы точных наук, взятые в форме гегемона познания в ествознании. Отвержение спесивого диктата физики и математики в геологии не только входит составной частью в credo учёного, но и образует субстрат постоянно действующего в его изысканиях основного методологического принципа.
Юношеское отвращение к когнитивной скуке физических и математических знаний, порождённое подсознательным позывом, не могло исчезнуть, но в зрелом творчестве учёного оно приобрело оригинальный вид гносеологического постулата, обладающего силлогической структурой и приспособленного для геологического познания. В качестве посылки данного постулата положено суждение Мартьянова: "Все закономерности физики установлены в результате экспериментов, которые проводились в частных условиях поверхности Земли и в отрезках времени, несоизмеримых с временем геологических процессов". Любой же эксперимент и опытное действие, не только физические, имеют себя в точных науках "как абсолютное основание, последний и единственный теоретический принцип"(А.В.Ахутин, 1976, с.104) и зиждется на всеобщей аксиоме, категорически данной ещё Г.Ф.Лейбницем: "Я утверждаю, что от начала мира и во все грядущие времена суть вещей пребудет такою же, какова она здесь и ныне". Умозаключение Мартьянова гласит: "Постоянство физических свойств, которое представляется экспериментатору столь очевидным, в действительности сохраняется до некоторой степени лишь на протяжении короткого отрезка времени существования экспериментальной физики.Эти наблюдаемые физические свойства характеризуют ту стадию развития вещества, которую оно переживает в настоящий момент на поверхности Земли"(1968, с.с.13,62-63).
Эта мысль в основном сочинении Мартьянова была доведена до своего рода методической декларации или антифизикократической хартии: "Фи"ика оказывает огромное влияние на все разделы естествознания, принося в них, однако, не только результаты своих открытий, но и свой феноменологический образ мышления. Это влияние физики привело к тому, что в естествознании были приняты физические аксиомы о том, что в физической лаборатории можно исследовать все без исключения природные процессы. Что законы физики имеют всеобъемлющее значение - то есть, что они действуют одинаково как в лаборатории, так и в космосе. И поэтому за пределами тех сил, которые обнаружены физикой, не может существовать никаких иных сил"(2003, с.37). Из этого оповещения следует, что мартьяновская хартия имеет вид не рядовой научной оппоненции, а основополагающего постулата, не признающего концептуальные основы точных наук в познании естествознания в их смысловом значении. Мартьяновская геологическая сентенция приходит в противодействие с общенаучными мировоззренческими канонами, которые лапидарно и гордо высказал известный физик П.Моррисон: "Мир - одна большая лаборатория Кавендиша"(1965), а другую сторону этих канонов лаконично продекларировал другой известный физик Р.Фейман: "Если расчёты расходятся с экспериментальными данными, то закон неправилен. В этом простом утверждении самое зерно науки. Неважно, насколько ты умён, кто автор догадки, как его фамилия, - если теория расходится с экспериментом, значит теория не верна. Вот и всё"(1968); и он же сформулировал хлёсткий афоризм: "Уравнение гораздо умнее автора".
Однако отвержение физикократической методологии никак не делает хартию Мартьянова отрицательным знанием и вывод учёного не носит характера безапелляционного повеления, и он рассуждает: "Всякий эксперимент предполагает априорную идею - то есть определённую целенаправленность исследования. Искания представителей экспериментальных наук никогда не подчинялись задаче исследования геологической формы движения, и потому их данные, в подавляющем большинстве случаев, непригодны для решения этой задачи. Поэтому истинное содружество геологов с представителями экспериментальных наук для изучения геологической формы движения возможно только под эгидой геологии, которая и должна давать идейное направление экспериментаторам"(1968, с.79). Следовательно, физический метод познания в геологии принимается Мартьяновым не в порядке полного отказа от достижений точных наук, а в сознательно преобразованном плане, как и положено истинному мыслителю, не признающему голого или абсолютного отрицания; образец подобной методики продемонстрирован самим Мартьяновым и как на summum modificabile (высшее мастерство) анализа данного типа можно указать на исследование внешней структуры и фигуры Земли в трактате "Размышления..."(вторая глава).
Понимание недостаточности методологии точных наук для продуктивного познания природного, то бишь геологического, мира отнюдь не делает Мартьянова новатором. Не прибегая к помощи множества в той или иной мере достоверных и красноречивых допущений и суждений на этот счёт следует указать, что самый ярый протест против физико-математической экспансии заявила сама геология, создав теорию геосинклиналей. Однако эта последняя, обладая эпохальным значением внутри геологии, не укротила методологических поползновений точных наук извне, тобто вовсе не поколебала, как выразился Мартьянов, "высокомерия физики". До ныне не оценённый ноуменальный подвиг Мартьянова состоит в том, что он не остановился на методологическом несоответствии геологии (или естествознания) и точных наук, а во всеуслышание заявил об идеологической недостаточности физикократического познания, или, говоря по-другому, открыто заявил об отмене декрета Галилео Галилея, что "книга природы написана на языке математики".
Величайшая эмпирическая наука, написанная на этом языке, названа классической, и благодаря веяниям в русской научной среде она становится достоянием истории, тогда как на Западе с аналогичным извещением Илья Пригожин выступил в середине ХХ столетия. При этом особенно важно, что русских реформаторов (Вернадского, Вавилова, Докучаева, Мартьянова) роднит общий, хоть авторски различный и по-разному сознательно опредмеченный, философский подход. Дублируя по смыслу Вернадского, Мартьянов заявляет: "Эмпирические методы не способны дать синтез естествознания, они могут только беспредельно разделять его на бесчисленные участки исследования. Иначе говоря, эмпирический метод познания не может решить всю задачу. Именно поэтому исследователь не может отказаться от философии"(2003, с.23).Как и для Вернадского, философия не была для Мартьянова неким дополнительным познавательным средством при разрешении научных апорий, а была самостоятельным качеством его мышления из разряда подсознательных инстинктов, о чём свидетельствует высокая доля интуитивности в творческом процессе учёного. Персональную ноуменальную механику, основанную на такого типа мышления, Мартьянов мог бы передать словами Аристотеля: "А тот, кто в какой-либо области располагает наибольшим знанием, должен быть в состоянии указать наиболее достоверные начала своего предмета, и, следовательно, тот, кто располагает таким знанием о существующем как таковом, должен быть в состоянии указать эти наиболее достоверные начала для всего. А это и есть философ"(1975, т.1, с.125). Мартьянов с упоением цитирует Ф.Энгельса: "Какую бы позу не принимали принимали естествоиспытатели, над ними властвует философия". Но к месту продолжить это мудрое изречение: "Вопрос лишь в том, желают ли они, чтобы над ними властвовала какя-нибудь скверная модная философия, или же они желают руководствоваться такой формой теоретического мышления, которая основывается на знакомстве с историей мышления и с её достижениями"(1955, с.165).
